Накануне январских акций протеста очередной координатор штаба Алексея Навального в Калининграде покинул этот пост, заявив, что не хочет брать на себя ответственность за происходящее. Исполнять обязанности координатора взялась активистка Мария Петухова, которая до этого трудилась в штабе в качестве SMM-редактора и хорошо знакома местной оппозиции. Недавно она избавилась от приставки «врио» и уже активно участвует в деятельности местного штаба на правах его полноценного главы. «Новый Калининград» поговорил с активисткой о дискриминации женщин, о страхе перед уголовным преследованием и причинах политической пассивности калининградцев.
— Как ты занялась «политической борьбой»? С чего начался твой интерес к политике?
— Раньше я была очень аполитичным человеком. Я даже, честно говоря, не особенно помню протесты 2010 года. Интерес к политике у меня проснулся во время «дела Кировлеса» и, конечно, во время «крымской истории». Тогда я поняла, что что-то не то происходит. Я как будто открыла глаза и увидела, что живу в каком-то мире, который мне раньше казался другим. Я видела, что Навального судят совершенно незаконно. А наш коммерческий директор (я тогда работала в фирме и занималась логистикой) на следующий день после аннексии Крыма пришел на работу — у нас там висела карта России — и стал закрашивать Крым розовым фломастером. И тогда я поняла, что творится что-то ужасное: это беспредел, это омерзительно, но при этом некоторые люди это поддерживают. Я поняла, что я с этим не согласна и надо что-то делать. Тогда я стала следить за тем, что происходит на политической арене в стране: смотреть расследования ФБК* («Фонд Борьбы с коррупцией*» внесен в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента — прим. «Нового Калининграда»), организаций, читать посты в ЖЖ и подписалась на политические новости. И когда Навальный объявил о том, что он выдвигается в президенты, я подумала, что, может быть, наконец-то что-нибудь у нас изменится. И даже понимая, что он может не выиграть, это все равно было что-то новое в отличие от того, что нам раньше на выборах предлагали — одних и тех же людей, которые были заведомо неизберабельны и неинтересны. В начале 2017 года я вернулась в Калининград, и первый митинг, на который я пошла, был, конечно, «Он вам не Димон».
— И как ты сходила на свой первый митинг в Калининграде?
— Меня там чуть не задержали полицейские. Потому что я взяла у человека, которого собрались задерживать, плакат, чтобы его не арестовали, и тогда они подбежали ко мне, чтобы задержать меня. Но тут и у меня забрал кто-то этот плакат. И вот так полицейским пришлось бегать от человека к человеку. Тут я и поняла, как здорово, что есть незнакомые люди, которых ты поддерживаешь и которые тебя поддержат. Хотя, конечно, было страшновато. Но я не ожидала, что там будет столько люде,й и среди них будет столько знакомых, которые, как оказалось, разделяют мою точку зрения. И мне тогда очень это все понравилось. А еще более активно я включилась, когда объявили сбор подписей за выдвижение Навального и я пошла в штаб — отсканировала свой паспорт, взяла газеты на раздачу. Тогда я осознала, что все — я теперь здесь и хочу, чтобы в России что-нибудь изменилось.
— А что-то изменилось в России за время, пока ты в штабе?
— Как минимум в России после протестов 2011 года из-за ужесточения законов о митингах, из-за стагнации в экономике, из-за аннексии Крыма ухудшился уровень жизни, и люди немножко как будто бы заснули. То есть увеличились штрафы, и люди стали бояться ходить на митинги, потому что никто 300 тыс. не хочет платить и на 30 суток тоже не хочет, да и срок давности на год продлили по таким правонарушениям. А еще и люди боятся, что их изобьют. Но тем не менее можно видеть, что уже подросло поколение, которое жило только при Путине. И сейчас это поколение уже не хочет так жить, как жило все эти годы.
— Так когда все начнет меняться к лучшему, по-твоему?
— Я думаю, что даже если власть сменится, то понадобится много лет — может быть, десять — чтобы прямо что-то реально улучшилось. Потому что есть люди, которые еще глубоко в сознании живут в Советском Союзе, либо плоды таких родителей с «совковым» мышлением — в том числе и я в какой-то степени — которые учились в советской школе, носили пионерские галстуки или форму коричневую... Все равно есть какой-то крючок, который постоянно не дает тебе раскрываться, не дает тебе проявляться и говорит тебе «Как бы чего не вышло», «Молчи, делай как все». «Инициатива наказуема» и все в таком духе. И мне кажется, что в последние годы люди поняли, что если будут молчать, то на них наедет каток. А он в любом случае наедет. Но, как говорит Екатерина Шульман**, власть замечает только тех, кто ей сопротивляется. Если ей совсем не сопротивляться, то вы — никто, просто грязь под катком. А если вы сопротивляетесь, то на вас обращают внимание и вы можете что-то от этого получить, что-то изменить, на что-то повлиять.
— Навальный и его сторонники могут на что-то повлиять?
— Мне кажется, да. Реально, мы бы так и спали! Навальный прям своим видом говорит: «Я замахнулся на президента, я этого хочу, и давайте со мной». Многие говорят, что он — авторитарист, что будет не лучше, а хуже. Но я повторюсь: должна быть сменяемость власти. Не понравится Навальный — выберем еще кого-то. Сейчас выжженное поле, но если будет происходить этот процесс сменяемости, то у нас с каждым годом, с каждым циклом электоральным будут появляться люди, которые захотят что-то делать. И у нас будет выбор больше, чем сейчас: либо Путин, либо Навальный.
— Ты ходишь в активистах штаба с 2014 года. Ты не разочаровалась? Тебе не показалось, вокруг ничего не меняется практически и тебя все равно как не замечали, так и не замечают?
— Я считаю, что меняется. Потому что если тебя не замечают, то против тебя и не проявляют агрессию. А если проявляют, то значит ты мешаешь. И это значит уже, что ты чего-то стоишь как минимум. То есть если мы говорим даже не о самоценности, а если идем от обратного, то значит ты стоишь тех ресурсов, которые на тебя тратят.
— Кстати, об агрессии. Ты уже побывала в спецприемнике. После этого у тебя у самой пыл несколько не подостыл или, может быть, наоборот, проснулась злость?
— В спецприемнике я поняла одну штуку: что мы боимся не того, что произойдет, а мы боимся страха. То есть, когда ты еще не спецприемнике, ты боишься туда попасть, но когда ты уже там, то ты думаешь: «А вообще не прям ужас-ужас, как ты себе это представлял». Да, неприятно, да, ты лишен свободы и есть возможность, что тебя отсюда вообще не выпустят. Но это не прямо мир рухнул. То есть когда ты себе представляешь что-то или боишься неизвестности, то у тебя прямо паника, завеса перед глазами. Это, наверное, как жизнь и смерть: ты боишься смерти, но когда ты умираешь, то ничего особенного не происходит. Кроме того, что тебя исключают из этого цикла. Точно так же и здесь — мы боимся страха, мы боимся того, что мы себе придумали.
— Спецприемник — это такой «пионерский лагерь» по сравнению с зоной. И история с вашим лидером Алексеем Навальным, который сейчас бог знает с какими трудностями сталкивается, говорит о том, что есть более неприятные вещи. И риск уголовного преследования все-таки многих останавливает от того, чтобы повторно выходить на митинги и после своих административок получить дело по «дадинской статье».
— Навальный-то конечно знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро — процитирую Цоя. Конечно же, он понимал, что есть риск того, что его посадят.
— Но мы сейчас говорим не о нем, а о рядовых активистах...
— Когда меня в спецприемник (во время январских акций протеста Петухову задержали и отправили в спецприемник — прим. «Нового Калининграда») отправили во второй раз, то я подумала: есть шанс, что меня отсюда не выпустят. Потому что они могут сколько угодно сделать фальшивых протоколов о том, что я якобы вышла и ругалась матом, поэтому меня надо опять арестовать. Это можно бесконечно проделывать, и суды это будут бесконечно проворачивать для них.
Мне угрожали. Ко мне в спецприеемник пришел товарищ — не знаю, как его зовут — он не представился, и попытался со мной пообщаться на тему того, зачем я все это делаю. Он абсолютно не верит в то, что я делаю это искренне — он думает, что мне какие-то деньги из Госдепа присылают. Он же мне тогда сказал: «Будут митинги, будет кровь, и ты за это будешь отвечать». А какой у меня есть выбор? Заткнуться и сидеть? Но вот так жить и бояться — это то же самое, что вся страна — тюрьма.
Какая-то часть людей держат рот на замке из страха. То есть у них в жизни что-то не реализовано: они понимают, что они так не хотят жить, но страх им мешает что-то делать. Есть другие люди, просто закрывают глаза и говорят: я на это смотреть не буду — мне это не нравится, я пойду дальше. Они тоже понимают, что происходит что-то плохое, но они даже не готовы разговаривать об этом — они вытесняют из сознания то, что им неприятно. А есть еще люди, которым все нравится: «Есть Путин, нет войны (но на самом деле она есть), пенсия капает, а дальше меня ничего не интересует — я вне политики». Пропаганда, общественное мнение — люди полны стереотипов. И есть люди, которые не согласны с тем, что происходит. Они понимают, что им либо уехать, либо бороться.
— Либо сдаваться. Это же модели поведения, по которым действовали ваши координаторы: Егор Чернюк уехал, Александр Черников отошел в сторону.
— Но Егор Чернюк уехал, как и планировал ранее — когда его принимали координатором, то он сразу сообщил, что поедет учиться за границу. Ему пришлось на пару месяцев быстрее уехать, чем он рассчитывал, из-за уголовного дела. То есть его и принимали с тем расчетом, что все равно будет новый координатор потом. Так что он уехал не потому, что испугался.
— А не было мыслей, что он и приходил только для того, чтобы себе плюсик в биографии пририсовать перед отъездом?
— Нет. Он же поступил в американский вуз и узнал о том, что его приняли туда, когда в спецприемнике сидел. Но у него изначально были планы — он несколько лет готовился к поступлению, он ездил сдавать экзамены, он подал документы в 18 вузов.
— И вот самая неприятная для местного штаба история — уход накануне январских акций с поста координатора Александра Черникова. Он действительно чего-то испугался или изначально такой шаг им был запланирован?
— Кто же знает? И это уже не первый случай, кстати. У нас когда Алексей Навальный избирался и была в разгаре президентская кампания, то два наших юриста разом ушли. Один — в штаб Собчак, а второй — перед выборами прямо записал видео о том, что мы такие нехорошие, тут махинации денежные и все такое... Мы так и не знаем, внедрили его к нам фсбшники, чтобы он что-то сливал, или он просто позже его там обработали и он расчехлился. Так что это не первый случай, и такое во многих штабах случалось.
— Как ты думаешь, сколько калининградскому штабу после этой истории оправляться придется? Это же должно было очень сильно ударить по вашей репутации.
— А что оправляться-то? Ну, случилось так. Люди все равно вышли и митинг все равно провели, и второй даже митинг провели. Не зациклено все на одном человеке. Тут неважно, что думаю я или мой помощник — неважно, что думает кто угодно. Вот есть общая цель, и мы хотим вытащить Алексея из тюрьмы или, например, мы протестуем против «дворца Путина». Многие ведь люди даже не за Навального пришли на митинги и не из-за того, что мы их позвали. Просто организуется акция протеста в целом против того, что происходит в стране: против насилия, коррупции... Так что тут: один координатор ушел — другой пришел.
— Вы сейчас с Черниковым как-то связь держите? Пытались потом узнать, что же все-таки с ним произошло?
— Насколько я знаю, перед митингом его вызвали в Центр «Э». Что там ему говорили или что там с ним делали, я не знаю. Еще в начале января он говорил, что, скорее всего, он уволится. Сначала он сказал, что проведет выборную кампанию до 19 сентября, а потом уволится. А потом он сказал: «Нет, все, ребят, я что-то устал. Я не хочу. Я увольняюсь». И вот через пару дней он нам пишет: меня вызвали туда-то на Невского. Потом мне звонила его жена и спрашивала: где он, что с ним, не слышали ли мы о нем. То есть мы не знаем, что там было, и мы не знаем на самом деле — это его мнение или его так попросили сказать. У него есть маленькие дети — может, им как-то угрожали. Черников — человек довольно странных взглядов, конечно. Но я все-таки склоняюсь к тому, что он не засланный.
— Пока он возглавлял региональный штаб, у вас не было разногласий по поводу его решений? Вас всегда устраивало то, что он делал?
— Конечно, всегда есть разногласия, всегда есть разные точки зрения: как лучше, как хуже, какие-то высказывания кому-то не нравятся. Но люди могут быть совершенно разные. Мы же не пионеры, которые вот так вот стоят в ряд и хором говорят: «Партия сказала „надо“, комсомол ответил „есть“». Мы разные люди с разными взглядами на одно и то же событие. Но мы понимаем, что если мы хотим что-то изменить, то мы можем свои взгляды реализовать, уже когда основную проблему решим — так скажем, сделаем что-то в глобальном смысле, потом можем уже там нюансы вот эти уточнять.
— Ну а кто играет первую скрипку? Координатор? Или все-таки костяк старожилов может повлиять на него?
— А у нас от «старого» коллектива, можно сказать, только я и осталась. Потому что при Егоре Чернюке был один состав, потом пришел Игорь Петров, и я стала с ним работать. Параллельно у нас были активисты: как помощники, как операторы, как монтажеры, как сценаристы. Но вот как говорится, координаторы меняются, а я остаюсь.
— А как вообще вы взаимодействуете внутри коллектива?
— Обсуждаем тему на летучке — о чем мы хотим снять видеоролик, что сейчас важно или что могло бы быть интересно. Или, например, федеральный штаб говорит: «У вас там такая-то повестка вышла на федеральный уровень, давайте ролик сделаем на эту тему». Мы это обсуждаем, потом пишем сценарии и совместно их обсуждаем: тут что-то добавить,тут побольше фактуры, тут отрезать, тут сделать покороче, поменять планы. У нас нет такого, чтобы пришел человек, по столу кулаком стукнул и сказал: сейчас все будет так, как я хочу.
— Ты говоришь «мы». А это кто конкретно?
— Сейчас «мы» — это я, мой помощник Иван и наш смм-редактор Дарья.
— А волонтеров у вас сколько примерно?
— После минувших митингов волонтеров у нас заметно прибавилось. Самые активные и раньше всегда с нами были — это примерно 20-30 человек, которые прямо «наши».
— Какого возраста эти люди?
— Совершенно разного. Есть прям дядечки по 50 лет и старше. Но в основном среднего возраста — 30-40 лет. Есть и молодые, но их меньше, потому что там учеба-работа у многих и нет времени свободного. То есть они нам помогают, но более ситуативно. Конечно, если мы просим листовки расклеить, то можно их привлечь.
— Если сразу после январских акций к вам много пришло новых людей, то как сейчас обстоят дела? Ведь лидер ваш в колонии, Волков — за рубежом, протесты почти все сейчас в интернет-пространство ушли. Нет ощущения, что все потихоньку затухает и умирает?
— Нет. Мы планируем собрать на весеннюю акцию достаточно человек. В идеале мы рассчитываем, что в ней примут участие раза в три больше людей, чем в январских митингах. Никаким другим способом Алексея не вытащить из тюрьмы. Заграница, как говорится, конечно, нам поможет — они там могут выражать озабоченность. Но это ведь наша страна и мы граждане — и только мы можем создать такое давление, что просто некуда будет деться.
И мы готовимся к такому длительному пути. Если вдруг случатся более или менее честные выборы, то мы все равно не проснемся наутро по щелчку в прекрасной России будущего. Демократия — это такая вещь, которую нужно постоянно строить: каждый день контролировать государственные органы, чиновников... Это не то, что мы построили прекрасный мир и все — ушли, и оно как-то там само работает. Если это не контролировать, то оно всегда скатится в бюрократию и автократию, начнет окукливаться. И мы придем к тому, от чего ушли.
— А в Калининграде есть вообще с кем этот прекрасный демократичный мир строить? Калининградцев ведь нередко упрекают в аморфности, в пассивности, в нежелании что-то конкретное сделать, а не просто написать пост в «Фейсбуке***».
— Конечно, все зависит от мотивации. Я тоже считаю, что наш регион менее протестный, чем Питер, Краснодар или Иркутск, Сибирь тоже очень протестная. А у нас море — людям есть где спустить пар. Раньше у нас еще и были открыты границы, поэтому вообще: тебе что-то не нравится здесь — поехал в выходные в Гданьск или в Вильнюс. Отдохнул, погулял, поел колбасок, ну вроде как уже жить можно. Плюс ко всему у нас особый регион, потому что у нас коренные жители только-только, можно сказать, появились. Бабушки и дедушки, родители у многих все приезжие — все из разных регионов, все переселенцы. Поэтому пока у нас нет ничего такого, что спаяло бы преемственность традиций, культуры. Вот эта разобщенность не дает людям стремиться к чему-то единому — каждый считает, что «моя хата с краю», а еще «вот тот приезжий, и я не буду с ним кооперироваться». Наверное, немножко у нас есть и ксенофобия. У нас же даже сейчас никто не знаком с соседями по лестничной клетке.
— А ты знаешь регионы, где все по-другому? Разве со времен распада СССР это уже не стало стандартной ситуацией, когда все сами по себе и не «дружат всем двором»?
— В центральной России, например, люди держатся друг за друга. Если они год-два прожили в одном доме, то они уже взаимодействуют и общаются. Если мы будем, как в этой притче, отдельными соломинками, то у нас нет будущего. А если мы будем крепким снопом... Вот на митингах это очень видно, когда люди прямо сцепку делают, чтобы никого силовики не выхватили из толпы, или пытаются как-то оттеснить их. Например, когда я стояла на фонтане (во время январских акций Петухова выступала с речью, стоя на парапете фонтана на Центральной площади — прим. «Нового Калининграда»), то меня же оттуда хотела полиция забрать, а ребята, которые стояли внизу, просто грудью встали к этому фонтану и меня своими спинами защитили. То есть солидарность есть.
— Но знаешь, что еще помимо солидарности заметно на этих митингах? То, что кучка самых активных их участников — вот этот костяк, вокруг которых и скапливается остальной народ — это всегда практически одни и те же люди из года в год. Я про тех, кто во главе колонны идет. Ты согласна, что «свежей крови» в Калининграде мало прибывает в число самых активных оппозиционеров?
— Ну нет. Сейчас собираются люди на «кормление голубей». Приходят люди, которые поддерживают Хабаровск, Беларусь, и многие из них — это вообще приезжие, которые недавно в Калининграде оказались. И они при этом постоянно собираются. Их на 10 тыс. штрафуют, но при этом они все равно приходят, потому что считают важным выразить свою точку зрения, свое несогласие. Думаю, что они и на митинг придут. Плюс уже выросли люди, которые в 2017 году были несовершеннолетними. Они уже могут, не уведомляя родителей, приходить на митинг, или стоять в пикете, или делать что-то еще.
— К видеоформату вы обращаетесь все чаще и чаще. И как мы из последних новостей в интернете видим, не всегда ваша работа вызывает одобрение. Продолжать будете в таком же темпе, несмотря на критику?
— Видеоролик — это самый доступный способ донести до людей какую-то информацию — за одну минуту в «Инстаграме»****, например. В некоторых штабах есть «Тик-ток», но мы пока еще до этой соцсети не добрались — там очень странные алгоритмы. Но видео — это самый быстрый и доступный способ как-то проинформировать людей. Сейчас все меньше людей читают, хотя мы все равно дублируем наши расследования на сайте, но статистика не сказать, что прям какая-то гигантская. Ролики смотрят больше. Мир меняется, и мы должны подстраиваться под современные требования, а не брошюрки печатать.
— На какую тему или проблему вы в ближайшее время намерены налегать?
— У нас пока главная тема на ближайшие несколько месяцев — это предстоящие выборы. Есть наши три кандидата в горсовет Калининграда. В ближайшее время мы познакомим людей с этими кандидатами. Конечно, мы охватим и облдуму, и Госдуму «умным голосованием». Но в горсовет мы хотим своих кандидатов, потому что все, что происходит у нас с распилом земли — это просто вопиюще: прямо под носом у людей отбирают лучшие куски земли для того, чтобы там какой-нибудь Макаров (вероятно, имеется в виду Валерий Макаров — депутат горсовета Калининграда, гендиректор «КалининградСтройИнвест холдинга» — прим. «Нового Калининграда») построил свой очередной дом.
— Так сейчас же градостроительные полномочия переданы региональным властям. Алиханов же дает разрешение на возведение зданий, он же согласовывает поправки в генплан... Тогда почему горсовет-то все-таки?
— Горсовет — это все равно важно. Депутаты принимают бюджет Калининграда. Но мы планируем содействовать, чтобы в облдуму прошли какие-то оппозиционные люди или хотя бы не из «Единой России». Для горсовета надо собрать немного подписей — в районе 70-ти. Это мы можем сделать. Но в облдуму если не по спискам, то там надо несколько тысяч. Да и нет у нас электорального опыта никакого, поэтому мы решили начать с горсовета, как с самого простого. У нас есть хороший пример в этом плане Томска, Новосибирска.
Пусть у горсовета и не такие большие полномочия, но он может стать площадкой для дискуссии, каковой уже давно не является. И люди смогут увидеть, что там вообще происходит — их можно будет таким способом вовлечь в политику, когда каждый депутат отвечает за свой округ. Потому что сейчас депутаты, можно сказать, не выбранные, а назначенные через административный ресурс. Они не знают проблем своего района — им это неинтересно. У них задача кусочек себе отрезать, а что в округе происходит — они даже не в курсе. К ним даже не попасть на прием.
— Ваши эти три кандидата вообще понимают, куда они идут? Они смогут стать теми самыми настоящими депутатами в вашем представлении?
— По крайней мере, это будет открытая площадка: мы будем показывать, что там происходит и как обсуждаются или не обсуждаются те или иные вопросы. Потому что сейчас половина депутатов вообще не ходит на заседания, а другая половина вот так в полудреме сидит и думает: «Поскорей бы уйти домой». И наши депутаты идут именно за тем, чтобы разбудить эту мертвую принцессу.
— Сама ты не хотела пойти в депутаты?
— Я думала об этом, но мне проще не быть на виду, а инициировать людей на что-то. То есть подавать им идеи, поддерживать, помогать — работать таким проводником. Характер у меня такой.
— Ты не производишь впечатление человека, который не хочет быть на виду или боится внимания к своей персоне.
— Я не боюсь внимания, но, наверное, я скорее интроверт, хотя этого и не скажешь. Мне нравится быть одной, и я могу долго быть одна. Мне не нужно много людей вокруг, не нужна трибуна. Хотя во время митинга и может показаться, что я жду славы. Но это просто такой временный порыв, когда ты понимаешь, что надо людей чем-то..., ну, чтобы они там не завяли по дороге, как-то их подбодрить. И я тоже выполняю функцию проводника, потому что когда я что-то говорю, то делаю это не совсем от себя, а просто выражаю мнение какого-то определенного круга лиц. Поэтому если у нас будут депутаты, то я, может быть, пойду помощником депутата нашего. Мне проще подавать идеи, как-то помогать, организовывать что-то, не самой являться политическим актором.
— Женский активизм не везде пока еще стал явлением привычным. Ты лично ощущаешь какую-то предвзятость? Есть у нас дискриминация по гендерному признаку?
— Дискриминация у нас абсолютно совершенно есть — в этом я ни капли не сомневаюсь. Но у нас, например, в региональных штабах очень много женщин-координаторов. В Уфе, в Омске, в Краснодаре, во Владивостоке — там координаторы именно женщины. В федеральном штабе не скажу, что прям совсем идеальная ситуация, но она к ней близка, потому что там абсолютно не важно, какого пола у работник — зарплата будет на одном и том же уровне, к тебе будут относиться так же. Никто не говорит: «Давайте мы сделаем координатором мужчину, потому что если тебя отправят в спецприемник — это же плохо, а мужчина — ничего, пусть посидит». Но в целом, конечно, в обществе у нас даже женщины мизогинны. И в реальной обычной жизни, конечно же, я сталкиваюсь с дискриминацией. На предыдущей моей работе был «стеклянный потолок» в зарплате, в отношениях. От многих мужчин я ощущаю такое снисходительное отношение. Но это тоже часть прекрасной России будущего, когда мы уменьшим вот эту разницу. Когда я могу своим примером женщинам показать, что ничего страшного нет в том, что ты где-то активна, и что ты не хуже мужчины, а может даже и лучше. У нас, кстати, один из кандидатов наших в горсовет тоже женщина.
— У нас есть фем-движение, и ты, насколько я знаю, тесно взаимодействуешь с его представительницами. Сама ты себя относишь к феминисткам?
— Я считаю себя феминисткой, но это проявляется скорее не в политической моей деятельности, а в обычной жизни. Не могу сказать, что я хожу на встречи феминисток или участвую в каких-то акциях. Я не радикальная феминистка, но если в моем присутствии будут умалять мое или чье-то достоинство, я буду активно защищать права женщин. Потому что мы никак не сможем добиться равноправия, если будем молчать.
— Каких целей ты хочешь достигнуть в обозримом будущем?
— Хочу жить в нормальной стране — ложиться спать и не бояться, что завтра у тебя будет обыск.
Беседовала: Екатерина Медведева. Фото: Виталий Невар / Новый Калининград
* Некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией» (решение Московского городского суда от 09.06.2021) (дата размещения сведений: 06.08.2021); — Организация внесена Минюстом в перечень общественных объединений и религиозных организаций в отношении которых судом принято вступившее в законную силу решение о ликвидации или запрете деятельности по основаниям, предусмотренным Федеральным законом от 25.07.2002 № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности».
** Шульман Екатерина Михайловна — Организация внесена Минюстом в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента.
*** Facebook — Социальная сеть признана в России экстремистской Тверским судом города Москвы. Запрещена и заблокирована в РФ
**** Instagram — Социальная сеть признана в России экстремистской Тверским судом города Москвы. Запрещена и заблокирована в РФ
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024