«После войны папу как сердечника по болезни комиссовали, — рассказывает Каганская. — В это же время на родину вернулся его отец Ефим Симонович, которого призвали в армию в 47 лет. Оба они, папа и дедушка, не знали, что все их родственники были зверски убиты. От дома тоже ничего не осталось, просто голое место. Не пережив всего этого, в начале 1946 года дедушка умер, и папа остался абсолютно один. Но на счастье вернулась двоюродная сестра его мамы. Ее семья была единственной, с кем он общался. Так сложилось, что она также дружила с моей мамой. Она ей рассказывала про брата, что он герой-разведчик, что у него много орденов и медалей, что он в рукопашную ходил, переплывал Одер... Мама, конечно, была поражена. Когда они познакомились, они понравились друг другу и поженились. А 8 марта 1947 года в Клинцах родился Фима».

Так как в Клинцах после войны был голод, а у отца Ефима не было своего жилья, он задумался о переезде в другой регион. Узнав, что в Рубцовске Алтайского края танковый завод переделывают в тракторный, он предложил молодой жене отправиться туда «строить новую жизнь».

«Там они сняли квартиру, — продолжает Нэлля Каганская. — Мама с Фимой много занималась — он был способный, Пушкина очень любил, и вообще у него была великолепная память. Однажды папа взял маленького Фиму на очередное партсобрание (папа в партии был с 1943 года). Ему тогда было два или три года всего, и он бегал по помещению, а потом неудачно упал со сцены. Удар пришелся на тазобедренный сустав. Сустав начал гнить, Фима стал хромать, у него появились дикие боли. Потом он ходить перестал. А это Сибирь. Папа на руках носил его загипсованного и туда, и сюда. Врачи поставили страшный диагноз — туберкулез костей. Родители были, конечно, в отчаянии. У папы никого из родни нет, а у мамы фактически одна бабушка. И тогда мама решила написать Сталину».

В своем письме вождю Шифра Михайловна рассказала, что папа у ребенка герой-фронтовик, рассказала, как погибли все родственники. Также она откуда-то узнала, что в Калининградской области, в Светлогорске, есть костно-туберкулезный санаторий. «Через какое-то время, это был 1952 год, из санатория пришло приглашение. Также было распоряжение пропустить родителей (Калининградская область была закрытой зоной), трудоустроить их и дать им жилье», — говорит Каганская.

Костно-туберкулезный санаторий, в который попал маленький Фима, находился в Отрадном. Сначала его родителям там выделили какой-то уголок, а потом они переехали в старый немецкий дом на улицу Балтийскую, где у них уже была большая комната с печкой на втором этаже. На первом этаже, как вспоминает Нэлля Израилевна, проживала семья Погодиных, глава которой, Иван Николаевич Погодин, был охранником Ленина.

«Он нам, детям, много интересного рассказывал, читал лекции по школам. Его семья очень помогала нашей», — говорит она.

«Когда брат лежал в санатории, пришло новое лекарство, Стрептомицин, — продолжает Нэлля. — Его Фиме стали колоть, но пошла аллергия. Он потерял сознание, перестал разговаривать. Его спасли, но он долго молчал. Это была страшная трагедия. Однажды мама бежала к Фиме из Светлогорска в Отрадное, а там лесок такой. Она заметила, что из гнезда вывалилась птичка. Она взяла ее и побежала дальше. Фиму как тяжелобольного вывозили в курзал отдельно. И вот она подбегает к нему и говорит: „Фимочка, смотри, что я тебе принесла“. Открывает ладонь, и Фима вдруг просиял и сказал: „Птичка!“. С этого момента он снова стал разговаривать».

Поначалу ребенок страшно заикался, и мама подолгу занималась с ним, работала над речью, объясняя, как надо сконцентрироваться. Во взрослом возрасте Ефим Кукуев прочитал сотни лекций и провел огромное количество экскурсий, и никто не замечал в его речи дефектов.

«Три года он лежал в этом санатории, — рассказывает далее сестра Ефима Кукуева. — Вся левая сторона у него была загипсована. Правая сторона росла, а левая не росла. В итоге врачи вылечили его от костного туберкулеза, но одна нога стала короче, и Фима не мог ходить. Когда в 1955 году его выписали, мама ему подарила первые ботиночки. Есть фото, где он лежит и держит их в руках. На следующей фотографии он стоит в этих ботиночках на костылях. Пока папа работал, мама продолжала заниматься с Фимой».

«Только благодаря этим врачам он встал на ноги», — говорит старший научный сотрудник отдела океанических биоресурсов «АтлантНИРО» Чингиз Нигматуллин. В соавторстве с учеником Ефима Кукуева, заведующим лабораторией Балтийского моря Сергеем Гулюгиным, Нигматуллин написал статью, в которой Кукуева называют ихтиологом с мировой известностью в области таксономии и зоогеографии рыб, популяризатором науки и натуралистом с широким кругом интересов в области палеонтологии и антропологии.

«Ему было напутствие единственное: "Если ты хочешь дальше жить активно, ты должен укреплять спину и вообще мышцы". То есть если костный скелет подводит, то его должен компенсировать функционально мышечный скелет. И вот он всю жизнь занимался атлетической гимнастикой, и, в общем, такая у него мощная фигура была по сравнению со всеми», — рассказывает Чингиз Нигматуллин.

В семейном архиве Кукуевых есть фото, где Ефим поднимает две гири по 32 килограмма. То есть благодаря ежедневным занятиям щуплый мальчик стал крепким мужчиной.

«Чуть появлялся снег, Фима был на лыжах. Чуть потеплело, вода еще 12 градусов, а он уже на море, — вспоминает о его занятиях спортом Нэлля Израилевна. — По знаку зодиака он Рыбы. Видимо, рыбой он и был рожден — вода была его стихией. Он уходил плавать часами: из Отрадного в Пионерский, вдоль берега (мама ему только так разрешала). Получается, те люди, которые сделали ему операцию, дали ему сильный толчок. Вообще на протяжении всей жизни ему всё время попадались люди, которые кардинально меняли его судьбу».

Во время одной из прогулок по берегу моря Ефим Кукуев заметил человека, который ковырялся в камнях. Он подошёл к нему и поинтересовался, чем тот занимается. Ответ был неожиданным: «Собираю окаменелости». «Фиме тогда было шестнадцать лет, он еще школьником был, но с этим мужчиной они подружились, — рассказывает Нэлля Каганская. — Им оказался калининградский ученый по фамилии Алексеев, он преподавал тогда ихтиологию в КТИ (Калининградский технический институт рыбной промышленности и хозяйства, в настоящее время КГТУ — прим. „Нового Калининграда“). Он ему определители дал. Пацану! С того момента у него счастье было, когда он находил что-то. Если сначала весь наш дом был завален гирями, гантелями и штангами (все районные пацаны к нам приходили заниматься и кидали все это железо на пол), то теперь добавились камни и окаменелости, которые были разложены по всем углам. Я считаю, что наши родители были святыми. Кто бы еще это выдержал? Но мама молчала или говорила: „Фима занимается“. Когда он что-то новое приносил, вся семья собиралась, и он рассказывал про исчезнувшие виды животных».

Сестра Ефима Кукуева уверяет, что он собирался стать врачом или палеонтологом, но совершенно неожиданно для всех поступил в КТИ, где «совсем другое: акулы и батискафы».

«Действительно, он должен был поступить в Смоленский медицинский институт на педиатрию, — рассказывает коллега Кукуева Валентина Сухорукова, с которой он проработал бок о бок с 1969 года. — Но у стен КТИ он случайно встретил своего одноклассника, который шел поступать с мамой и с документами. Ефим как-то вместе с ними шагнул в стены института. А матушка этого одноклассника была медиком. И у неё в сумочке были бланки медицинских справок. Она быстро заполнила их на Ефима, штампик поставила. И таким образом он зашёл, сдал документы и стал учиться (все остальные документы для поступления у него уже были, с ними он собирался ехать в Смоленск). Там же он познакомился со своими ближайшими коллегами Борисом Леоновым, Игорем Филатовым и Иваном Коноваленко. Все они пришли в стены нашего института и стали здесь работать, в научном музее. Кстати, одной из первых их совместных работ было чучело рыбы-луны. В нем они спрятали записку „кто сидел на Луне“, в которой перечислялись все участники. Дело в том, что как раз в 1969 году американцы объявили, что на Луну высадились. Вот и наши ребята решили так пошутить. Когда работа была выполнена, они все немножко посидели на чучеле и составили соответствующий документ (конечно, там и фамилия Ефима есть)».

Нэлля Каганская уверяет, что с Борисом Леоновым, младшим братом космонавта Алексея Леонова, Ефим познакомился в читалке: «Он ему сказал: „Я — китобой. Работаю в лаборатории млекопитающих в „АтлантНИРО“. У нас такой музей там (создателем и первым заведующим научного музея с 1959 по 1963 год был писатель и журналист Юрий Николаевич Иванов)! Если хочешь — приходи посмотреть“. Когда Фима увидел там детенышей кита, сиамских близнецов (ни в одном музее мира такого нет), он просто обомлел. Тогда же он перешел на заочное отделение и устроился в музей простым техником». Вместе с коллегами Ефим Кукуев занимался таксидермией, изготавливал чучела рыб и млекопитающих. А в 1974-м научный музей был переименован в группу систематики фауны, что соответствовало общей концепции научного института.

Выбор Ефима Кукуева, как уверяет Чингиз Нигматуллин, не был одобрен родителями. «Он изначально в январе 1967 года сюда пришел, техником-ихтиологом в научном музее был, но потом под нажимом родителей, желавших сыну более „хлебной“ работы, уволился, — говорит он. — Правда, потом он все-таки проявил твердость и в октябре 1968 года снова вернулся на ту же должность. Я тоже в 1968 году стал работать, но параллельно занимался головоногими моллюсками. Ефима в первую очередь стоит считать очень сильным ихтиологом-таксономистом, а палеонтология — это его детское увлечение, которое переросло в довольно серьезный научный интерес и в ряд публикаций. Так что если говорить о его главной характеристике, то это в первую очередь таксономист, а не музейный работник. Музейная работа требует аккуратности, дисциплины, каталогизации всего. Этикетки должны быть на каждом экземпляре, а Фима в пылу своей работы забывал эти этикетки вешать. Он зажигался и был совершенно потрясающе работоспособен, невзирая на физическое состояние. Когда он находил что-то новое, и какие-то мысли возникали по систематике рыб, он был очень одухотворен. За свою жизнь он опубликовал около 160 работ. Из них где-то 32−34 это научно-популярные, из которых родилась книга „Ихтиологические очерки о рыбах известных и малоизвестных“, активно разошедшаяся. Первый ее тираж в момент смели».

Благодаря потрясающей работоспособности и любознательности Ефима Кукуева на него быстро обратили внимание старшие товарищи. Во время командировки в Ленинградский зоологический институт Академии наук он познакомился с известным ихтиологом Владимиром Барсуковым, который занимался глубоководными рыбами и акулами.

«С этого момента Фима, будучи обычным техником, крепко увлёкся ихтиологией. Барсуков стал его учителем, — говорит Нэлля Каганская. — Они много материала вместе обрабатывали, писали совместные статьи. Так как Фима был способным парнем, к нему стали приезжать специалисты из московского Института океанологии, они пригласили его поступать к ним учиться. Он сдаёт экзамены и поступает. Там его руководителем был Николай Васильевич Парин. Этот человек сделал Ефима систематиком. Он к нам приезжал часто. Вообще все люди из окружения Фимы были у нас дома, слушали музыку. Сам он очень любил джаз и в науке видел музыку. Я ведь тоже ихтиолог. И когда я поступила на заочное, моей темой стали лососевые. Я как-то пожаловалась брату, что их очень много, и поэтому я не могу все эти виды запомнить. Он мне говорит: „Да это же просто!“ И приносит атлас: „Вот, смотри: это кижуч, он там живёт, а этот там“. Тут я переспрашиваю: „А латынь?“ А Фима так удивился и сказал: „Да что ты, латынь — это же музыка, её не надо учить, это просто музыка. Вот смотри: Salmo salar (атлантический лосось — прим. „Нового Калининграда“), Salmo trutta (кумжа — прим. „Нового Калининграда“). А вот у тебя форель, а ты знаешь, как форель называется? Salmo trutta morpha fario“. Вы знаете, столько лет прошло, а я помню. Он так был увлечен этой работой. Это не работа была, это его жизнь. Он знал тысячи рыб по латыни!»

По словам Валентины Сухоруковой, латынь Ефим Кукуев усвоил благодаря одному из первых заведующих научного музея, Валентину Васильевичу Суховершину: «Ефим рассказывал, что Валентин Васильевич заставлял его переписывать определители. Это как матросов-новичков заставляют макароны продувать: нудно и противно. Но, тем не менее, это пригодилось, латынь у него на всю жизнь осталась».

Еще одно важное увлечение Ефима Кукуева — янтарь и инклюзы.

«Начать тут стоит с того, что наш папа был фотографом, — говорит Нэлля Каганская. — В 1952 году, когда родители только приехали в Калининградскую область, он услышал, что в Москве где-то делают цветные фотографии. И папа поехал в Москву учиться. И выучился на цветное фото, стал специалистом и получил документы соответствующие. С простого фотографа он вырос до фотографа высшего класса, до мастера-художника. У него на ВНДХ были выставки. И Фиму он обучил макро и микросъемке. В итоге, в этой технике он снимал инклюзы».

Родственники и коллеги Кукуева уверяют, что он стал автором системы оценки инклюзов. «Он в этом направлении тоже работал, на конференции ездил. Своя коллекция у него была. Но судьба ее неизвестна», — добавляет сестра ученого.
«Даже здесь полученные данные он доводил до публикаций, — говорит коллега ученого Чингиз Нигматуллин. — У него есть четыре работы по проблемам палеонтологии побережья Светлогорска, и три связаны с описанием инклюзов янтаря. В Музее янтаря было несколько его выставок, а часть коллекции окаменелостей хранится в нашем музее».
Запомнился Ефим Кукуев и как популяризатор науки. «Вот пример. У нас в школе, в Светлогорске, было собрание для выпускников, — продолжает Нэлля Каганская. — Туда Фима пришел. Он так интересно все рассказал, что из моего класса трое стали ихтиологами. В соседнем классе один мальчик тоже за нами пошел. Фима так любил свою работу и хотел, чтобы кто-то другой ей заинтересовался. Он для всех местных изданий интервью давал, в музее „АтлантНИРО“ он всем лекции читал: то про глубоководных рыб-удильщиков, то про морских гигантов... Им было написано несколько определителей, в этом плане он был очень плодовитым. Понимаете, что такое определитель? Это же не тоненькая книжка, это гроссбух. Предположим, по Северной Атлантике. Там, может быть, 200 или 300 рыб! И там про каждую рыбку все расписано: какая чешуя, какие хвостики, какие косточки. Это многолетний труд».

Валентина Сухорукова уверяет, что, несмотря на внешнее спокойствие Ефима Кукуева, «внутри у него просто огонь горел». Подтверждает это и коллега ученого Чингиз Нигматуллин. По его словам, мировой величиной Кукуев стал благодаря своему учителю Николаю Васильевичу Парину. Таких увлеченных молодых ученых, как уверяет Нигматуллин, уже не встречается: «Калининградская молодежь со свистом проходит через „АтлантНИРО“, не задерживается. Наука ведь не подпитывается финансово, так, чтобы можно было достойно жить. А раньше примерно все жили худо-бедно, к тому же ещё была возможность выхода в океан и захода в иностранные порты — это давало возможность как-то и материально выделяться на общем уровне бедности. Но это с одной стороны, а с другой — наука требует некоего идеализма и романтизма. В таком нормальном человеческом понимании. Без этого она невозможна. Когда появляется вопрос „а что я буду с этого иметь?“, это всё, это конец науке».

Если у коллег Ефима Кукуева была возможность ходить в море, то сам он сделать этого не мог. «Фима был инвалидом, а в рейсы брали сугубо здоровых мужчин, — вспоминает Валентина Сухорукова. — Ему очень хотелось, конечно. Но он мне говорил, что его в даже лодке укачивает. Я так думаю, что если бы его и взяли, то, наверное, пришлось бы привязывать, потому что он был очень любопытный и любознательный».

Ефим Кукуев ушел из жизни 8 февраля 2022 года, в День российской науки. Его коллеги отметили, что жизнь ученого «была отнюдь не праздничной», а «была наполнена трудом и почти постоянной физической болью».

«Ковид унес сразу несколько человек в Зоологическом институте Академии наук в Санкт-Петербурге и в Москве, — говорит Чингиз Нигматуллин. — Всё как мартовский снег сошло, а была большая школа практически по всем приморским городам. С уходом таких ключевых ихтиологов-систематиков морских рыб (Ефим Кукуев, „АтлантНИРО“, Калининград 2022 год; Аркадий Балушкин, ЗИН РАН, Санкт-Петербург, 2021 год; Сергей Евсеенко, ИО РАН, Москва, 2020 год) у нас теперь остался совсем маленький островок в институте океанологии».