Чем отличается охотник от браконьера? Можно ли на охоте заработать? Почему моратории на отстрел не приводят ни к чему хорошему, как и «бобриный геноцид», с завидной регулярностью объявляемый областными властями? В интервью «Новому Калининграду» председатель правления областного общества охотников и рыболовов Олег Белкин рассказывает о положении дел в отрасли.
— Олег Евгеньевич, давайте сначала немного поясним, как устроено у нас охотничье хозяйство. Более 20 тыс. жителей области имеют охотничьи билеты, и 6 тыс. из них состоят в различных объединениях и клубах. Что это за организации?
— Начиная с 2010 года у нас 3 вида пользователей. Есть частные клубы, есть военно-охотничьи общества и есть мы, гражданские. Вот во всех этих организациях на добровольной основе и состоят эти 6 тыс. человек. Это как клубы по интересам.
— Сколько у нас обществ таких?
— Где-то 24. Но наша организация самая большая, около 4 тыс. членов, если считать с районными подразделениями.
— Это прибыльное дело?
— У нас рентабельности нет никакой, мы общественная организация и живем за счет членских взносов, бюджетного финансирования не получаем. Мы не можем повышать беспредельно цены на услуги. В частных клубах стоимость путевок обслуживания, конечно, совершенно другая. У нас традиционно осталась та часть охотников, у которых уровень жизни средний или ниже среднего. Ну есть и богатые, конечно, но в основном это рядовые граждане, в том числе и пенсионеры.
— Получается, что два десятка этих организаций содержат 70% охотугодий области. А где тогда охотятся еще 14 тыс. человек, которые ни в каких организациях не состоят?
— Точно на тех же территориях. Они могут прийти и выписать путевки у нас. Просто для них стоимость будет выше. У нас члены общества оплачивают годовые взносы, это 3 тыс. рублей на сегодняшний день. И мы стремимся к тому, чтобы каждый три дня посвятил нашим охотничьим хозяйствам: поучаствовал в подкормке, учете животных, помогал в охране угодий. Это все учитывается. Такая форма оплаты за то, что он потом будет иметь возможность в наших охотничьих хозяйствах охотиться с определенной скидкой.
— Вы говорите, что работаете над поддержанием численности животных, что это значит?
— Вообще и косуля, и олень и лось требуют целенаправленной работы для поддержания численности. Олень хорошо реагирует на подкормочные поля и на выкашивание лесных полян и полей, очень любит траву. Сейчас, к сожалению, в лесном хозяйстве в области началась тенденция к увеличению лесистости и они вдруг все поля начали засаживать лесом. Но когда исчезают лесные поляны и открытые площадки, это очень плохо для животных. 5-6 лет назад вокруг города и леса не было никаких полей. И кормиться было негде. Поэтому мы высаживали кормовые поля, 300-400 гектаров, и подкормку там осуществляли.
Приведу еще пример. В последние годы у нас замечательные зимы — ни снега, ничего. Но буквально 10 лет назад был ледяной дождь, корка на снегу. Как сейчас помню, мы поехали перед Новым годом на охоту. Снег был глубокий, сантиметров 70. И когда мы выпустили собак и увидели первых косуль, которые выскочили на этот наст, мы закрыли охоту сразу. Животные находились в бедственном положении, они даже ходить не могли. Мы увидели кабана, килограммов под 150, который не мог идти. И тогда мы начали возить зерно и картошку кабанам, делать косулям подстилки из сена.
Плюс мы осуществляем охрану угодий, в первую очередь от браконьеров. С охраной дела непросто обстоят, потому что пока у нас нет полномочий никого задерживать. Но мы все равно людей посылаем на охрану. Даже само появление в охотничьих угодьях людей — сдерживающий фактор. Законная охота вообще сдерживающий фактор для браконьеров.
— Где грань, за которой охотник превращается в браконьера?
— У нас браконьерство в последнее время удел людей обеспеченных, которые имеют тепловизоры, которые имеют возможность купить официальные разрешения и охотиться, но им это не надо. Они едут и охотятся. И им все равно. Есть люди, которые заготавливают мясо. Грань между браконьером и обычным охотником довольно тонкая. Обычный охотник может правила нарушать, и его можно назвать браконьером, но нормальный охотник никогда не будет стрелять самок весной, и даже осенью некоторые не стреляют, потому что это неэтично. А у этих людей нет никаких рамок. Они едут и стреляют ради мяса. Или даже им мясо не нужно, они стреляют косулю и забирают только рога. Им животное не нужно, им главное повесить на стену трофей.
— Стычки бывают?
— Бывают, но мы стараемся их избегать. Нам остается работа с полицией и с госохотинспекторами минприроды Калининградской области. То есть, если наш егерь понимает, что совершается браконьерство, он звонит госинспектору, и они приезжают уже.
— У вас свои егеря?
— Да, у нас они есть. У минприроды их нет. У них изъята самая главная функция — хозяйственная, ее у них изъяли, оставили только контроль. Якобы коррупционная составляющая. И получилось не очень хорошо. То есть если у нас есть егеря, которые обслуживают охотничьи угодья, то у них егерей не стало. А раньше были. Был даже момент, когда остался один госохотинспектор на Краснознаменский и Неманский районы. И мы понимаем, что он ничего решить не мог. Сейчас получше. Был президентский указ, что должно быть не менее трех охотинспекторов на район, ну, может, их чуть меньше.
— Сейчас лесопользователей и собственников на ваших охотничьих угодьях может быть очень много. Там и земли сельхозпроизводителей, и земли лесфонда, часть которого в руках частных пользователей, и так далее.
— Да-да. И это проблема. Нам не передаются территории как земли. Нам передается территория в определенных границах. И в этих границах нам дается право добывать охотничьих животных. Но саму землю мы не получаем.
Это вот такая каша, с которой приходится разбираться, решать вопросы с частниками, потому что часть земель огорожена. И мы не можем на них попасть физически. На все охотугодья, на все сельхозземли наложен публичный сервитут. То есть мы имеем право там охотиться. Но если это закрытая территория, то мы без разрешения владельца этой земли попасть туда не можем.
— Ну это в целом логично, никто не хочет, чтобы у него по огороду люди с оружием бегали.
— Да, иногда удается договориться. Но есть земли, на которые мы попасть не можем, потому что территория загорожена под выпас скота, особенно вот в Краснознаменском, Неманском, Озерском и Нестеровском районах.
— Там земли крупных агрохолдингов.
— Да. И есть определенные проблемы в этих отношениях. Но надеемся, что и там все решится. У них же выпас скота как осуществляется? Отработали одно поле, потом стадо перегоняют на другое. И в это время как раз есть возможность нас туда запускать. Там же у них тоже и волки есть, и кабаны. А мы просто туда не попадаем и не можем отрегулировать численность. И лисы там, кстати, есть. Они же для охотничьего хозяйства вредные достаточно хищники.
— 30% охотничьих угодий в регионе — общие. Кто там охотится? Кто заботится об этих угодьях?
— Там имеет право охотиться любой человек, имеющий охотничий билет и получивший туда разрешение. Но смотрите: у нас есть ограничения по пропускной способности угодий. Мы в день можем запустить только определенное количество людей без опасений, что они друг друга перестреляют. И часть территории должна отдыхать. То есть, если есть 100 гектар, мы 30 не используем, чтобы не беспокоить животных, а на остальных происходит охота.
На угодьях общего пользования, к сожалению, такого нет, потому что наше законодательство не предусматривает зоны покоя, воспроизводственные участки. И оно не дает возможности региональному минприроды сделать нормативы. Например, у нас охота на копытных всего два дня в неделю. А на общедоступных угодьях каждый день. И самое-то главное, что получило 10 человек по лицензии на косулю, эти 10 человек набирают команды и едут в угодья. И, получается, 100 человек, которые разбиты на 10 команд, одновременно приезжают в угодья и начинают охотиться в одних и тех же местах. Страдает техника безопасности. И минприроды в рамках нынешнего законодательства не может это регулировать.
— Подождите, а разве их по закону не должен егерь сопровождать?
— Самое-то главное, что нет. Закон не обязывает. Мы в своих угодьях обязательно сопровождаем каждую группу охотников.
— А на общих землях анархия?
— Совершенно верно. Там анархия, потому что охотинспектор может только проконтролировать охоту, но сказать или сделать ничего не может. И это серьезная проблема. Там необходимо сделать уведомительный характер охоты, на копытных по крайней мере. Установить дни охоты, оставить субботу, воскресенье, среду и четверг, чтобы остальные дни животные отдыхали. Ну нельзя же их гонять каждый день! Косули-то еще ладно, а вот олени и лоси уходят сразу в другие места. Есть надежда, что здравый смысл восторжествует.
— Недавно в областной Думе прозвучал призыв ввести двухлетний мораторий на охоту в регионе. Учитывая случившийся из-за отсутствия кабана явный перекос, может, в этом есть смысл?
— Запрет никогда не приводил к каким-то выдающимся результатам. Потому что обычные простые охотники — первые, кто заинтересован в том, чтобы сохранились животные. Был такой профессор-охотовед, зоолог Василий Скалон, который говорил, что главное в охотничьем хозяйстве — рациональное использование охотничьих ресурсов, и что охрана без использования — суть бессмыслица. Ведь если охотники не соберут «урожай», то он будет потерян безвозвратно и для общества, и для людей. Поэтому законная охота — это самый эффективный способ использования и охраны охотничьих ресурсов. Она не может быть причиной каких-либо негативных изменений в численности охотничьих животных.
— Ну понятно, что браконьеры останутся и, возможно, даже активизируются, потому что легальные превратятся в нелегальных. Но все-таки это будут не 20 тыс. человек, а 5 тыс. максимум, кто посмеет нарушать закон. И животных меньше будет убито.
— Мораторий все равно не нужен, численность регулируется не так. Есть определенные емкости охотничьих угодий. Если у нас в одном хозяйстве, например, содержится 100 голов косули, то если мы ее сделаем 150, лучше-то не будет. Она начнет голодать, потому что кормов будет не хватать. Закрыть охоту можно тогда, когда численность того или иного животного меньше оптимальной, хозяйственно целесообразной. В настоящее время определена оптимальная численность косули на одно хозяйство — 33 головы. Если она становится ниже, то в этом случае охота закрывается автоматически. Кстати, в этом году так произошло на части охотничьих угодий общего пользования. Там просто нет охоты, потому что косуль меньше 33.
К тому же лесное хозяйство не очень любит охотничьих животных. Они наносят огромный ущерб посадкам леса. И вот сейчас в Германии это огромная проблема. Лесники просят уничтожить поголовье наполовину. А самое главное — вот у нас есть с вами, например, 100 косуль. Они принесли потомство еще в 30. Из этих 30-ти, независимо от охотников, выживет 10-15 голов. И если охотники есть — те же 10-15 голов. Потому что охотники изымут ту часть, которую изымут хищники. А кто будет регулировать численность хищников? У нас огромная проблема с волками в области.
— На них не охотятся?
— У нас только в двух хозяйствах — Полянском и Осиновском — есть человек, который стреляет волков. Мы ему не платим, но он получает, например, льготные путевки на косуль. Шкуру он свою забирает, а мы ему еще в качестве поощрения за то, что он численность волков регулирует, даем путевку на косулю. Мы не хотим уничтожить всех волков, такой задачи не стоит. Волк один из элементов нашего биоразнообразия. Ну а если запретить охоту на косулю — охотникам и волк будет неинтересен, потому что волк интересен только тогда, когда он за него получает какое-то вознаграждение. Например, лицензию на косулю взамен.
— Но волк — это шкура, и её можно продать. Почему охоту на них надо еще как-то поощрять?
— А вы попробуйте продать. Калининградская область очень маленькая, производств нет.
— Тогда можно ли на этом хобби вообще заработать?
— Ну вот смотрите. Если в 90-е годы человек получал разрешение на добычу бобра, то он получал с этого бобра только за шкуру от 70 до 100 рублей. То есть это зарплата за месяц рядового жителя СССР. И шкура лисицы стоила 150 рублей. Шкура куницы — около 200. Такие рыночные цены были.
— Ну централизованные скорее, а не рыночные?
— Да нет, и черный рынок был, на нем были сопоставимые цены, и ондатра там стоила замечательно, и шапки из нее шили, и люди зарабатывали очень большие деньги, на этом пушном бизнесе поднялись очень многие.
На сегодняшний день шкуры никому не нужны. Централизованной заготовки нет вообще нигде. Мы долго держались, но тоже ушли от этого. Раньше у нас в Нестерове был председатель районного общества, он занимался скупкой и переработкой пушного сырья. Но сегодня вы сами видите — зимы никакие, стоимость шкур упала до нуля. Поэтому с бобра, кроме безрукавки, взять нечего.
— А что тогда делают с бобрами?
— Мясо едят. Оно замечательное. Могут реализовать, если получится, струю бобровую, есть у них такие два мешочка. Очень сильно пахнет, но настойку используют в лекарственных целях. Но это, конечно, не постоянный заработок. Смог продать — замечательно, не смог — ну как есть.
— Вопрос к вам как к профессиональному охотоведу. Вот этот бобриный геноцид, который у нас несколько раз пытались объявить местные власти, вы его одобряете? Численность есть смысл снижать? И если да, то как?
— Охотой численность бобра в нашей области существенно снизить просто нереально. Самое-то главное, что они говорят: вот, численность бобра увеличилась, надо с этим что-то делать. Но ведь проблема-то не в бобрах, а в отсутствии мелиорации и в том, как ведется сельское хозяйство. Запущенные мелиоративные каналы становятся отличным местом обитания бобров — живи да строй запруды! А самое главное — заросшие кустарником поля это идеально, там есть пища. Там, где нет пищи, бобр жить не будет.
— То есть их не отстреливать надо, а просто все в порядок приводить?
— Да. Самое-то главное, мы вот сейчас опять решаем проблемы с бобрами. Есть люди, которые поселились в доме в болоте и кричат, что им мешают бобры. Ну так обустройте свое болото, найдите общий язык с бобрами. Бобры там жили всегда, а вы пришли и дом построили. И нас потом дергают — надо срочно уничтожить бобра. И за что его там уничтожать? Да, есть места, где он не нужен — те же дамбы в Славском, Полесском районах — там его надо убирать. Но это должна быть государственная программа. Один капкан на бобра стоит около тысячи рублей, это затратное и неприбыльное дело. Ну и какой резон на них охотиться?
— Как изменилась охота после тотального отстрела кабана из-за АЧС?
— Кабан был основной добычей наших охотников. Он отличается большой плодовитостью, свинья может приносить до 10-12 поросят, и 6-7 из них обычно выживает. Причем свиньи уже на второй год, а некоторые и на первый могут приносить потомство. У них очень вкусное мясо, очень большой выход продукции. Например у косули всего максимум два козленка может быть. И охотиться на них надо очень аккуратно, потому что подорвать численность косули можно легко. Уничтожение кабана привело к изменениям в природе. Он играл большую роль.
— Что вы сейчас делаете с добытым кабаном? Жжете?
— Нет. Жжем мы, только если нашли больных. Охота, регулирование численности продолжается, но сейчас кабан добывается только штатными работниками, егерями. Они вызывают ветеринаров, делается отбор проб, мясо взвешивается, шкура сжигается в присутствии ветеринаров, а мясо, пока не проверит ветеринар на АЧС, никто не трогает — не перевозят, не транспортируют. И только после проверки мы имеем право что-то с ним сделать. Они хотели вообще все уничтожать, но стимул-то какой-то должен быть у человека, который охотится на этого кабана. Потому что, в принципе, охота на кабана индивидуальная, она довольно трудоемкая и затратная. Надо сидеть ночь, две три. На кабана раньше большей частью охотились загонами, коллективно, с использованием собак. Можно, конечно, охотиться с приборами ночного видения, но у наших егерей их нет.
— Это вообще законно?
— Охота с приборами ночного видения и с тепловизорами разрешена только на копытных и только с вышек не менее 2 метров. То есть если человек идет ночью с тепловизором, он нарушает правила охоты. Это сделано для безопасности всех участников, в том числе и людей.
— Вы довольно негативно отзываетесь о зоозащитных организациях. Чем они вам так насолили?
— У нас в среде их часто называют «зоофашистами». Последнее, что я смотрел — это две недели назад по «Вестям-24» передача была о зоорадикалах, последователях Греты Тумберг. Один из ярых ее сторонников предложил есть трупы умерших людей для того, чтобы сохранить животных. И это показали, а потом показали то же сборище последователей, и одна девушка говорит: мало того, что надо есть трупы, надо рожать и есть детей, тогда мы сохраним животных!
— Ну, наша телевизионная пропаганда специально высвечивает безумных радикалов, чтобы дискредитировать экозащитное и зоозащитное движение. А сумасшедшие есть в любой сфере, если поискать.
— Я с вами согласен, да. Есть разные люди. Вообще-то я очень люблю животных, у меня дома три собаки. Я живу за городом. И там раз в месяц выбрасывают животных. Обычные, рядовые граждане, которым надоела собачка-кошечка. Честно говорю, очень хочется кого-то придушить. У меня из трех кошечек две подобраны, из трех собак две. Раздать не смогли — они остались. Одна почти 12 лет у нас живет, а вторую подобрали маленькую, в Нивенском выброшенную.
— Как вы это сочетаете вообще? Любовь к животным и то, что можно пойти в лес и застрелить косулю?
— Мужчина — это воин и охотник. Не у всех это проявляется, но принести добычу — это нечто глубинное. Мы не убиваем, мы добываем. Убийство животного и добыча — это разные вещи. Мы никогда не мучаем животных, мы стараемся, чтобы их смерть была легкой. Если ты ранил животное — его надо обязательно найти и забрать, потому что иначе оно будет мучиться. В голове потом остаются не самые замечательные охоты, когда ты добыл трофей, а те охоты, когда ты потерял животное, оно где-то осталось и мучилось.
— А у вас такие случаи были?
— Да, и я помню их все наизусть.
— Вы сказали «мужчина». А женщин у вас совсем нет, что ли?
— Ну почему, есть. Их не так много, это вполне адекватные девушки. Иногда стреляют, но они как-то больше на процесс нацелены, чем на результат. Я знаю девушку, которая охотится с собаками на мелкую болотную дичь. Но там тоже скорее сам процесс — собаки, лес, природа, компания.
— Вы сами с агрессивными зоозащитниками сталкивались?
— С агрессивными нет, но с теми, кто пишет всякую ахинею в соцсетях, пересекался. И есть совершенно умалишенные в этом отношении. Мы со своими охотниками проводим душеспасительные беседы о том, что вы все нормальные люди, но не надо выставлять кровавые фотографии в соцсети и провоцировать людей. Если ты добыл животное — сделай фото, поставь его в рамочку у себя. Не нужно крови. В моем детстве охотник был человеком, которого все уважали. Он шел по деревне с зайцем или лисой, и все говорили: «О, охотник пошел!».
— За короткое время в области дважды кто-то расстреливал лебедей. Во втором случае, кажется, даже заподозрили члена вашей организации.
— Да, там приписали нашего внештатного егеря, который оказался не в то время не в том месте. С его слов, они услышали два выстрела, как и девушки, которые выложили фото. Они приехали на этот пруд и стали искать стрелявших. С моей точки зрения, они сделали ошибку, что сразу не позвонили в полицию. Но это внештатные работники, молодые парни, не сообразили. И поэтому оказались в числе подозреваемых. Эти парни за этот год поймали трех браконьеров, которые убили косулю. И еще одну нашли сбитой месяц назад, она шевелила глазами, так они ее привезли домой, положили, она отошла, и утром они ее выпустили спокойно. И это те же самые люди, которых сейчас обвиняют в убийстве лебедей!
— Зачем вообще кому-то понадобилось их убивать?
— Так в том-то и дело, что смысла никакого нет! На лебедей у нас в области вообще никто не охотится, только иногда лебеди погибают по ошибке во время охоты. Но никто их вот так бросать не станет. Это не охотники, это люди, у которых с головой не все в порядке однозначно. Убить лебедя, который приплывает к человеку, могут только моральные уроды. Потому что ни у кого в голове это не укладывается. Если животное оказывается около тебя, вообще в него очень сложно выстрелить. Косулю многие не добывают, потому что жалко. А это не люди. На лебедей у нас не охотятся.
Со случаем в Логвино есть определенная заминка: один лебедь полусъеденный, другого целого достали. Там вообще нет ни дроби, никаких следов выстрелов. У него рваная рана шеи, и он фактически умер от удушья. В Школьном пруду все понятно и ясно. Полиция разбирается, как только решение будет принято, мы тоже решение примем. Но это какой-то кошмар и варварство, в голове не укладывается.
Может, кто-то тренируется так, не знаю. Я знал в свое время человека с охотничьим билетом и разрешением на оружие, для которого было счастьем убить собаку. Он ездил по дорогам и стрелял собак. Это было давно, сейчас он уже не охотится. Но вот человек какое-то извращенное удовольствие получал. И вот тут, наверное, такой же случай.
— А прежде чем выдать охотничий билет и оружие людей, к психиатру не отправляют?
— Отправляют, но этого мало. Раньше было проще, когда было одно общество охотников и был какой-то отбор. Человек получал охотничий билет, но не имел права охотиться самостоятельно. Нужен был год стажа. Он год ходил с коллективом, за него ручались два человека, и в случае проблем поручители отвечали. И самое поганое, что мы это упустили и у нас нет обучения охотников.
Сейчас все элементарно. 7 дней — получаешь охотничий билет. Через 7 дней подаешь разрешение в разрешиловку — и ты уже с оружием. Ничего не зная, ничего не понимая в охоте. Это не охотники.
Текст — Алла Сумарокова, фото — Виталий Невар, «Новый Калининград»Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024