Берлинале. День 3. 18+

На третий день я наконец-то очутился в кинозале. Кинотеатр «Cinemaxx» прямо на Потсдамер Платц. Красные стены, красная обивка кресел, большой слегка вогнутый экран. Существование экрана завораживало. Так вот что такое кинофестивали! Тысячи людей заходят в залы, садятся в красные кресла, гасят свет, и на экране начинает что-то происходить. А люди сидят и на него смотрят, потому что больше смотреть не на что, в остальных местах — полная темнота.

Они согласны оставаться в темноте, потому что ждут чуда. Это чудо иногда и правда случается, примерно раз в году, иногда два, но не чаще. Чудо легко отличить от не-чудес. У каждого своя личная реакция на чудо, Моя — это мурашки.

Когда я смотрю фильм и чувствую, как по спине начинают бежать мурашки, я сразу понимаю: вот оно. Вот тот самый фильм, ради которого я вообще хожу в кино. Но бывает, что уже начинаешь чувствовать приближение мурашек, а они не приходят. Уже вот-вот, почти, но потом — раз, и будто что-то их спугнуло. И все, они уже не вернутся. Какой-то неудачный кадр или фальшивое слово, или может кто-то сзади чихнул. Я не могу объяснить, откуда мои мурашки узнают, что я смотрю великий фильм, не могу сказать, как все мое восприятие чудесного связано с мурашками, но эта связь точно есть. Они уже давно не появлялись. Может быть, целый год. Я уже даже начинаю переживать за судьбу кинематографа. Если кино больше не способно вызывать мурашки, надо перестать его смотреть. Надо заняться чем-то другим, что умеет вызывать мурашки. Жизнь без мурашек скучна и не имеет смысла. Я живу ради мурашек. Мурашки, где вы?

Мне показывают австрийский фильм. Называется «Последнее лето богатых». Он о страшно богатой женщине по имени Ханна фон Штецевитц. Вырождающаяся венская аристократия, дед — бывший нацист, она — извращенка, ходит исключительно в черном садо-мазо виниле, любит, когда ее бьют плеткой и писают на лицо, носит пачки денег в нижнем белье, причиняет несовершеннолетним боль в областях гениталий, без конца нюхает кокаин, эпатирует публику, заказывает своего деда киллеру, боится смерти. Ее преследует человек, скрывающий свое лицо под свитером, угрожает пристрелить в тот момент, когда она будет бесконечно счастлива, влюбляется в монахиню, женится на ней, вместо нее убивают 16-летнюю балерину, пребывает в мире своих фантазий, оргазмов, недоверия, комплексов, презрения к деньгам, цинизма, безграничной власти и желания хоть что-то испытать и быть любимой.

От всего фильма исходило ощущение опасности. Люди вытирали мокрые ладошки о красную обивку кресел. Никто не знал, что нам покажут в следующей сцене, но каждый боялся, что сейчас покажут что-то такое, чего мы уже не выдержим, а просто с криками выскочим из зала и побежим как можно дальше от этого фильма, этого мира, будем принимать затяжной душ, чтобы отмыться от Ханны фон Штецевитц, будем капать в глаза глазные капли, чтобы смыть воспоминания с сетчатки. На что все это было похоже? На «Нимфоманку» Триера, но еще больше — на фильмы другого австрийца, Ульриха Зайдля. Когда нам показывают людей в самых их отвратительно-некрасивых позах и желаниях. А еще это напоминало «Depeche mode», с их постоянными фрау в черном латексе, гимном садомазохизму «Master and servant» и песнями,шель  похожими на блицкриги и марш-броски через Европу.

Это был один из фильмов, который мне предстояло жюрить. Я пока не определился со шкалой оценок. Но если сделать главным критерием шкалу насилия и порока, то это десятка.

Я остаюсь на следующий сеанс. Фильм называется «Анжелика», его снял Митчелл Лихтенштейн; я не помню что, но какой-то его фильм я уже видел. И нет, я не путаю его с поп-арт-художником Лихтенштейном. Он выходит на сцену, какое-то время мнется, потом предлагает нам получить от фильма удовольствие. И мы начинаем получать. Через десять минут главная героиня начинает заниматься сексом со своим мужем, еще через десять минут рожает дочку по имени Анжелика, еще через пять ей объявляют, что занятия сексом для нее смертельно опасны, что-то у нее во время родов порвалось что-то там, внутри. У нее муж итальянец, само собой, еще через десять минут он начинает умирать без секса и объясняет ей, как доставить ему удовольствие без проникновения. В самой светлой сцене он приносит домой мартышку, говорит, что его друг уехал и попросил присмотреть за ней. Знакомит мартышку с Анжеликой. Еще через десять минут жена отправляется к нему в лабораторию и узнает, что ее муж не просто какой-то там доктор, он хирург, который проводит опыты над животными, тут же в клетке сидит эта самая мартышка, макушка ее черепа снята и видны мозги. На вид они ничуть не хуже человеческих. Жена начинает беспокоиться за дочку, часто приходит посреди ночи в детскую, чтобы проверить дышит та или нет, а однажды она вдруг видит над ее кроваткой каких-то парящих созданий, размножающихся прямо у нее на глазах гадких существ. Еще через пять минут жена застает мужа за мастурбацией, он делает это у окна и нюхает ее нижнее белье. На этом я решил уйти. Не потому, что мне перестало быть интересно, как далеко способен зайти лишенный секса итальянец и как далеко способна зайти мать в своих приступах паники. Мне нужно было торопиться на другой фильм. Жюри-фильм. Их я все должен посмотреть обязательно.

Его показывали в кинотеатре на Александерплатц, я прикинул, что на дорогу пешком уйдет минут 40, и пошел, обдумывая свое отношение к тому, что я увидел. Сложное это было отношение.

Фильм назывался «Жесткая любовь», снял его берлинский режиссер Роза фон Праунхайм. Я всегда думал, что Роза — это женское имя. Я даже был уверен, что немцы тоже так думают, ведь была же Роза Люксембург, но тут выяснилось, что Роза запросто может быть мужским именем. Роза вышел на сцену в светлой шляпе и светлом пиджаке и сказал, что сейчас покажет свой фильм. И показал. Вначале не до конца было понятно, что это такое. Голос из-за кадра, в кадре пожилой мужчина, Он рассказывает о своей жизни. С шестилетнего возраста. Это документальный фильм? Но потом начались черно-белые игровые вставки о его молодости. Его отец ненавидел мальчиков, и, когда он родился, он вынес его на балкон в мороз, чтобы он умер от холода, а однажды он сидел на диване, а отец вошел в комнату и сломал ему руку. С тех пор он видел своего отца всего пять-шесть раз за всю жизнь. Он стал жить с матерью. Когда ему исполнилось шесть, мать стала предлагать поласкать ее, потом они целовались, а в 12 стали вести активную совместную половую жизнь со всеми ухищрениями из секс-шопов. Он начал заниматься карате, стал чемпионом Германии и Европы, мог вскарабкаться по фасаду многоэтажки на одних руках. В какой-то момент он снял собственную квартиру, стал водить туда девушек, но через какое-то время девушки его неизменно бросали, и только потом он выяснил, что их настраивала его мать, она встречалась с ними и говорила, что у него куча девушек, и она для него не единственная и не самая любимая. Он стал сутенером, у него отлично получалось, он находил девушек, соблазнял их, влюблял в себя, и потом заставлял на себя работать на улицах, забирал у них все деньги, то приближал их к себе, обещая, что скоро на них женится и они купят дом и заживут, а потом вдруг без всякой причины орал на них, бил их, крушил все вокруг. Но самое поразительное, чем дальше он заходил в своей жестокости, тем сильнее они к нему привязывались. Среди них была одна по имени Мэрион. Он нашел ее, когда ей было еще 16 лет, поэтому он целых два года ее окучивал, потому что не мог до восемнадцатилетия ее легально использовать. Как только ей исполнилось 18, он сказал, что она должна работать для него на улицах. Нам показали 60-летнюю женщину, она и была настоящей Марион. Она сообщила, что так сильно любила его, что была готова на все, раз он просил ее стать шлюхой, она стала. А потом он избил одну из своих подружек до полусмерти, и его посадили в тюрьму, и отобрали все его деньги, а у него к тому моменту набралось больше трех миллионов евро, он отсидел 8 лет, вышел, организовал детскую школу по карате, написал книгу о своей жизни, много лечился у психоаналитиков, считает, что стал таким жестоким из-за своих детских травм, но сейчас все позади.

Фильм закончился тем, что он сказал, что готов жениться на Мэрион. Ему уже под 70, ей около 60, Зажегся свет, и на сцену вышел Роза, зал аплодировал. А потом на сцену вышел главный герой. Он был живой человек, он прожил всю эту историю здесь, в Берлине, он здесь сидел в тюрьме Моабит, здесь разбогател, здесь бил женщин, здесь его насиловала собственная мать и пытался до смерти заморозить отец. Это было очень сильно. Он стоял перед нами, широко расставив ноги. Сказал, что уже в третий раз смотрит фильм, в первый раз он рыдал и долго не мог спать, принимал таблетки, чтобы успокоиться, фильм буквально вернул его в то время, а сейчас — в третий раз — он имеет для него терапевтический эффект. Ему легче. Зал хлопал стоя. Это был почти катарсис. Ты смотришь историю на экране, и вдруг оказывается, что это вовсе не кино. Все по-настоящему, все так и было. Невероятное чувство. Но мурашек не было.

Я остался на третий жюри-фильм за день. На этот раз шведский. Называется «Dyke hard». Сижу в зале и понимаю, что после всего пережитого за этот день мне сейчас покажут комедию про лесбиянок. Понятно, что «Dyke hard» — это игра слов. Они намекают на фильм «Die hard», то есть «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом. Только здесь вместо слова «умри», слово «лесби». Ну, я готов ко всему, я закален. На сцену вышли 9 девушек, одна из них взяла микрофон и представилась режиссером. Она попросила не судить их строго, потому что их фильм сильно отличается от всех остальных в программе. Еще год назад у них не было денег, а потом шведское гей-сообщество скинулось и дало им денег, а заодно полторы сотни девушек для второстепенный ролей. Первый титр был таким: «Лесбийское рок-н-рольное приключение». Дальше я пересказывать не буду, но надо отдать должное: пару моментов были запредельно смешными. Например, в одном эпизоде нам демонстрируют музыкальный номер с участием голой пожилой женщины-зомби, у которой к лобку приклеена огромная рыжая мочалка.

Четвертый жюри-фильм за день. Уже ближе к полуночи. Смотрю фильм «Лето Сангали». Это такой литовский вариант «Девственниц-самоубийц». Только девственниц здесь нет, но одна из девушек то и дело режет руку циркулем, а вторая все лето трансформирует ее сексуальность, перенаправляя с мальчиков на себя. Там нам показывают чудесный кадр в поле, на закате, они в балетных пачках, внутри которых прикреплены разноцветные огоньки, словно светляки. А потом они целуются, а над ними шумит лес.

Подвожу дневной итог. Сегодня я видел, как люди писают друг на друга, хлещут друг друга хлыстами, издеваются над несовершеннолетними, нюхают кокаин, видят в воздухе совокупляющуюся нечисть, кроваво рожают, повсюду ходят в латексе, как женщина занимается любовью с монахиней, как мужчина ходит по улицам, натянув свитер на лицо, как отец пытается убить своего сына, как мать заставляет своего сына поработать дилдо, как пожилой человек выходит на сцену и сообщает, что все это было с ним на самом деле, и вот он теперь здесь стоит, как звезда, что Роза — это на самом деле мужчина, как жестоко обращаются с женщинами и мартышками, как танцуют старые голые рыжеволосые зомби, как лижут ботинки, как режут руки циркулем и перестают любить мужчин, как в гей-тюрьме устраивают бунт и разбрызгивают возбуждающий газ, после чего заключенные властью своей эрекции сокрушают тюремные стены.

В какой-то момент я вдруг понял, почему они меня пригласили в жюри. Дело не в том, что я кинообозреватель, программный директор нескольких фестивалей, арт-директор кинотеатра, пишу книжки, открыл «Квартиру» и все такое. Они каким-то образом пронюхали, что в моей жизни был этап, когда я занимался экспертизой порнографии. Мне приносили диски, и моей задачей было определить, порнография это или нет. Я руководствовался профессиональными критериями, Мне не было равных. И вот наконец-то это пригодилось. Меня берут в жюри Берлинале и показывают все это. Я многогранен и велик.

Текст — Артем РЫЖКОВ