На
начало войны мне было три года. До войны я, моя младшая сестра, мама и папа
жили в Пскове. Но папу призвали, а мы с мамой и годовалой сестренкой уехали к бабушке в
деревню Чужбино.
В 1942 году в деревню пришли жить немцы.
Приходили к нам в дом, забирали еду. Вот это их: «матка, дай яйки» — запомнила на всю
жизнь. Жить приходилось так — днем ты кормишь немцев, а ночью к тебе прибегают
партизаны. Они тоже хотели есть. Никого не интересовало, что маленьких детей надо
кормить.
Молодые девчонки днем прятались от немцев на
болотах. Моя мама, которой на тот момент было около 25 лет, тоже уходила.
Целый день она сидела на болоте, а ночью возвращалась. Женщины боялись попадаться немцам
на глаза, боялись насилия. Таким образом, в деревне днем оставались только маленькие
дети и старики.
Немцы сначала мирно жили у нас в деревне. Но
потом, когда их стало много, они окружили всю деревню, было решено сжечь все дома. Людям
разрешили только на себя надеть одежду и взять с собой узелок с едой. Так народ и стал
выходить.
Немцы обливали дома горючей жидкостью и тут же
поджигали. А это был декабрь-месяц. Все пылало, моментально сгорало. Для
нас пригнали грузовые машины, крытые брезентом. Всех гнали туда.
Мы
понимали, что страшно. Но, что происходит, мы толком не знали. Нам с
сестренкой, чтобы как можно больше унести еды с собой, дали по караваю. Мне 4 года,
сестре — 2. А как их нести? Обхватили двумя руками, прижали к животу и понесли. А
ковыляли же мы медленно до машин. Немец, видя эту картину, взял меня под мышку с
караваем вместе, сестренку так же. Закинул нас в машину.
Когда
уезжали, видели, как пылают наши дома. В итоге привезли нас в какую-то
школу. Там на голом полу мы спали ночь. Утром поели еду, у кого какая была с собой, и
нас повезли в Псков. Привезли на вокзал и стали распределять по вагонам, в так
называемые телятники.
В вагоне было очень холодно. Конечно,
мы там простудились все. Мы ехали очень долго. Я помню, останавливались и на станции нам
давали кипяток. Еду мы доедали свою, у кого она осталась, конечно. Были и те, у кого
вообще ничего не было. Был в вагоне мальчик очень больной. Он просил горячей воды. Так
люди даже кипятком делились чем могли.
В конце концов нас привезли в
Латвию, станция Цесис, недалеко от Риги. Выгнали из вагона на станцию. Мы
вышли, а кругом поле, леса и снег. К нашему прибытию на станцию на санях приехали латыши
с хуторов. Они разбирали себе работников. Но выбирали они таких, что могли работать. Ну,
например, дети подросткового возраста.
Наше дело было плохо —
на нас даже никто не смотрел. Мы стоим кучкой, своей семьей — мама, бабушка и двое
маленьких детей. Кому мы нужны? А бабушка у нас еще и толком ходить не могла. Темнеет, а
никто нас так и не выбрал.
Остались мы совершенно одни. А
куда идти? Поле и лес, место незнакомое, холодно. Нас просто так оставили. Бабушка
решила, что, значит, наша судьба такая — на этом месте умереть. Зима, мороз, мы
замерзнем и все. Бабушка все молитвы прочитала, и мы прижались друг к другу. Вдруг в
темноте мы увидели, что кто-то едет. Подъезжает к нам латыш на санях, дает нам по
пирожку. Я эти пирожки запомнила на всю жизнь: они мороженые были, но мы с таким
удовольствием их грызли. Нам казалось, что ничего вкуснее не бывает. Оказывается, что
этот латыш нашу семью заметил и поднял, что нас точно никто не заберет. Он пожалел нас,
понял, что мы погибнем.