На площадке пятого постинтеллектуального форума имени Джорджа Оруэлла и Франца Кафки, который прошёл на Балтийской косе, в этом году было как никогда много дискуссий, посвященных отечественной культуре. Одним из важных выступлений стала лекция российского издателя, журналиста, автора проектов «Диссернет» и «Последний адрес» Сергея Пархоменко. Его лекция звучала как «Историческая правда в руках большого начальника». «Афиша Нового Калининграда.Ru» попыталась вместе с другими участниками форума понять, чего боятся начальники, которые пытаются держать историю в своих руках, какой вред от памятников Сталину и почему частная история оказывается сильнее истории общей.
О вольном сетевом сообществе «Диссернет» и последней диссертации Владимира Мединского
— Все проекты, которыми я занимаюсь, можно назвать «строительством гражданских комьюнити», или сбором людей вокруг разных интересных занятий. Один из таких проектов называется «Диссернет» — это огромное сообщество, в котором состоят и российские ученые и которое начиналось с веселой беготни за разными знаменитостями и ловли их на вранье. В
Начиналось все с этого, а превратилось во
По ходу этого дела выяснилась одна поразительная вещь. Мединский, как говорится, расчехлился. Он внезапно стал выступать с заявлениями о том, что никакой истории не существует. Ему стало так страшно, что его всего лишат, что он стал говорить буквально следующее: вы не можете лишить степени доктора исторических наук за то, что я неправильный историк, потому что правильных историков не существует. И вообще это очень всё условно. И вообще никакой науки нет. Почему вы говорите, что моя диссертация ненаучна? Так нет такой науки! Вы все тут ненаучные, и я тоже. В общем, договорился бог знает до чего. И всем стало казаться, что дискуссия о том, есть история или нет и можно ли использовать историю как инструмент для манипуляций — это
О частной истории и проекте «Последний адрес»
— «Последний адрес» — это народный мемориальный проект, суть которого заключается в том, что мы строим огромный памятник размером с Россию. Хотя он уже не только в России, но есть и в Украине, в Чехии, в Грузии, в Латвии, в Молдове. Этот памятник представляет собой не статую, а совокупность таких маленьких, размером с почтовую открытку, металлических табличек, которые мы устанавливаем на фасадах тех домов, где
В общем, формально мы занимаемся тем, что развешиваем такие таблички, но на самом деле вокруг всего этого мы собираем людей. Тех людей, которым это важно, которые хотят рассказывать эту историю друг другу и своим детям и которые просто хотят это знать. Для того, чтобы повесить такую маленькую штучку, нужно получить разрешение жильцов этого дома: без этого ничего не получится. Если мы не поговорим с каждым, не объясним, не спросим, они просто свинтят эту табличку и всё. В процессе таких разговоров происходят важнейшие вещи. В частности, важные для понимания того, что такое история в её советском бытовании и в бытовании российском, унаследованном от этого советского, и чем это понимание отличается от, не побоюсь этого слова, нормального понимания.
Дело в том, что в той истории, к которой нас приучил школьный и университетский подход, в ней нет людей. «Последний адрес» в этом смысле работает как мощное увеличительное стекло. Люди, в
И вот теперь представьте, что к этим людям приходит человек и говорит: «А как насчёт Марьи Семёновны?». Люди говорят: «Чего?». А ты им отвечаешь: «Ну как же, Марья Семёновна, здесь жила, Морозова, вот в этой квартире». И рассказываешь историю, что Марья Семёновна была монахиней Страстного монастыря, потом монастырь закрыли и разрушили, а она, будучи совершенно беспомощным человеком, потому что жила в этом монастыре с четырнадцати лет, оказалась на улице, не придумала ничего и отправилась работать санитаркой в туберкулезную больницу — вон она, на соседней улице, никуда не делась, и сняла комнату в этой квартире, и так как женщиной была религиозной, то в своей комнате она собирала монахинь, выгнанных из монастыря, и они вместе
Главный слом, который происходит сегодня. И в людях меняются стандартные отношения. Пример. Когда проект «Последний адрес» только начинался, у нас возник вопрос: а что мы будем делать с палачами и сволочами? Ведь за каждой установленной табличкой стоит реальный живой человек, который написал нам письмо, сказал, что хочет установить табличку и готов, если ему удастся договориться с домом, заплатить за эту табличку деньги — четыре тысячи рублей, столько стоит монтаж и изготовление. И что делать, если появится такой человек, который скажет: вот мой дед, который сам подписывал смертные приговоры, который сам стрелял людям в затылок, а потом его репрессировали, а потом его реабилитировали, потому что приговор, по которому его расстреляли, — абсурден, и я хочу, чтобы на его доме висела такая табличка. И мы друг с другом разговаривали, что да, формально ему положено, и сейчас придут толпы таких же людей, и как мы будем их прогонять, и как мы будем им отказывать? Мы придумывали систему аргументов, думали, что будем привлекать авторитетных историков и так далее, но эти толпы не пришли. Никто не пришел с требованием увековечить память палачей и сволочей. То есть почти никто не пришел. У нас есть 2,5 тысячи заявок на установку табличек, и из них вот таких всего
О том, чего боится начальник, который держит историю в своих руках
— Начальник, который хочет держать историю в своих руках, противостоит трём вещам. Первая вещь — это появление живого человека внутри истории. Вот такого человека, с именем, фамилией и адресом. Боится, потому что когда такие люди появляются, начинаются неконтролируемые процессы. Например, оказывается, что нет никаких сталинистов. То есть мы приходим договариваться с жильцами дома, и они нам говорят, что не было никаких репрессий, и врагов народа правильно расстреляли, а потом ты им показываешь Марью Семёновну — и разговор становится совершенно другим.
Начальник не хочет источников — он сидит на архиве и считает его своим инструментом, своим политическим ресурсом, который никому не отдаст и никому не позволит им бесконтрольно распоряжаться. Если и есть реальная политическая разница между устройством Украины и России сегодня, разница, которая говорит, что у Украины есть некая перспектива и
Третья история чрезвычайно важная внутри всей этой истории, и тут мы снова вернёмся к Мединскому, — это риторика «у меня есть мнение, и это мнение стоит вашего знания». Это значит, что на любое ваше «а я знаю, что», я имею право ответить «а я думаю, что» — и мы будем равны. Вот это колоссальная вещь, которая разрушает любую науку в целом, но в особенности историю. Я хочу обратиться к одному документу — знаменитой речи профессора Андрея Зализняка, которая неофициально называется «истина существует». Андрей Зализняк — это великий российский лингвист, специалист по расшифровке новгородских грамот. Однажды он отвлекся от своего основного занятия и написал книгу о «Слове о полку Игореве», в которой строго научно доказал, что это подлинный документ XII века. До этого существовало много разных мнений о том, что это фальшивка 18 века и так далее. За это исследование он получил премию имени Солженицына. И при получении этой премии произнёс великую речь, из которой я позволю себе прочесть несколько абзацев. Они, написанные за много лет до Мединского, полностью соответствуют сюжету, о котором мы с вами разговариваем. Главный постулат Мединского, как мы помним, заключается в том, что истина в исторической науке — это то, что полезно для родины. Если мы считаем, что от этого факта наша прекрасная Россия станет лучше — значит, надо считать так. А если так называемый исторический факт вредит родине, то мы решительно от этого факта откажемся. Так вот что говорит об этом Зализняк:
«Мне хотелось бы сказать также несколько слов о моей упоминавшейся здесь книге про „Слово о полку Игореве“. Мне иногда говорят про нее, что это патриотическое сочинение. В устах одних это похвала, в устах других — насмешка. И те и другие нередко меня называют сторонником (или даже защитником) подлинности „Слова о полку Игореве“. Я это решительно отрицаю.
Полагаю, что во мне есть некоторый патриотизм, но, скорее всего, такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы.
Мой опыт привел меня к убеждению, что если книга по такому „горячему“ вопросу, как происхождение „Слова о полку Игореве“, пишется из патриотических побуждений, то ее выводы на настоящих весах уже по одной этой причине весят меньше, чем хотелось бы.
Ведь у нас не математика — все аргументы не абсолютные. Так что если у исследователя имеется сильный глубинный стимул „тянуть“ в определенную сторону, то специфика дела, увы, легко позволяет эту тягу реализовать — а именно, позволяет находить всё новые и новые аргументы в нужную пользу, незаметно для себя самого раздувать значимость аргументов своей стороны и минимизировать значимость противоположных аргументов.
В деле о „Слове о полку Игореве“, к сожалению, львиная доля аргументации пронизана именно такими стремлениями — тем, у кого на знамени патриотизм, нужно, чтобы произведение было подлинным; тем, кто убежден в безусловной и всегдашней российской отсталости, нужно, чтобы было поддельным. И то, что получается разговор глухих, в значительной мере определяется именно этим.
Скажу то, чему мои оппоненты (равно как и часть соглашающихся), скорее всего, не поверят. Но это всё же не основание для того, чтобы этого вообще не говорить.
Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы
Потрясающая вещь, когда человек говорит прямо и честно, что этот ваш патриотизм по существу является слабостью и второсортностью вашей науки, потому что не позволяет разобраться с тем, как оно было на самом деле. Одни патриоты, другие — антипатриоты, а все вместе не умеете разобраться, потому что заняты не тем. На мой взгляд, это простая, но страшно точная мысль. И вот ещё одна важная часть из этой речи:
«Мне хотелось бы высказаться в защиту двух простейших идей, которые прежде считались очевидными и даже просто банальными, а теперь звучат очень немодно:
1) Истина существует, и целью науки является ее поиск.
2) В любом обсуждаемом вопросе профессионал (если он действительно профессионал, а не просто носитель казенных титулов) в нормальном случае более прав, чем дилетант.
Им противостоят положения, ныне гораздо более модные:
1) Истины не существует, существует лишь множество мнений (или, говоря языком постмодернизма, множество текстов).
2) По любому вопросу ничье мнение не весит больше, чем мнение
Это поветрие — уже не чисто российское, оно ощущается и во всём западном мире. Но в России оно заметно усилено ситуацией постсоветского идеологического вакуума.
Источники этих ныне модных положений ясны: действительно, существуют аспекты мироустройства, где истина скрыта и, быть может, недостижима; действительно, бывают случаи, когда непрофессионал оказывается прав, а все профессионалы заблуждаются. Капитальный сдвиг состоит в том, что эти ситуации воспринимаются не как редкие и исключительные, каковы они в действительности, а как всеобщие и обычные. И огромной силы стимулом к их принятию и уверованию в них служит их психологическая выгодность. Если все мнения равноправны, то я могу сесть и немедленно отправить и мое мнение в Интернет, не затрудняя себя многолетним учением и трудоемким знакомством с тем, что уже знают по данному поводу те, кто посвятил этому долгие годы исследования.
Это жутко просто и жутко точно. И всё, что нам с вами нужно знать о современной истории — это то, что истина существует.
О страхе и лени людей перед частной историей
— В нашей практике тот случай, когда человек отказывается от установки таблички и так далее, мы называем не страхом, а ленью перед частной историей. Удивительно, но это самая распространенная причина, когда нам не удается договориться с домом. Таких случаев немного, но они есть: волонтёр приходит в дом, разговаривает с жильцами, а потом приходит к нам и говорит: «Не получилось, они не хотят». Аргумент, почему не хотят, звучит так: да ну его нафиг,
Я называю это нежеланием сделать над собой усилие. Это ведь усилие — ходить мимо такой таблички каждый день. С одной стороны, глаз притирается, а с другой — иногда глаз всё же на эту табличку падает, пусть на минуту, но за эту минуту у человека в голове даже
Но другое дело, что среди этих людей есть довольно большое количество тех, которые всё же берут себя в руки и говорят, что стыдно, что надо
Нежелание потратить свою жизненную энергию, вложить часть собственных эмоций — это очень вредно, это развращает. И этому может быть миллион отговорок вроде это вредно, это плохо влияет на молодое поколение и так далее. Мы сталкиваемся с этим и понимаем, что это наш мощный враг, который сидит в людях. Как это лечить, я не знаю. Но мне кажется, что даже существование «Последнего адреса» лечит, мы понемногу вливаем это усилие. Мы сознательно делаем таблички такими маленькими, вешаем их на высоте примерно два метра и так далее. Мы много раз слышали: а чего такие маленькие, а может, шрифт побольше сделать, а может, повесить
О памятниках Сталину и бытовом «сталинизме»
— Это форма подхалимажа. Люди, которые так делают, думают, что это ужасно понравится их начальству. Но это ошибочное ощущение. Про того же Путина можно сказать очень много ужасных вещей, но он не сталинист. Но есть огромное количество разной мелкой сволочи, которая разными способами, в том числе и такими, пытается понравиться начальству. Мы и те люди, которые сосредоточены вокруг «Последнего адреса», в том числе и фонд «Мемориал»*, к сообщениям о том, что в
Подготовила — Александра Артамонова, фото — Алексей Милованов
* Международная общественная организация "Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество "Мемориал" — Организация внесена Минюстом в реестр реестра НКО, выполняющих функции иностранного агента.