Короче, Берлинале. День 5

Ну что ж, пора подумать о «Короче» и смотреть исключительно короткий метр. 20 минут — максимум.

К этому надо было подготовиться. Потренироваться включать и отключать голову с 20-минутным интервалом. Поэтому вот что я сделал: поставил будильник так, чтобы он будил меня каждые 20 минут, и лег спать. Когда я раз и навсегда проснулся, состояние было болезненным. Голова очень четко локализовала два полушария головного мозга, веки были сделаны из свинца, а все тело напоминало Мертвое море. Зато я выдержал формат. Свои сны я не помнил. Зачем я всю ночь себя будил, тоже не знаю.

Вышел на улицу и выбрал самый короткий путь на Потсдамер-платц. Моя задача была — найти десяток самых лучших фильмов для Международного конкурса «Короче». Идея была такой: пусть другие фестивали покажут хоть по 500 короткометражек, а мы покажем всего 10, но зато самых лучших. И наши зрители и жюри будут благодарны. И страдать придется только мне. Так оно и вышло.

Я начал свои страдания в 9 утра. Мне продемонстрировали 12-минутный французский фильм о какой-то невиданной планете, где огромные существа заперты во льду. Более того, выяснилось, что это уже третий фильм из трилогии про этих существ; это, можно сказать, культовые существа, и по уровню страданий их страдания даже превосходят мои. Но для них это уже был финал страданий, а для меня все только начиналось. А продолжилось на 18-минутной датской картине про Северную Корею. Слоган мне очень понравился. Я даже оживился. «Только в раю нет места надежде». Я даже не заметил, как закончился этот фильм, прошел еще немецкий и американский — я все был занят своими мыслями. Ведь получается, что мы все не живем в раю, поэтому нам абсолютна необходима надежда на рай. А тем, кто уже в раю, даже слово «надежда» не нужно. Я уверен, что у тех, кто в раю, нет даже имени такого — Надежда. О, этот дивный новый мир без Надежд!

Потом они показали австрийский фильм. Не помню точного названия, но он был о поэзии гаража. Там воспевались автомобильные покрышки, рули и бамперы. И я вспомнил о своем припаркованном без талончика бусе. Ведь если его сейчас эвакуируют, то что будет со мной? Он мой единственный друг здесь. Конечно, мы приехали сюда впятером. Но вряд ли кто-то из пассажиров согласится усадить меня на спину и провезет все 600 километров обратного пути. Ведь никто этого не сделает. Особенно если я буду время от времени надавливать на газ, где бы мы ни находились, чтобы мы бежали быстрее и быстрее в сторону дома.

Первый блок короткометражек закончился. Я спустился вниз к фуд-корту. Я выбрал 5-минутную еду — две минуты ее готовят, три минуты ее ешь. Пятиминутки — это очень часто встречаемый формат короткометражек. Почти каждая третья, что нам присылают, пятиминутка. Их нужно буквально проглатывать одним куском, выпивать залпом.

А внутри меня росло беспокойство. Я в эпицентре событий, здесь сейчас собрались знаменитости со всего мира, уже обеденное время, а я до сих пор не видел ни одной звезды! Это, знаете, как сексуальное напряжение: день ото дня оно растет, растет, проходят дни, недели, месяцы, годы, а потом оно проходит. То есть оно пройдет только через года, а у меня прошло всего полдня.

Я понял, что подсел на этот наркотик. Не знаю, как правильно его назвать. Может быть, звездная болезнь, но только наоборот. То есть не ты болеешь звездной болезнью и чувствуешь себя такой самой главной звездой, а у тебя сводит конечности от того, что ты уже несколько часов не видел лица ни одной знаменитости.

Famous face-off disease! Что-то вроде «Болезни без знаменитого лица». Очень опасное заболевание. Может вызывать летальный исход. И международные кинофестивали — очаги этого страшного вируса. Здесь-то все и начинается. Ты привыкаешь, что мимо только что прошла Одри Тоту, а вон там за столиком сидит Вим Вендерс, а тут ты как-то очутился в пентхаусе Ланы Дель Рей, и Джеймс Франко только что пошел в туалет, чтобы помыть руки. А потом вдруг проходит десять дней, и рядом с тобой руки идет мыть разве что твой лучший друг, которого во всем мире никто кроме тебя не знает. Это суицидальное ощущение.

Начался второй блок. Первым нам показали фильм из Бутана. О продвинутой практике буддисткой медитации Lo Sum Choe Sum. Чтобы преуспеть в этой практике, нужно на 3 года и 3 месяца оторваться от всех мирских дел и достичь более высокого уровня просветления и трансформации. Надо отдать должное режиссеру: он решил уместить эти три года и три месяца ровно в 20 минут. И я уже буквально на третьей минуте достиг настолько глубоких слоев нирваны, что начал думать о чем-то своем.

За это мне и нравятся фильмы. Они словно порталы в другие миры. Твое тело пребывает в темном зале в сидячем положении, и ты смотришь на буддистских монахов на экране, а твой разум где-то в других местах. Я не успел увидеть остальные фильмы. Программа закончилась. То есть я понимаю, что я их видел, осознаю, что я не спал, но ничего не запомнил. Может быть, в этом и состоит величие режиссера — в способности сделать так, чтобы ты перестал посматривать на часы. А величие режиссера короткометражного фильма в том, чтобы ты не заметил больше ни одного фильма в блоке, помимо его собственного.

«Бутан», — написал я в заметках айфона. Интересно, вспомню я когда-нибудь, к чему записал это слово?

За это время беспокойство от отсутствия вокруг меня звезд выросло, как горка в парке Калинина. Пока я смотрел третий блок, я практически не мог усидеть на месте. Я буквально умолял режиссеров! Не можете показать мне звезду, покажите хотя бы кого-нибудь, кто похож на звезду! Чем угодно: походкой или прической, или этим особым свечением, которым настоящий хамон отличается от всего остального мяса! То есть, я хочу сказать, мясо звезды отличается от всего остального мяса. Мне запомнился фильм из Индонезии. Но его просто нельзя было не запомнить — там постоянно показывали раскрашенного индонезийца, который прятался внутри вулкана и изображал демона по имени Лембусура, вызывающего дождь из пепла. Другой незабываемый фильм назывался «Юю», он был повелителем пчел. Он делал так, чтобы королевы пчел садились к нему на лицо и призывалипчел-работниц, и под конец все его тело с ног до головы покрывалось пчелами. Я даже начал надеяться, что после фильма он выйдет на сцену в этом самом пчелином наряде.

В конце концов я не выдержал, выскочил из зала и побежал на красную ковровую дорожку. Она сияла в лучах фотовспышек и прожекторов. Все уже были там. Точнее, я опоздал, и там уже почти никого не было. Но потом меня отпустило. В самом углу дорожки завалялся председатель жюри, режиссер Даррен Аронофски. Он мне был просто необходим. Я понимал, что увидеть его мне уже недостаточно, мне нужно к нему прикоснуться. Я устремился к нему, но дотронуться до Аронофски оказалось не так уж легко — он был весь какой-то неприкасаемый. В другой ситуации я бы подождал, когда он отправится в туалет, а там бы его атаковал. Ведь это он снял «Ноя» и все про Всемирный потоп, а в туалете «Берлинале-паласта» штук 10 кранов с питьевой водой. Я хочу сказать, что это качественная вода вполне заменит воду потопа. Но это был Аронофски, и это было за 5 минут до начала гала-премьеры, ждать было нельзя.

Я понимал, что наиболее безобидным и естественным будет потереться о него спиной. Будто моя спина случайно соприкоснулась с его спиной, и ничего в этом такого нет. Тем более, Аронофски срежиссировал «Черного лебедя», а наше поглаживание спинами со стороны запросто сойдет за какое-нибудь балетное па. Но мне никак не удавалось к нему прикоснуться — приходилось пятиться и пятиться спиной, а он все отдалялся и отдалялся. И тут мне на помощь пришла группа японских режиссеров, которые рванули к проходу. Видимо они не знали, что Аронофски — это Аронофски, и это можно понять: он высокого роста, и их лица утыкались максимум ему в грудь. Не могу сказать, что его грудь походила на грудь гения. Это была средняя грудь аккредитованного самца Берлинского кинофестиваля, ничего выдающегося. Японцы рванули так, что случайно его толкнули, и он отпрянул от них и начал падать в мою сторону. Я расправил спину, я приготовился.

Дальше все происходило, как в замедленной съемке в фильмах Джона Ву или Тимура Бекмамбетова. Благодаря этому я успел подумать, какой будет спина Аронофски на ощупь. Будет ли она пылать гениальным огнем, или же она будет вяло тлеть, как спина человека, который снял свой лучший фильм уже лет пять назад?

Шерсть его пиджака соприкоснулась с нейлоном моей куртки. И мне показалось, что произошел разряд электричества. Я быстро спрятался за колонну и проверил куртку. Моя была в порядке. Интересно, есть ли у него запасной пиджак на завтрашний день?

Два часа ночи. День закончился. Я иду по Потсдамер-штрассе длинной дорогой.

Текст — Артем РЫЖКОВ