Урбанист Свят Мурунов: не надо применять московский подход в Калининграде

Результаты стратегической сессии по разработке нового Генплана Калининграда, как обещал на днях вице-мэр Артур Крупин, должны появиться в открытом доступе до конца года. А «Недвижимость Нового Калининграда.Ru» публикует интервью с участником прошедшей сессии урбанистом Святом Муруновым о том, зачем нужны подобные обсуждения, чем плох «московский подход», чем хорош Калининград, и почему важно, чтобы городские жители были счастливы.

 — Что такое урбанистика, в общих чертах представить себе можно. Но вот что такое урбанистика в России?

 — В российском контексте урбанистика — это сейчас больше, наверное, в хорошем смысле политика. Такая классическая политика. Не с точки зрения политических партий, а с точки зрения политики по отношению к городу. Она заключается в том, чтобы поменять мышление самих горожан, мышление власти, мышление бизнеса, поменять его в направлении того, что город — это сложная система, где всё взаимосвязано. И даже если вы, городские субъекты, это не чувствуете, то в любом случае вы живёте или в конфликтах, которые порождает это незнание, или в некой гармонии, которую порождает эта городская идеология.

Соответственно задача урбанистики в России сейчас — это, во-первых, сформулировать субъекты городского развития — сказать, что у нас за состояние города отвечает не только власть, а ещё локальные эксперты, местный бизнес, горожане, городские сообщества и так далее. Показать, что город — сложная система, потому что у него есть физическая реализация: дороги, дома, здания и так далее; у него есть социальные ландшафты: социальные системы, группы, взаимоотношения между ними; есть культурное наследие, культурные коды — нематериальная культура. Важно понимать, что всё это — взаимосвязанные вещи.

Объектом моего изучения и развития является сам город как сложная система, и те коллеги, которые тоже занимаются в России урбанистикой — это некий такой междисциплинарный подход. Ты можешь быть архитектором-урбанистом, можешь быть социологом-урбанистом, если ты, используя свои специализированные знания, применяешь их в широком смысле этого слова, применяешь их в комплексном подходе. Ты видишь, как архитектура влияет на культуру и социальные связи, видишь, как социология формирует запрос на архитектуру и на экономику.

В идеологии Вячеслава Леонидовича Глазычева, по которой я работаю, город — это договор между городскими сообществами, и задача российских городов (в предыдущем поколении советских городов), она состоит в том, чтобы переосмыслить эти городские субъекты. Скажем, человек должен быть включён хотя бы в какое-то городское сообщество. И понимать, про что город, и иметь возможность влиять на его развитие.

 — А нужно ли это всё жителям города? И как им это объяснить? Какая-нибудь старушка, у которой молодёжь пьёт под окнами, или простой обыватель, который каждый день ходит на работу, зачем им вся эта сложная система городских взаимосвязей?

 — Нужно понимать, что обычный житель города для нас, для урбанистов, характеризуется следующими параметрами — во-первых, возможным сценарием его перемещений в городе, во-вторых, что очень важно и что до этого никто не учитывал, эмоциональным состоянием этого жителя. Нравится ли ему то, что перед его подъездом сидят и пьют, удобно ли ему добираться до работы, а удобно ли ему, что очередь в магазине или что ему, чтобы погулять в парке, нужно ехать в другой район. Испытывает ли он позитивные эмоции или он раздражён? И вот это ответ на ваш вопрос. Когда жителя что-то раздражает, что-то не удовлетворяет, и ему здесь не хорошо, то, если он достаточно молод — он голосует ногами. Он понимает, что в городе скучно, в городе «не так», и уезжает туда, где «так», по его ощущениям, где он думает, что ему будет лучше. Пенсионеры начинают закрываться, уменьшается продолжительность жизни. Активное поколение начинает депрессовать.

Надо ли жителю понимать, что город — сложная система? Очевидно, что такими сложными категориями ему думать незачем. Но с другой стороны, нам, как урбанистам, очень важно, чтобы каждый житель чувствовал свою сопричастность к городу, и эмоции, которые он испытывает в городе, позволяли ему быть счастливым. Поэтому мы вводим такие категории. И с этой точки зрения, конечно, урбанистика важна и апеллирует к жителям.

 — Вы говорите, что город формируется из городских сообществ как таковых, а как формируются эти сообщества? Из тех самых обычных жителей?

Конечно. Просто городское сообщество — это более сложная социальная система, чем просто житель. Понятно, что житель сам по себе слабо влияет на сценарии жизни города, а городское сообщество уже может стать субъектом, который может что-то предложить для развития города. Может сказать, что важно сохранить брусчатку, велосипедизировать город, или что нужно создать новые рабочие места — не станки и сварка, а дизайн, архитектура и ещё что-то.

 — Хорошо, но городские сообщества — это сейчас такой тренд, модное течение. Нет ли риска, что это всё станет закрытой системой с хипстерами, фалафелями и велосипедами, и вся эта система будет вариться в собственном соку, не оказывая никакого влияния на развитие города?

 — На самом деле то, что мы зафиксировали в городах, — это возникновение городских сообществ разного типа, а не только фалафели и велосипеды. Они связаны с защитой животных, с экологией, с архитектурой, с большим количеством молодёжных субкультур, с большим количеством творческих историй. Остались ещё советские сообщества, связанные с туризмом, с бардовской песней. Остались закрытые сообщества различных учёных. Сообщества разнообразны — более 150 видов, по крайней мере, мы насчитали в России. И с другой стороны, наша задача — сформулировать им задачу вырастить локальные сообщества. Потому что в городе есть городские сообщества, а локальных сообществ, то есть сообществ по месту жительства, нет. Из-за этого социальная ткань нарушена, из-за этого вам кажется, что это может стать «модной темой».

Наша задача, чтобы это из модной темы, из такого явления, которое сейчас есть в наших городах, институализировалось всё-таки в изменение социальной ткани. Потому что отсутствие базовых локальных сообществ не позволяет людям знакомиться, взаимодействовать и делегировать друг другу какие-то полномочия на самом локальном уровне. Из-за этого демократические инструменты в городах вот такие, какие есть. Из-за этого бизнес научился пользоваться выборными технологиями и сидит в городской думе, а жителей никто в финале не представляет.

Поэтому единственный возможный субъект влияния, который остался, — это городские сообщества. Поэтому у нас нет другого варианта перезагрузки городов, кроме как поехать к городским сообществам и сказать им: «Ребят, становитесь субъектом развития, берите на себя ответственность за город, а не только за то, что вам интересно. Делайте это, в том числе проявляя свои интересы, но берите ответственность за простого жителя, вовлекайте его в свою активность или давайте ему инструменты для того, чтобы ему тоже было интересно, для того, чтобы он тоже на уровне жизненного пространства научился с кем-то взаимодействовать».

 — То есть это вопрос организации?

 — Да. Надо построить сеть городских сообществ, и в качестве цели поставить им задачу сформировать ещё и локальные сообщества, и уже этой сложной социальной системой повлиять на развитие города.

 — Откуда вообще появились все эти городские сообщества, да ещё в таких количествах? Это же модная тема только последних пары лет.

 — Это связано с тем, что закончились типовые городские сценарии. В постсоветский период времени у нас сильно изменились вообще жизненные сценарии: в советское время ты мог быть партийным работником с социальным лифтом, мог быть инженером, мог на заводе работать. В 90-е годы эти сценарии поменялись — ты мог стать предпринимателем, бизнесменом. И эта рамка — 20 лет, которые прошли с развала Советского союза, — уже исчерпала свою вариативность. У нас закончились сценарии.

И этот городской активизм, эти социальные взаимодействия как технологии мотивации для создания городских сообществ — мы хотим вместе что-то делать, и это не должно быть связано ни с деньгами, ни с властью, а связано именно с нашим каким-то социальным капиталом — это всё стало, благодаря, в том числе, и интернету, повсеместно распространяться как такой хороший альтернативный жизненный сценарий. Поэтому эти сообщества начали распространяться, начали расти.

Вопрос только в том, что из-за того, что, опять же, благодаря интернету идеи этих сообществ мы почерпнули из Европы, в каждом городе виды городских сообществ одни и те же. Причём даже названия их очень глобальные — «Геокэшинг», «Фримаркет» и так далее. Это всё такая глобальная повестка. И, опять же, это связано с тем, что отсутствуют локальные сообщества, которые могли бы быть уникальными и сформироваться только в наших городах. Мы в стране-то их насчитываем единицы.

Поэтому мне кажется, что, во-первых, вся эта тенденция связана с изменением и конечностью бизнес-сценариев: кто-то уже всего достиг, и решил заняться чем-то новым, а кто-то решил, что бизнес — это не его, и ушёл в благотворительность или социальное конструирование. Ну а во-вторых, человеку свойственно человеческое. Мы всё-таки «социальные животные», как говорил классик. Мы не можем принять себя в отрыве от других людей, нам обязательно нужно с кем-то себя сравнивать, для этого нужно с кем-то взаимодействовать, а бизнес и власть не дают возможности всего спектра раскрытия человеческого потенциала. Поэтому человек вынужден пробовать что-то ещё. Отсюда и взрыв городских сообществ.

 — А почему, собственно, мы ориентируемся на европейские города? На той же сессии, да и на других подобных мероприятиях Калининград постоянно сравнивают с Копенгагеном, к примеру. Почему Копенгаген?

 — Ну, почему Копенгаген — это вам здесь лучше знать. А в целом европейские города сейчас поразительно быстро стали человекоориентированными. То есть любой европейский город нам кажется гармоничной системой. Понятно, что, если ты житель этого города, ты знаешь все нюансы и видишь недостатки, но нам, туристам, кажется, что европейский город создан для человека.

На самом деле процессы, которые в этих городах происходили изнутри, чтобы этим городам стать таким пространством, достаточно сложные. И они все так или иначе завязаны на социальном инструменте, на том, чтобы сформулировать общую повестку развития, научиться интегрировать разные цели и задачи в общее пространство.

Отличие Калининграда, по крайней мере, от российских городов — оно в том, что у вас историческое наследие немецкое играет сильную роль до сих пор, и это плюс вашего города однозначно. До сих пор вы каркасно и архитектурно ближе к европейским городам, чем любой российский город, за исключением разве что Петербурга, у которого изначально был выбран европейский путь развития Петром Первым — самым успешным урбанистом за всю историю Государства Российского, кстати.

В этом плане сравнение с европейскими городами очевидно и понятно. Наверное, это заставляет вас — ваши власти, бизнес и городских архитекторов — сравнивать себя не с лучшими российскими практиками, а с лучшими европейскими. Поэтому вы в этом плане выгодно отличаетесь. У вас есть на кого равняться, есть с кем соревноваться, поэтому в Калининграде и уровень комфорта намного выше, чем в любом российском городе.

 — Неужели?

 — Конечно! Ну, то есть для этого вам нужно съездить в Норильск, чтобы понять, в чём отличия.

 — Я была только в Чебоксарах.

 — О, Чебоксары — отличный город, прекрасный город, с точки зрения туриста разве что. Хотя даже с точки зрения туриста, Чебоксары в разы будет проигрывать Калининграду.

 — Ну а вообще, если говорить о российских городах, есть сейчас где-то образцы позитивных перемен?

 — Есть, но они пока носят ещё островной характер. Например, Москва начала работать с парками, мы видим работу с библиотеками, но это островная история. Наряду с этим мы видим безумно нечеловеческие жилые комплексы без парковок и общественных пространств. Мы видим перегруженную транспортную систему города, когда Москва в какие-то дни полностью стоит.

Даже создавая какие-то хорошие примеры, весь город как систему привести в порядок очень сложно. Хороший пример: развитие Казани к той же Универсиаде. Там власть перестроила, в том числе, пешеходную структуру города, создала большое количество интересных функциональных объектов в городе, но город всё так же мучается — с точки зрения спальных районов.

Хорошие примеры есть в Воронеже, Ижевске, Ярославле — во многих городах происходят какие-то позитивные моменты, они связаны с тем, что города пытаются за счёт собственных ресурсов внутри себя что-то хорошее вырастить и начать этот опыт масштабировать.

 — Вы вроде как знакомы с проектом «Сердце города» и комментировали его в процессе обсуждений на сессии. Как оцениваете всю эту затею?

 — Это хороший проект, монетизация идентичности, как я это называю. То есть когда культурные коды, история места проявляются в современном облике, начинают современные функции генерировать, начинают, грубо говоря, перезагружать город, то есть фактически это место становится сердцем.

Но если это сердце не связано хорошими кровеносными сосудами с другими органами, то оно без кислорода и свежей крови умрёт. Поэтому задача — создавать такие сердечки в других частях. Есть, например, советский район — давайте сделаем там «советское сердце города» — маленькое сердечко, которое бы работало с советской идентичностью, работало с промышленным наследием. Есть у нас другое место, связанное с другой историей, давайте там что-то сделаем.

Любое развитие города — это создание вот этих каркасов, создание сетевой структуры, потому что это равномерно нагружает город — то есть мы не все едем в выходные в Парк Горького в Москве.

Парк Горького в Москве в последние годы как метро, там даже белочки в очереди стоят. Или ВДНХ, где вы делаете самый большой каток в стране и получаете очередь в 4 часа. Это хороший пример и показатель рисков, что, делая что-то хорошее в одном месте, мы тем самым опустошаем все остальные места. Делаем такой «московский подход» — пусть будет хорошо только в Москве, поэтому давайте со всей страны мы будем туда ехать, пока не превратимся в чёрную дыру и не слепимся в один большой человеческий клубок. Не хотелось бы, чтобы то же самое случилось в Калининграде.

Поэтому проект изумительный, проект хороший, но подходы этого проекта нужно масштабировать на сам Калининград. Нужно с этим же подходом, может, с этими же экспертами, проектировать сердечки других районов Калининграда и увязывать их в единую кислородно-кровеносную систему — связанные транспортом общественные пространства, чтобы и в других районах была жизнь.

Важный момент, кстати, — в чём плюс «Сердца города» именно калининградского, что он действительно монетизирует идентичность, действительно работает с историей места, переосмысляет сценарий. Это не просто тупое копирование, не просто эклектика, не просто видение одного архитектора, это переосмысление, что очень важно для российских городов. И это опыт, который вы могли бы экспортировать. «Сердце города» — это хорошая технология переосмысления исторического центра города и превращения его в какой-то, в том числе, экономический проект. И на этой почве можно создавать университеты, компании — строительные, архитектурные, девелоперские, которые этот опыт экспортируют на другие города. 1800 городов есть в России, и как минимум 600 из них обладают хорошим историческим центром. Вы получаете рынок неограниченный, в принципе, если вы сейчас это быстро запустите, монетизируете, сделаете действительно проект успешным.

 — Вот вы приехали к нам на стратегическую сессию, посвящённую будущему Генплану. А каков ваш интерес участия в ней?

 — Ну, во-первых, нас позвали. То, что нас позвали, говорит о том, что власти хотят услышать альтернативные сценарии, альтернативные предложения снизу от городских сообществ. Наш интерес в том, чтобы опыт Калининграда транслировать на другие российские города и показать, что ничего страшного нет, если вы стратегию начинаете разрабатывать вместе. Не надо бояться конфликтов, не надо бояться дискуссий жарких — наоборот, чем больше субъектов собралось, чем больше своих целей они озвучат, чем больше они сгенерируют каких-то совместных идей для достижения этих целей, тем лучше для стратегии. Потому что устойчивое развитие городов возможно только тогда, когда в нём участвует большое количество разнообразных субъектов и связей между ними. Для этого и существуют такие инструменты, как стратегические сессии. И изменение подхода к ним — это то, в чём заинтересованы сейчас основные эксперты в стране.

 — Получается, что подобные сессии — это пока довольно редкая история?

 — Пока да, потому что, как правило, городским сообществам сообщают всё уже постфактум. Мол, мы тут вам придумали — потребляйте. А основная причина в том, что у нас сообщества слабо развиты, у нас целей нет. Сообщества не могут принять свою ответственность за город, у них до сих пор фалафели и велосипеды. Подобные мероприятия позволяют им примерить на себя другую роль, попробовать влиять на стратегию развития города, формулировать длинные цели, взаимодействовать с бизнесом и властью.

Основная проблема российских городов заключается в том, что по отдельности все умные, каждый что-то придумает и пытается другим продать. И из-за этого стратегии все стоят. Даже если ты умный и всё знаешь, собери всех остальных и подумай вместе с ними ещё раз — возможно, ты что-то не продумал, возможно, тебе что-то не менее умное предложат. Задача таких стратегических сессий постараться как можно большее количество таких умных в городе собрать с разными точками зрения. И через споры, через дискуссии, через какие-то элементы выравнивания ценностей или каких-то противоречий выстраивать сложные стратегии.

В хорошей стратегии заложено большое количество конфликтов в прямом смысле слова, там есть субъекты, которые хотят разного. Тогда мы видим качественную борьбу в городе. Не ту борьбу, где купил, огородил землю и делай то, что хочешь, а потом город фактически превращается в город-забор, а борьбу с точки зрения идей. Мы будем развивать бизнес или туризм? Или бизнес, связанный с туризмом? Мы будем развивать промышленность или творчество? А на чём мы, как город, больше заработаем? К чему больше молодёжь стремится? А где мы больше туристов привлечём?

Эти конфликты городских субъектов нужно увязывать так, чтобы в городе оставалась энергия, потому что самый худший вариант — это когда в городах сидит одна власть, и ей не с кем поговорить, не с кем даже поспорить. Она что-то, может, даже предлагает, но у неё ничего не получается. Потому что вокруг только городские пассажиры, которые сидят и ждут, что за них всё решат. Это основная проблема российских городов. Калининград — отличная экспериментальная площадка в этом плане, вы действительно впереди многих российских городов, и у вас есть реальный потенциал, а также силы, субъекты и компетенция, чтобы этот потенциал реализовать.