Продвинутый город

Калининград дико европейским не стал. Но есть точки прорыва. На уровне отдельных людей.

«Это был наш самый западный город, а теперь кондовый советский областной центр», — сказала коллега о Калининграде перед моей командировкой.

Особой советской кондовости я не увидела. Напротив! Продвинутый город. Не то чтоб стал дико европейским. Но есть точки прорыва. На уровне отдельных людей. А все важное, по-моему, происходит на уровне отдельных людей.

Короче, не хочу специально «измышлять особенности», уничтожая или возвышая Калининград. Просто расскажу, что в самом этом городе — на мой очень субъективный взгляд и в абсолютно произвольном порядке — считается продвинутым, а что нет.

1. Продвинуто: любить город таким, какой он сейчас, и (или) каким был шестьдесят два года назад, и (или) семьсот лет назад, но любить, любить! Не продвинуто: делать вид, что тебе этот город по барабану.

Это единственный город в России, где абсолютно все понаехали. Город с разрушенной биографией. Город, для которого Страшный суд позади, а не впереди.

…Карамзин пишет о Кенигсберге как о большом европейском центре, выстроенном «едва ли не лучше Москвы», рассказывает о его многолюдстве, нарядных толпах, пьющих кофе и чай, о многочисленном гарнизоне. Именно здесь русский путешественник сталкивался с Европой, иным, западным образом жизни.  Кенигсберг — город на границе, на стыке двух различных, «разноприродных» цивилизаций. Это первый (самый ближний для русских) из крупных городов Запада. Но он же и последний западный город при не всегда радостном возвращении в Россию. Некрасов, к примеру, описал это возвращение непристойно, но смешно и метко: «Наконец из Кенигсберга/ Я приблизился к стране,/ Где не любят Гутенберга/ И находят вкус в говне./ Выпил русского настоя,/ Услыхал ебену мать,/ И пошли передо мною/ Рожи русские плясать».

В конце Второй мировой войны английские бомбардировки и русская артиллерия этот город на девяносто процентов разрушили («раскатали до мостовых»), потом присоединили его к СССР,  потом целиком и полностью поменяли в нем народ и сменили имя. (Почти семьсот лет был Кенигсбергом и только последние шестьдесят два года сами знаете, кто.) У Томаса Венцлова я прочла, что не менее, а то и более Кенигсберга были разрушены многие другие знаменитые города — Роттердам, Варшава, Дрезден, Берлин, смена государственной принадлежности и населения тоже не была редкостью, но судьба Кенигсберга-Калининграда все же уникальна, так как прежний город не только не был восстановлен, но и сама память о нем  планомерно выкорчевывалась. Предполагалось, что на месте прусской твердыни возникнет новый, «чисто советский» город, история которого будет начинаться с 1945 года. В действительности же Калининград — целыми кусками вплоть до девяностых годов прошлого века — оставался царством руин, равных которого не было в Европе и в мире (особенно после того, как все европейские города были восстановлены). Из медиатора между Западом и Востоком он превратился в советское захолустье, от Польши и Германии его отделял строжайший пограничный кордон, и даже для советских жителей Калининград был не очень доступен, особенно его окрестности, куда требовался специальный пропуск, так как « из всех функций прежнего Кенигсберга новые власти сохранили только одну, военную». (Даже двустишие родилось: «Во что сей город превращен/ Назло надменному соседу».)

«Что пропустили союзники, довершили переселенцы». В Музее рыбного порта мне показывают Постановление Совета Министров СССР от 9 июня 1946 г. № 1522: «…Переселить в августе-сентябре-октябре 1946 года 12 000 семей колхозников. <…> Из Брянской области — 500 семей, Воронежской — 900, из Белорусской ССР — 2500 семей <…>, продать каждой семье на месте по государственным ценам: 1 пальто <…> 10 килограммов соли, 40 коробок спичек и каждому члену семьи: 1 пару обуви, 1 головной убор (платок, шапка), по 2 пары носков и чулок, 2 катушки ниток <…> ». Документ подписан Сталиным. Что ж это за власть была, если каждой катушкой ниток и парой носков распоряжался лично Главнокомандующий! Но и время какое. («В конце большой войны не на живот, / когда что было жарили без сала»). Страна-победительница в руинах. Люди «голы, босы». (Прежде, чем пустить в Европу, решили приодеть — правда, за деньги, которых у переселенцев категорически не было.) И вот те, чьей повседневностью давно и прочно стали войны, нищета, голод, страх и быт «ниже всякого человеческого минимума», попадают в особняки с теплыми туалетами и ванными комнатами внутри дома, а не во дворе, в курятниках — керамические корыта чудных расцветок для корма птиц, а в частных и неприлично чистых прудах видно, что дно выложено брусчаткой. Война только закончилась. Все помнят, что творили у нас немцы. А теперь у них — мы. Короче, в туалетных и ванных комнатах переселенцы держат кур и коров, поджигают особняки, которые им отдали, и тут же требуют от коменданта, чтоб вселяли в другие.

Вот проезжаем мрачный, запущенный парк имени, кстати, Калинина. «Здесь было городское немецкое кладбище, — рассказывает Вадим Вересов, пресс-секретарь Калининградского рыбного морского порта. — Все могилы — видите? — до сих пор разворочены. Искали золото, да и одежда покойников была в ходу. Могилы разоряли, как и особняки поджигали не столько от нищеты, сколько из мести и ненависти к немцам».

Вадим Вересов — «врожденный» калининградец. Шестьдесят два года жизни города с новым именем — не семьсот лет, но тоже срок. Не просто целая человеческая жизнь, а (большие или маленькие) куски жизни двух, трех, а то и четырех поколений. Уже выросли калининградцы «в натуре», «натуральные калининградцы», воспринимающие себя именно калининградцами. Они знают, как в городе меняли народ, и хотя их личной вины в том нет, стыдятся и переживают. Но при этом остаются калининградцами. Просто по факту рождения и воспитания. Не потому что в восторге от этого названия города. К слову сказать, тех, кто в восторге, я вообще здесь не встречала.

В кенигсбергском цикле Иосифа Бродского есть маленькое стихотворение «Открытка из города К». Кроме того, что присутствует литературная игра: «Кенигсберг» и «Калининград» начинаются на одну и ту же букву «К», хотя, мне кажется, даже буква «К» здесь разная, но еще имеется и дополнительное толкование: Кенигсберг, превращенный в руины, лишился примет, стал анонимным, оказался сведенным к одной-единственной букве.

«Я приехала сюда с мамой в 1947 году. Мне было двенадцать лет. Прежде мы жили в Баку. И вот маму прислали сюда преподавать в военном училище. Я ненавидела немцев, потому что была образцовой советской девочкой. И этот немецкий город должна была ненавидеть. Но у меня не получалось здесь с ненавистью. Я смотрела на город пустых и разрушенных домов («разбитый дом, как сеновал в иголках») и думала: «Если смогли снести с земли все эти каменные глыбы, то где же те, кто там жил? Как же тогда им пришлось? Потом я увидела людей. Они были приветливые. Искренне, без суеты, без заискивания, неподдельно, непритворно. Что-то не укладывалось у меня в голове, чего-то я никак не могла понять. Ведь они же завоеваны нами. Они должны нас ненавидеть. А они — я это чувствовала — не ненавидели. Хотя пухли и мерли здесь от голода. И я знаю очень много немецких детей, которые уже при нас остались сиротами. И знала немецкую девочку, которую красноармейцы многократно изнасиловали, в результате чего она и умерла.

В Баку у меня была нянька-немка. Так что я оказалась почти единственным человеком в городе, который мог на немецком языке что-то людям сказать. В своем дворе я подружилась с немцами — кочегаром (не помню, как звали) и уборщицей Луизой. Делилась с ними то кусочком хлеба, то крупы приносила самую малость, чем я еще могла помочь? Когда Луизу выселяли, она хотела отдать мне дорогую посуду, которую закопала за городом, но мама меня не отпустила.

Женщины-немки были очень худые или распухшие от голода. Летом они ели суп из лебеды, а зимой им вообще нечего было есть. Карточки продовольственные давали только тем, кто работал. А на работу их почти никого не брали.

Каждый год мама собиралась уехать в Баку, но я всякий раз уговаривала ее остаться. Сами немцы тоже не хотели уезжать, когда их выселяли. Жизнь их в этом городе перестала быть жизнью, но они готовы были помирать здесь, на своей земле, только бы не уезжать. Однако их выгоняли из домов, с детьми, почти без предупреждениия, грузили на корабль, они метались, рыдали, думали, что на расстрел ведут, кто-то падал в воду, проваливался под лед, тонул.

Как-то зимой я возвращалась из школы по улице, прости господи, Чекистов. Все дома выгорели, кругом — одни развалины. И вдруг вижу человека с метлой. Совершенно обессиливший, с трудом метлу поднимает. Но метет, метет, метет. Я метлу такую в первый раз видела: проволочка, прутик, проволочка, прутик. Но метла ладно, а зачем вообще на этой абсолютно безлюдной разгромленной улице человек убирает снег? И вот я как девочка победителей подхожу и спрашиваю: «А, что, вы тут живете?» Он: «Нет». — «А где вы живете?» Он рассказывает, что вон там далеко, на другом конце города. — «Так зачем вы сюда пришли?» — не унимаюсь я. Он — смущенно: «Ну, если снег сейчас не убрать, люди по нему пройдут, прижмут, и надо будет счищать его долго». Я говорю ему: «Да ваша какая забота, вы тут не живете, здесь вообще никто не живет, все разрушено». А он ничего мне больше не говорит, только смотрит водянисто-голубыми глазами, весь такой немощный, одет в шинель со сгоревшими руками. Я тогда его не поняла. А потом до меня дошло: он просто любил свой город или память о нем, хотя «память и обессмыслена в мире развалин». Я это поняла, когда почувствовала, что тоже люблю этот город. Люблю виртуально. Город, которого нет».

Она запомнила этот мертвый город в деталях и так полюбила его, что даже замуж потом вышла за немца, нашего, советского, «двести лет как хохла», но все-таки немца. И вот она, Римма Андреевна Шайдерова, в новом храме в честь апостола Андрея Первозванного показывает нам с отцом Андреем и Вадимом Вересовым целый ворох открыток с видами старого Кенигсберга, которые собирала всю жизнь. И я вижу, как набросились эти молодые люди — священник и пресс-секретарь — на серо-желто-коричневые картонные открытки и как жадно расспрашивали «носителя памяти» Римму Андреевну: «А это что было? А это где?» Бог знает, может, и вправду «сохраняется именно текучее и ненадежное на вид, а бренным оказывается мощное, сверхматериальное».

2. Продвинуто: быть бескорыстным патриотом. Не продвинуто: быть заинтересованным патриотом.

В Москве мне говорили, расспроси, есть ли у них обиды на Россию, типа не мать, а мачеха, бросила, отвернулась. Расспрашивала. Всех, с кем общалась. Не скажу «за всю Одессу», но у моих интервьюированных нет обид. К Европе отношение уважительное, доброжелательное. Но — без фанатизма. Жить, как в Европе, хотелось бы. Но дом есть дом. И он в России.

Итак, отношение калининградцев к России — упрямый бескорыстный патриотизм. Почему упрямый? А что вы не спрашиваете, почему бескорыстный? Вот, может, грех беру на душу, но показалось мне, что любовь калининградцев к России — улица с односторонним движением. Россия позволяет себя любить, причем в обязательном порядке бескорыстно, не спеша отвечать взаимностью.

Читаю социологический опрос. Местом проведения опроса была Россия, 1000 респондентов. Спрашивали о Калининграде: «Какие ассоциации у вас возникают, когда вы слышите название этого города?» Так вот: только 4% вспомнили о том, что этот город — часть России. Для тех, кто не понял, напишу цифру прописью: четыре процента! Повторяю: только четыре процента россиян из тысячи опрошенных вспомнили, что Калининград — часть России. Сказывается обособленное положение Калининграда? Да, от Калининграда до польской границы — 35 км, до литовской — 70 км, а самый близкий областной центр России — Псков, и по расстоянию это — 800 км. Но, мне кажется, ментально для россиян это «не наш» город, то есть: внутри, для тех, кто там живет, он наш, а снаружи — не наш.

Впрочем, посмотрим, что вообще знают о Калининграде те, кто снаружи? Для 13% — это «Балтика, море, порт, янтарь». «Великая Отечественная война» — 6%. «Запад, Европа» — тоже 6%. (Один из ответов: «Самая западная область России. Чистенькие улочки и уютные кафе прилагаются».) «Оторванная территория России» — 13%. (Интересны варианты ответов: «Россия не в России», «Наше, да не рядом».) Больше всего процентов — пятнадцать! — «Затрудняюсь, не хочу отвечать». («Если честно — никаких ассоциаций». «А где это?») 10% — «Другое». И вот в этом «Другом» чудеса, а не ответ: «С точки зрения транспортной логистики — минимальное время доставки боеголовки до территории ЕС». Это что, юмор шутки или заинтересованный патриотизм — побросать в ближнего соседа боеголовками? Наум Коржавин хорошо сказал: патриотизм — это любовь, а не способ самоутверждения.

Кстати, о заинтересованном патриотизме. В Калининграде была верфь «Янтарь», занималась судостроением, пришла в упадок, и выкупил ее западный «Автотор». Это предприятие с 1996 года собирает в Калининграде автомобили по лицензиям концернов БМВ, КИА, «Дженерал моторс», сегодня уже по 150 тысяч машин в год. Наши рабочие быстро освоились, стали прилично зарабатывать, при заводе открыли свое — престижное для местной молодежи — ПТУ. Но! Не жили хорошо, не надо и начинать. Этой весной Москва для стимулирования собственного автомобильного производства решила ограничить сборку машин на этом заводе до десяти тысяч в год. А завод уже в первом квартале 2008-го выпустил эти самые десять тысяч. Если так пойдет, объясняли мне калининградцы, иностранцы завод у нас закроют и откроют в Китае, а наши машины от этого по-любому лучше не станут, только опозоримся в очередной раз перед всем миром. Короче, вышли рабочие на улицу, на главной площади города был митинг, протестовали против квот Москвы, но что будет дальше — никто не знает.

3. Продвинуто: одеваться в секонд-хендах. Не продвинуто: одеваться в бутиках.

Бутики здесь, как и в Москве, на каждом шагу, но, кроме продавщиц, там никого нет. Почти все калининградцы одеваются в секонд-хендах, которых тут тоже очень много. Доктор зкономических наук, профессор Брайан Александрович Бриедис мне объясняет: «В бутиках сумки по 83 тысячи рублей, понтовые на вид, но сделаны в Китае. А в секонд-хендах я покупаю абсолютно новый пиджак хорошего европейского бренда, хорошего европейского качества и за десять(!) рублей».

4. Продвинуто: открыто заявлять о своих правах. Не продвинуто: молчать и бояться, когда тебя держат за быдло.

Людмилу Аркадьевну Рябиченко знает весь город. Она — лидер движения «Народ против игровой зоны». Едва официально объявили, что Калининград будет одной из четырех игровых зон в стране, по улицам стали ходить люди с листочками в руках и собирать подписи «против». Собралось 35 тысяч подписей, что в два раза превышает порог, необходимый для проведения референдума. В референдуме уже дважды отказали, но народ борьбу продолжил. Пять тысяч только личных протестных писем отправили президенту (тогда Путину), кучу коллективных, митинги проводят, пикеты. «Что такое игровая зона? — спрашивает меня Л. А. и объясняет. — Это ночной город, ночная жизнь. Причем всегда, средь бела дня тоже. У нас теперь круглые сутки в кафе крутят непристойные клипы. Весь город — в афишах: мужские эротические шоу, женские, вечеринка «Сталин отдыхает» (голая дама сидит верхом на серпе-молоте), «Голое рождество» (Снегурочки только в трусиках) и т.д. Открывают школы стриптиза, лесбиз-шоу, топлес-бары, и уже работают две школы танцев живота для девочек четырех лет». — «Почему именно четырех? — спрашиваю я. — В пять — поздно? Безнадежно устарели?» Рябиченко (печально): «Отдают родители своих четырехлетних дочек в эти школы. В надежде на лучшую жизнь. Может, повезет, стриптизершами станут». И помолчав: «Вы говорите, что мы много подписей собрали. Нет, мало. Даже десятая часть жителей не подписала. Я бы хотела, чтобы половина города вышла на улицу, тогда бы власти задрожали. А половина бы сидела у телевизоров, смотрела в прямом эфире наши дебаты со сторонниками игровой зоны и болела бы за нас. Но власть на дискуссии не идет, по телевизору нас не показывают, а чтобы видеть сегодня реальность, надо меньше смотреть телевизор».

По профессии Людмила Аркадьевна психолог. И как психолог имеет дело с жертвами казино и игровых автоматов. Это настоящие трагедии. В трагедиях же, известно, гибнет не герой, а хор. Наверное, тот самый, который смотрит сегодня телевизор и верит ему.

5. Продвинуто: надеяться только на себя. На свои идеи, усилия и — если есть — деньги. Не продвинуто: жаловаться на жизнь, внушать жалость — даже если денег нет.

Андрей Александрович Макаров приехал в Калининград руководить местной филармонией в 1971 году. И сразу полюбил калининградского зрителя, особенно молодежь. («Она такая была… вдохновенная. Область милитаристская. По морю у баз отдыха плавали еще каски, патроны, оружие находили в лесу (1971 год! — З.?Е.), но Прибалтика рядом, и здесь что-то было такое, что делало людей более свободными».) Через четыре года филармония вошла в тройку лучших в России, еще через год Макарова забрали в Москву, в Росконцерт, одно время (советское) он был даже замминистра культуры, потом занялся бизнесом: организовывал по всей стране спортивно-массовые программы. А в 1993 году опять вернулся в Калининград. И сразу начал строить Дом органной музыки. Почему органной? Потому что это включение в традицию. Традицию этого места.

Этот городок назывался Раушен. От немецкого глагола «шуметь, шелестеть». Раушен не бомбили, он сохранился архитектурно, в нем много старых, еще прусских лиственниц («деревья что-то шепчут по-немецки»), хотя городок зовется теперь Светлогорск. В ХIII веке это был поселок рыбаков. В 1813 году открыли здесь первый курортный сезон, а в 1931 году специально для туристов-католиков в дивном лесу построили капеллу. В советское время в капелле смотрели кино, потом играли в волейбол, а потом был склад. Когда пятнадцать лет назад сюда приехал Макаров, капелла уже на ладан дышала: крыша провалилась, стены покосились. («Я купил этот домик и еще несколько вокруг в придачу. Понимал: надо хоть за рубль, но покупать. Чтоб никаких подарков от чиновников! И начал стройку. Год и два месяца строил. В Калининграде тогда еще не было серьезных строителей, и я пригласил их из Литвы. Сам все рисовал, сам объяснял, где какая конструкция должна быть. И все на свои деньги. Все, что до этого предпринимательством заработал, в этот домик вбухнул. Мимо семьи кульки денег пронес. Сам и орган выбирал. Полетел в Германию, прошелся по двенадцати органным фирмам и выбрал орган лучший из лучших — фирмы «Хуго Майер», в нем 24 регистра и 1500 труб».)

25 мая 1995 года было открытие. И с тех пор три тысячи концертов, половина из них — благотворительные, дети и старики всегда бесплатно. На концертах побывали уже шестьдесят тысяч человек. Приезжают лучшие исполнители со всей России, из Америки и Европы.

Мы прощаемся с Макаровым в городском парке, где сохранились древняя мельница, и водопады, и замечательная скульптура Брахерта (его музей рядом), и неподалеку липа, которой пятьсот лет; время остановилось и «одомашнилось», другие люди, другая история, народ (весь на весь) поменяли, непрерывность опыта нарушена, а что-то с чем-то сцепилось, срослось, и уже не разодрать, и смешно вздыхает калининградский журналист Костя Рожков: «Ой, уничтожали, уничтожали старую культуру шестьдесят лет, а она так и прет, так и прет — из всех кустов, из всех углов…» А мне интересно: что сам этот городок? кого он любил? кого любит? Но это никакого отношения к продвинутости или непродвинутости не имеет, это я так, к слову.

NB! Макаров — олигарх от культуры. А вот у Брайана — только очень маленькая, даром что профессорская, пенсия. Но я не услышала от Брайана никаких жалоб. И разницы в общении с Макаровым и Брайаном не почувствовала.

6. Продвинуто: интересоваться повседневной экономикой, а также ходить в библиотеки чаще, чем когда-либо, а также читать только свободную — хотя бы местами — прессу. Не продвинуто: ничем не интересоваться, никуда не ходить, ничего не читать.

Люди живут здесь не бедно, но если среднедушевой денежный доход по стране у нас 10?182,6 рубля, то в Калининграде — 8?887,6 рубля. Однако по числу собственных легковых машин первое место в России! (На 937 тысяч жителей области — 259 400 автомобилей.)

А еще область впереди России всей по производству «чулочно-носочных изделий». Сорок семь миллионов триста тринадцать тысяч пар в год!!! В сто раз больше, чем в 2001 году. Брайан мрачно комментирует: «Обули всех по автомобилям и по чулкам-носкам. А вообще-то: просто один маленький заводик — и уже первое место». Но это он зря так из-за чулок расстроился, лучше уж чулок пусть становится больше, чем чиновников. В 1995 году чиновников в Калининградской области было 8154 человека, а в 2006-м уже 13 490. Причем если за пять лет — с 1995 по 2000 год — число их выросло всего на 482 человека, то с 2000 по 2006 год по тысяче человек в год прибавляется. «При этом заметьте: население области не выросло», — говорит Брайан.

В музеи и театры здесь, как и везде по стране, люди ходят реже, а вот с библиотеками — неожиданный сюжет. По России тех, кто пользуется библиотеками, с 1990 по 2006 год стало почти на два миллиона меньше. А вот в Калининградской области (здесь  радость! здесь — прыгай!) за тот же период читателей библиотек на две тысячи человек прибавилось (в 1990 году было 400 тысяч человек, а в 2006-м — 442 тысячи). Почти каждый второй житель ходит в библиотеку!

И по читателям газет — пятое место в стране. 1984 экземпляра разового тиража на 1000 человек! Из местных зарегистрировано 395 СМИ, но, по мнению калининградцев, почти все они подхалимские к власти, «заасфальтированные». Исключения: газета бесплатных объявлений «Дворник», там появляются острые публикации («так на главного редактора этой весной напали, жестоко избили, порезали») или вот газета «Светлогорье», которую возглавляет Константин Рожков, («так Костю замучали многотысячно-рублевыми судебными исками»).

И — о нескромном. Костя Рожков привел меня в кафе «Солянка» и познакомил с его хозяином Витаутасом Лопатой. В маленьком фойе кафе два стеллажа, на них каждую неделю ложится по стопке «Новой газеты» — за понедельник и за четверг. Четыре года выписывает г-н Лопата по двести экземпляров нашей газеты, и взять у него «Новую» можно бесплатно, даже не заходя собственно в кафе. Представьте, на всю область в «Союзпечать» приходит всего 50 экземпляров нашей газеты, а у Лопаты — 200!

В кафе «Солянка» чисто, красиво, кормят вкусно, какое-то европейское настроение, все в общей очереди, и мы с хозяином в том числе. Витаутас смеется: «У меня тут и вправду солянка: в одной очер еди вместе и чиновники, и проститутки, и училки, и врачи, и воры в законе, и бизнесмены».

Я посмотрела на очередь: люди с хорошими лицами зрителей Театра Петра Наумовича Фоменко.

7. Продвинуто: 22 апреля отмечать день рождения Канта. Не продвинуто: отмечать 22 апреля день рождения Ленина.

О Канте рассказывают как о «парне из нашего города». Да, не было, нет и, может, уже не будет здесь более знаменитого жителя. Но! Он был еще и очень хорошим дядькой, вот в чем дело, понимаете?

Сам делал вино из черной смородины. Почти каждый день угощал шестерых своих друзей обедом. Ничего похожего на широкое застолье, все очень скромно, но обед длился четыре — пять часов, и «удовольствие кухни там присутствовало». При всей скудности профессорского жалованья был самым большим модником в университете, настоящим денди. Стильный, весь в черном, каждый день выходил на прогулку, строго в три часа пополудни, по нему горожане проверяли часы. Он стал частью этого города, его духом. И тогда, и ныне местным жителям нравилось и нравится в нем все: и то, что из самых низов (отец был шорник), и что учился, учился как проклятый, потом за гроши работал домашним учителем. И что никогда не жаловался, и что ничего плохого, злого о конкретных людях ни разу (!) не сказал, был человеком формы, абсолютной вежливости и воспитанности, обаяния и долга. Родился «почти увечным ребенком», всю жизнь болел, но когда во время болезни уже не стоял на ногах и падал, самоиронии не терял, говоря о себе: «Легкое тело не может слишком тяжело упасть».

С гневом и возмущением здесь отметут слухи, что Кант был девственник и чурался женщин. Он собирался жениться дважды, скажут вам запальчиво, но пока раскачивался, чтобы сделать предложение, — дамы выходили замуж. «В молодости у него не было денег, а как человек ответственный он не мог просто так завести семью, а потом, увы, стало уже поздно. Но с женщинами Кант был в нежнейших отношениях, уж поверьте! Ведь это именно он сказал, что самое большое впечатление, которое один человек может оказать на другого, это впечатление, которое может вызвать или любовь, или уважение к человеку — два разных чувства. Женщина же сочетает в себе и то, и другое, и впечатление, получаемое от женщины, есть одно из самых больших возможных впечатлений в мире», — говорит мне директор Кафедрального собора Игорь Александрович Одинцов. И, помолчав, продолжает: «У Канта был слуга Фриц. Фриц безбожно обворовывал Канта. Кант терпел, терпел, а потом все-таки выгнал Фрица, но в завещании его упомянул, оставил какую-то денежку. Вот кто сейчас на такое способен? Джентльмен! Настоящий! Европеец!»

Вам расскажут, что Кант ни разу — ни на один день, ни на один час! — не покинул Кенигсберг, а вот — поморщатся — «этот Калинин» вообще никогда здесь не был. Что сюда 18 июня 1789 года в семь утра приехал Карамзин и в тот же день встретился с Кантом, они проговорили три часа, и Карамзин потом сказал о Канте: «славный», «глубокомысленный», «тонкий Метафизик», и еще сказал «маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный», а через сто восемьдесят лет после Карамзина приезжал Бродский, и одно его длинное стихотворение (114 строк) Einem alten Architekten in Rom, которое в дружеском кругу называлось просто «Кенигсберг» — это призрачная прогулка по руинам города, прогулка с Кантом, беседа с его тенью, продолжающая давнюю беседу Карамзина. А знаете ли вы, спросят вас, что Канта спас Ленин, а Кант спас собор? Впрочем, стоп! С этого места надо поподробнее.

Могила Канта чудом уцелела во время бомбежек города. В Кафедральный собор, у стен которого похоронен Кант, бомбы не попали, но он загорелся от соседних домов. Так вот: при  чем тут Ленин.  Ленин в своих работах несколько раз упоминал Канта. Естественно, критиковал. Но когда в город вошли наши войска, то первым делом привели в порядок могилу Канта. Почему? Крепко связались в советском сознании имена Ленина и Канта. Про критику забыли, а то, что Ленин писал о Канте, — запомнили.

На могилу Канта повесили табличку: «Памятник кладбищенской культуры». Не смейтесь! Это было тогда охранной грамотой. А так как могила Канта впритык к собору, то она спасла собор, полуразвалины которого мечтали снести с лица земли все начальники города всего советского периода и даже как минимум четыре раза слезно о том просили Москву, но нельзя было тронуть собор, не тронув могилу Канта, а Канта (см. выше) Ленин упоминал. И так это длилось целых сорок семь лет, пока в 1992 году по профессии военный строитель Одинцов сам, по собственной инициативе не начал восстанавливать собор, не имея ни копейки за душой. Первый благотворительный взнос был сто рублей! Деньги на восстановление собора Одинцов со своей маленькой командой тоже зарабатывал сам, брал подряды, изготавливал кирпичи и памятники, продавал их. Это все отдельная тема, и я к ней вернусь. Пока что скажу: собор восстановлен, и Одинцов открыл в нем единственный в мире Музей Канта.

«Почему-то Кант в качества гения места Кенигсберга, ставшего Калининградом, усиливает никуда не девшееся за полвека ощущение военной трагедии, непреходящее чувство послевоенной драмы», — пишет Петр Вайль. И вот что тут мне интересно: жив ли тот советский солдат, который в апреле 1945 года на стене полуразрушенного собора над могилой Канта выцарапал: «Теперь ты понял, что мир материален?» Солдата что винить? Он прошел войну. И знал (или думал, что знает) ответ на вопрос: первичен дух или материя.

Но если то спор был, все равно по Канту вышло: дух первичен и сильнее материи. И это дух, а не, простите, Ленин спас могилу Канта, а заодно и собор. Ибо прав Кант: нравственность — это то, что ненаходимо в качестве предмета в мире, это мир очерчен нравственностью, а не она внутри мира.

8. Продвинуто: не зацикливаться на темах переименования города или «отдадут — не отдадут Калининград немцам». Не продвинуто: зло и агрессивно настаивать в связи с этим на какой-нибудь одной несравненной своей правоте, бесконечно мусоля, что кому кто должен.

«Навечно временный русский Кенигсберг» — кто он теперь? Чьим будет завтра? Если когда-нибудь вернут немцам, может, уже сегодня надо уезжать на родину предков, к примеру, на Белгородчину? Или не уезжать, пусть будет что будет? Хотя большинство уверены: Россия никогда и никому Калининград не отдаст, а для Германии этот вопрос закрыт.

Тему переименования обсуждают неохотно. Машут рукой: как-нибудь, когда-нибудь, но все равно переименуют. Кто-то уже привык к новому названию, смеется: «У нас ассоциации не со всесоюзным старостой, а с кустом калины». Кто-то, памятуя, что Кенигсберг означает «Королевская гора», предлагает переименовать в Королевск или город Королев («е», а не «ё»)». Есть вариант: Кантоград.

А между собой все говорят: «Кёниг».

Источник: "НОВАЯ ГАЗЕТА"

На правах рекламы

[x]