Авишай Коэн: у меня будто два мозга — один ощущает слова как звуки, а второй понимает их силу

— Это вопрос, на который можно ответить либо за несколько секунд, либо за несколько часов. Для меня сочинительство — это ответственность. Конечно, это и творчество тоже, но в первую очередь — ответственность. Ты берешь какую-то идею, и твоя задача — сделать нечто особенное. Это, во-первых, очень большая ответственность, а уже во-вторых, процесс творения. Примерно как с ребенком: тебе нужно его покормить, тебе нужно о нем позаботиться, проследить, чтобы он вырос — и я, сочиняя, чувствую себя создателем, творцом.

Не могу точно описать — но у меня есть ощущение, что в этот момент происходит какой-то «connect», то есть я как будто нахожусь на связи с чем-то. Это как источник, как какой-то поток, энергия, которая проходит сквозь меня, и я точно не знаю, как, но моя задача — уловить её и как-то реализовать. Думаю, что для меня моменты сочинительства — самые лучшие и самые притягательные в моей жизни.

Я никогда не учился композиции, но думаю, что просто был рожден для этого. Это существовало внутри меня изначально, у меня даже выбора не было. Помню, в детстве, когда я был совсем маленьким, еще до того, как начал заниматься музыкой, у нас в доме было пианино, и я клацал по клавишам, наигрывал какие-то простейшие мелодии — вообще ничего особенного. Но я хорошо помню эту нужду, стремление сохранить, запомнить их. И мне кажется, что сочинительство сродни неудержимому желанию.

— Ну, это сложный вопрос, на который всегда непросто ответить хотя бы потому, что я сам не могу до конца объяснить, как это происходит. Но с другой стороны, мне всегда интересно на него отвечать, потому что это заставляет задумываться о том, почему я сочиняю. Это как с писателями знаменитыми, которые выражают себя в словах. Я думаю, что мы все родились для того, чтобы выразить самих себя, но каждый находит для этого свой собственный способ. Музыка, на мой взгляд — прекрасный способ выразить себя, потому что это нечто над словами. К тому же она оставляет больше простора для самого слушателя. Композитор же не говорит вам, как вы должны понимать то или иное произведение — он дает возможность слушать музыку и самому себе что-то представлять.

— Конечно, когда мне предлагают сделать аранжировку или написать что-то конкретное — я просто нечасто это делаю — тогда я работаю по плану. А вообще это… ну как сказать. Вот есть какая-то тема, и дальше — не знаю даже, как объяснить — наполовину ты её ведешь, наполовину она тебя. В общем, я очень примерно понимаю, как это происходит.

— Да, очень часто я что-то начинаю и больше не продолжаю; есть композиции, которые я сочинил, потом забыл и больше к ним не возвращаюсь — на самом деле очень многое теряется. Но есть и много таких идей, к которым я возвращался через несколько месяцев и даже через несколько лет и потом их дорабатывал.

— На самом деле, для меня музыка была настолько тотальной, что в голове до определенного времени просто не было никаких идей кроме нее. Всю свою жизнь я не собирался петь — я хотел стать музыкантом, освоить именно инструменталистику. А когда стал более уверенным в себе как музыкант, у меня появилось больше свободного пространства, а вместе с ним возникло и больше времени для того, чтобы попробовать что-то еще. Поэтому вокал возник, в принципе, достаточно естественным путем.

И, конечно, это произошло под большим влиянием моей матери. Моя мать — сефардская еврейка, и она часто напевает дома — не поет, а именно напевает для себя на ладино (язык сефардских еввеев — прим. «Афиши Нового Калининграда.Ru»). Она не профессионально это делает, никогда не скажет о себе «я певица», но мне кажется, что в этом-то и есть какая-то чистота отношения к пению, когда человек поет только для себя. Я это постоянно слышал в доме — и это тоже очень сильно повлияло.

Я начал петь примерно в 30 лет, потому что мне хотелось какого-то вызова для самого себя. Мне просто очень нравится, что называется, преодолевать себя. К тому времени я уже был сложившимся музыкантом, все это знали, но мне хотелось нового вызова, и я его принял. Понимаете, играть на контрабасе и петь одновременно — это очень сложно, и мне известно совсем немного примеров, когда людям это хорошо удается. Наверное, именно это мне и понравилось — я люблю трудности, и мне хотелось испытать себя на новом поприще.

Поначалу было очень сложно — я просто боялся, потому что не понимал, как это вообще звучит со стороны. Понимаете, петь — это как быть голым. Это было очень сложно. Потом, через несколько лет, мне довелось выступать вместе с Бобби МакФеррином — на мой взгляд, это вообще один из величайших вокалистов нашего времени — и он дал мне один очень мудрый совет: «Записывай себя, записывай, как ты поешь, и слушай себя, чтобы привыкнуть к своему звучанию и принять себя таковым». Вот именно это я и сделал, и это действительно очень сильно помогло. Могу сказать, что сейчас мое звучание как певца сильно изменилось по сравнению с тем, что было несколько лет назад. Сейчас я уверенно говорю: «Я могу петь!». Я пою, и у меня это очень хорошо получается.

И еще, знаете, произошла совершенно невероятная вещь — очень многие люди воспринимают меня именно как певца, а не музыканта-инструменталиста. В первые несколько лет, когда я начал петь, я боялся, как к этому будут относиться. Сейчас скорее наоборот: благодаря пению у меня появились новые поклонники. То есть людям нравится, как я пою, а потом они узнают, что я еще и музыкант.

Должен сказать, что это тоже непростой вопрос, на который можно очень долго отвечать. Есть вещи, которые я осознаю сейчас и не осознавал раньше. Такое ощущение, что у меня два мозга. Один из них вообще не придает значения словам и воспринимает их чисто как звуки — этим мозгом я не запоминаю слова, меня не интересует их значение, лишь только их звучание. С другой стороны есть другой мозг, который появился всего несколько лет назад, когда я начал писать слова сам — я ведь помимо своих произведений исполняю и тексты великих авторов, например поэта Хаима Нахмана Бялика, который сам русский еврей, родом из Одессы. Так вот, когда я сам начал углубляться в процесс написания, то другим мозгом я начал понимать, какую силу может иметь произнесенное или написанное слово, какое огромное значение может за ним скрываться. Бывает, что ты читаешь какое-то предложение, и хочется плакать или кричать — я это начал понимать. Поэтому и на вопрос этот можно ответить по-разному. Во мне уживаются две стороны, одна из которых очень больше внимание придает слову, его сочетанию, значению, а вторая просто изучает мелодию, воспринимает звук. И, честно сказать, я люблю это — мне нравится и то, и другое.