Борис Акимов: если вам не понравилась наша курица — возьмите обратно деньги

— Борис, первым делом хочу понять: фермерский продукт и экологический продукт — это одно и то же?

— Нет. Есть понятие «экологический продукт» — это продукт, который выращен при помощи экологических технологий, то есть без использования гербицидов, пестицидов, минеральных удобрений и прочее и прочее. Или, например, кормили скотину только кормом, полученным при помощи экологических технологий. Такой продукт может быть выращен и на небольшой ферме, и на каком-то большом специализированном предприятии, которое сертифицировано как органическое. В Европе, да и во всем мире, есть примеры крупных органических предприятий, которые занимаются производством именно экологических продуктов. Но экологический и фермерский продукт — это все же параллельные вещи. Словом, фермерский продукт может быть экологическим, но может и не быть им. Точно так же, как промышленный продукт может быть экологическим, а может и не быть.

— Ваш продукт — он и фермерский, и экологический одновременно?

— И такой, и такой. В моем понимании, «фермерский» — это такой тип производителя, который не имеет системы сбыта в сложившейся российской экономической ситуации, то есть в такой, когда ритейл ориентирован на определенного производителя. Фермер малой или средней формы, который интересен нам, неинтересен ритейлу и не может на него работать. Соответственно, это те люди, которые испытывают проблемы со сбытом и, следовательно, проблемы с функционированием, но при этом делают экологический продукт высокого гастрономического качества. Получается, что мы, с одной стороны, создаем для них канал сбыта — доносим продукт до потребителя и радуем его, а с другой — делаем возможным развитие небольших и средних ферм, развитие и существование которых достаточно сложное. Мы создали эти каналы коммуникации между фермером и потребителем и свели людей напрямую. Конечно, это бизнес, и мы получаем с него доход. Но когда понимаем, что благодаря нам человек, живущий в Москве, и человек, живущий в Калужской области, ощущают и считают себя добрыми соседями — это очень круто. Или когда мы устраиваем фестивали и ярмарки… Вот буквально в прошлое воскресенье на нашу ярмарку приехала одна фермерша, которая с интернетом не особо дружила и сама через сайт с клиентами не общалась. Так вот, она приехала, торгует, а покупатели подходят к ней и обращаются по имени. Она в шоке! Она подбегает ко мне: «Как так?! Откуда они знают, как меня зовут?! Они меня реально знают! Они покупают у меня все!». А я ей отвечаю — «Ну как же по-другому: вы есть на сайте, люди покупают ваши продукты уже в течении года и ассоциируют их исключительно с вами». Та женщина была просто невероятна счастлива. Высокая цена на продукты компенсируется теплотой отношений людей друг к другу.

— Почему фермерские продукты вдруг стали трендом? Почему людям стало интереснее ходить на рынок, чем в сетевой супермаркет?

— Это взаимосвязанные вещи. Некоторое количество людей осознало, что продукт и история его происхождения должны быть максимально чистыми, прозрачными, эти люди сформировали тренд, за ними подтянулись другие люди, так фермерская еда стала модной. Другое дело, что в России эта мода сильно преувеличена информационным шумом и пока что у нас, особенно в регионах, существует больше на словах — никто не хочет совершать какие-то действия, чтобы получить ту же сезонную фермерскую корзину.

А вот в Москве или Санкт-Петербурге этот тренд уже не информационный, а реально потребительский: люди готовы платить за фермерские продукты, более дорогие, более сложные в получении, и кроме того — они готовы эти продукты ждать.

— Почему так происходит?

— Существует финансовый барьер, но это, мне кажется, вторая история. Первая история заключается в том, что если говорить о нашей модели работы, то клиент должен зайти в интернет на наш сайт. Хотя нет, сперва он должен поверить в то, что мы его не обманываем. То есть, кто-то уже человеку должен сказать — тот, кто это уже попробовал, — что это все так и есть, нет никакого обмана. Или мы донесли до него продукт через какую-то нашу оффлайн-деятельность: фестивали, события, маленькие ярмарки; или человек должен постоянно читать наши блоги и в какой-то момент понять, что да, это стоит попробовать. Но когда он наконец заходит на сайт, то понимает, что завтра он ничего не попробует, потому что придется подождать два-три дня, а в некоторых случаях и пять дней, потому что фермер, после того, как получит заказ, должен подготовить его. Если это, например, колбаса, то фермер должен забить скотину и приготовить эту колбасу. Но обычный потребитель хочет колбасу, гуся или ведро свежего молока немедленно, сегодня или завтра, потому что у него завтра день рождения или ребенку кашу нужно варить. Тот, кто не хочет ждать, сразу отваливается. Главная проблема в том, что в России люди еще не привыкли совершать покупки через интернет — им необходимо увидеть товар, потрогать его, понюхать, подержать в руках. Необходимо создавать культуру продажи продуктов через интернет. Вот люди в Англии живут и регулярно получают фермерские сезонные корзины, содержимое которых им неизвестно, но они их все равно заказывают и ждут.

— Они заказывают и ждут, потому что доверяют поставщику. Здесь же важно быть уверенным в том, что продукт будет доставлен вовремя, что он будет свежим, что привезут именно то, что нужно, а не то, что будет в наличии у поставщика. Англичане понимают, что их не обманут…

— Это вопрос того, что человек, живущий в России, менее доверчив, чем европеец. Русский считает, что его всегда и везде обманывают. У «Лавки» есть закон «К.К.К.»: «Клиент. Контроль. Качество». На практике этот закон работает следующим образом: допустим, клиент купил у нас курицу, зажарил ее, съел и говорит: «Ребята, что-то не нравится мне ваша курица, жестковатая она какая-то была». А мы отвечаем: «Без проблем, возьмите обратно свои деньги, мы вам верим». Это правило реально работает. Ну не понравилось — не из-за того, что продукт попался испорченный, хотя чисто теоретически такое может случиться, а потому что продукт не подтвердил ваши ожидания. Наша компания словно говорит клиентам: «Мы вам доверяем, но и вы доверяйте нам, и если вы хотите каких-то дополнительных фактов о продукте, то вы можете сами поехать к этому фермеру». У каждого из них есть свой профиль на сайте «Лавки» и почти каждый фермер благодаря сайту общается с потребителем напрямую. Это очень прозрачная и открытая история. Нам важно, чтобы люди понимали, что вообще-то они покупают эти продукты не у нас, а у фермера, и чтобы фермер понял: его покупатели не мы, а конкретный человек, например, Мария Иванова, которой нужны мед, свежий творог и кефир. В Калининграде эта история только начинает выстраиваться, но в Москве мне просто как бальзам на душу, когда я каждый день получаю уведомления о том, как наши покупатели и фермеры друг с другом общаются, пишут что-то вроде: «Лилит, большое спасибо, мне так понравилось ваши вяленые помидоры».

— У «ЛавкиЛавки» появился круг постоянных клиентов, которые заказываю продукты не раз в полгода, а гораздо чаще?

— Есть такие люди, которые заказывают на протяжении двух с половиной лет. Недавно пришло письмо от одной девушки, она пишет: «Здравствуйте. За все лето я три раза была в магазине и два раза на рынке и больше никуда не ходила, потому что все покупала у вас. Спасибо».

— За тот период, что существует проект, ваши ожидания оправдались? Не было мысли: зачем мне все это, лучше я снова попытаюсь стать современным художником?

— Вся история у нас возникла же не как бизнес, у нас не было вначале больших ожиданий. Может, поэтому так и получилось. Чего скрывать, в Калининграде и в других местах наши ожидания не очень оправдываются, потому что думали, что будет гораздо больше откликов. И я ломаю голову над тем, почему люди говорят: «О, какая крутая идея, мы о ней знаем и будем покупать!», — но так ничего и не покупают.

— Потому что ему проще пойти на рынок. Разница между условным фермером и тем фермером на рынке нивелируется — у того корова и у того корова, и что?

— Разница в том, что мы доносим прозрачность происхождения продукта. Если человек приходит на рынок и уверен в производителе — это классно. Но в девяносто пяти процентах случаев, если он придет на рынок и задаст пять правильных вопросов продавцу, то поймет, что перед ним за прилавком никакой не фермер, а перекупщик, который про этот продукт ничего не знает и не понимает. Правда, есть люди, которые ходят на рынки и выбирают своих поставщиков: «Так, вот этот хороший, этот так себе, а у этого я больше никогда в жизни ничего не куплю». Но ведь для этого нужно провести определенную работу. И потом: вот исчезнет этот хороший поставщик — что тогда? А мы делаем эту работу за вас, отсюда и наценка.

— Вы сами в супермаркет ходите?

— За сахаром, ну пасту могу какую-нибудь купить, если очень захочется. Овощи ем только те, которые продаются в «Лавке», если нет помидоров зимой, то я их и не ем.

— Но вы же тоже, как и любой ваш клиент, сталкиваетесь с этим ожиданием продукта от фермера. У вас не было идеи самому заняться сельским хозяйством?

— Почему не было? У меня уже есть свои гуси, утки, куры и индюки. И еще я чеснок выращиваю — меня очень привлекают чесночные плантации. Собираюсь купить инкубатор, потому что сам хочу инкубировать яйца. Вообще, у меня сейчас два главных направления в личном хозяйстве. Первое направление — куры павловской породы. Это яичная порода, которая в 19 веке была очень популярна в средней полосе России, а потом практически исчезла и в ХХ веке считалась утерянной. И через разведение этой породы я хочу пропагандировать и прививать потребление яиц — яиц не от какой-то счастливой вольной деревенской курицы, а от породистых региональных кур. Через потребление яиц именно этой породы мы можем сделать так, что порода наконец-то возродится в России. Это важно, потому что сегодня весь мир есть одних и тех же кур и одни и те же яйца. Есть Ломанн Браун (Lohmann Brown) — порода, не способная к воспроизводству, которая на всех птицефабриках. И это означает, что, во-первых, все везде одинаковое и утеряно сельскохозяйственное многообразие пород, а во-вторых — если еще и исчезнут те лаборатории, которые создают ту или иную породу заново, то кур и яиц не будет, потому что породистая курица способна к воспроизводству, а другая нет. Сейчас в своей еде мы практически полностью зависим от ученых. А второе направление в моем хозяйстве — это спаржа. Она уже два года у меня растет, и на следующий год я планирую собрать первый большой урожай. Со спаржей интересная история: во-первых, в России ею сейчас никто не занимается, во-вторых, ее много выращивали и ели до революции, а сейчас говорят: «Спаржа — это что-то итальянское, и в России ее никогда не было». Это не так, неправда.

— Вы можете объяснить, почему исчезают те или иные продукты?

— Этому две причины. Первая — общемировая: глобализация, которая происходит и в сфере сельского хозяйства, приводит к универсализации. Выгоднее подходить к картошке, свекле, спарже одинаково, где бы это не происходило — в Саудовской Аравии, на Мадагаскаре или в Канаде, — потому что одни и те же технологии, одни и те же заводчики, которые снабжают весь мир. И эта общая история наслаивается на историю частную, советскую, когда было взломано и уничтожено все многообразие отечественного сельского хозяйства. Зачем нужно выращивать двадцать видов пшеницы, когда можно обойтись одним видом, а все остальные загнать в селекционные лаборатории?

— Мне кажется, что отчасти это еще и культурологическая проблема — исчезает сразу целый плат другой культуры потребления, которая складывалась исторически….

— Да, это так! Простой пример: до революции в России было восемнадцать миллионов гусей, а сейчас на территории бывшего СССР их всего пятьсот тысяч, из этих пятисот — триста на Украине. Кроме того, что в сто раз уменьшилось гусиное «население», исчезли и их региональные породы: до революции таких пород было тридцать семь, сейчас осталась двадцать одна, а на грани вымирания находятся десять. И дальше начинается цепочка: исчезает порода — исчезает многообразие вида, соответственно исчезает и гастрономическое разнообразие, из-за этого исчезает потенциал для возникновения региональных рабочих мест, потому что потенциал гастрономического и сельскохозяйственного туризма тоже исчезает. Вот, допустим, я хочу поехать в Архангельск, потому что там есть белая телятина, которая упоминается еще в дореволюционной литературе. Сейчас кто-нибудь знает, что такое архангельская белая телятина? Никто не знает! А если бы это сохранилось, то, в самом деле, почему бы не поехать в Архангельск этой телятины поесть? То дело, которым мы занимаемся, значимо не только в экономическом, гастрономическом, но и в культурологическом, и в социальном смысле.

— Какое-то время назад подумала о том, что вот это внезапное занятие фермерским хозяйством, сродни - не дауншифтингу, мне не хотелось бы говорить именно это слово, - а такой форме внутренней эмиграции в собственный огород, на грядку. Мне нравится пример с римским императором Диоклетианом, который, оставив пост, отказался от власти и отправился в предместье выращивать капусту.

— Отчасти. Глобализация привела к тому, что жизнь людей в Москве или в Нью-Йорке по сути одинакова, за исключением каких-то вещей. Человек устает и от этого однообразия, и от вечной, непрекращающейся гонки за материальными и карьерными ценностями и в какой-то момент осознает, что в мире есть что-то еще. Он еще не понимает, что, но уверен, что существует какая-то другая, не городская, не офисно-менеджерская жизнь. Иногда он ее все же видит и находит. И тогда вдруг оказывается, что существуют гуси и спаржа, грядки с чесноком и морковкой — другая жизнь, которая, кроме всего прочего, делает тебя независимым от этой цивилизации. Эта независимость привлекает. Но другое дело, что если нет никакой экономической подоплеки, то эта история недолговечна — человек ходит из офиса, увлекается спаржей, а потом ему, кроме этой спаржи, и есть нечего. Хорошо, что у меня это все же получается.

Текст, фото — Александра Артамонова