СПЕЦПРОЕКТ «НОВОГО КАЛИНИНГРАДА.RU»
Человек вне воли
22 июня 1941 года — одна из самых печальных дат в нашей истории, начало Великой Отечественной войны. Этот день напоминает о подвигах, страданиях, смертях и лишениях. «Новый Калининград.Ru» счёл наиболее уместным вспомнить о замученных в неволе людях и дать слово самым беззащитным жертвам нацистской машины — малолетним узникам лагерей.
С началом Второй мировой войны в Восточной Пруссии появились эшелоны с военнопленными из разных стран.

По данным Книги Памяти Калининградской области, на этой территории с сентября 1939 года по май 1945 года насчитывалось более 50 трудовых лагерей и лагерей для военнопленных. Так называемых «лагерей смерти», или по-другому «фабрик смерти», где убийство пленных было поставлено на поток, здесь никогда не было.



Шталаг 1А


«...Прямо перед нами ворота, над которыми большие буквы: «STALAG 1А». За воротами лагерь, но не просто лагерь, а лагерь-город. Таких я до сих пор не видывал. С насыпи, на которой мы оказались после выгрузки, был виден огромный лагерь, один служебный блок которого был, как целый лагерь»*.







Один из первых и крупнейших лагерей в 1-м военном округе Восточной Пруссии.
Создан осенью 1939 года, лагерь стали строить военнопленные Польши.
Располагался недалеко от Прейсиш-Элау (Багратионовск),
между современными поселками Дубровка и Долгоруково.
По данным учета, за время своего существования через лагерь прошли 162 тысячи военнопленных
1
1939 год
Польские военнопленные
2
1940
Бельгийские и французские военнопленные
3
1941
Советские военнопленные
4
1944
Итальянские военнопленные
Женевская конвенция о военнопленных
Была подписана в Женеве 27 июля 1929 года. Конвенцию, которая регулировала обращение с военнопленными, подписали и ратифицировали 53 страны. СССР же не стал подписывать Конвенцию о военнопленных, а подписал только одну из двух Женевских конвенций 1929 года — об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях.

Таким образом, советские военнопленные не имели тех прав при содержании в лагере, что имели граждане государств-участниц Конвенции. Например, не имели права на переписку, могли быть захоронены только в братской могиле, имели не очень хорошее питание.
Согласно плану центрального лагеря, на территории «Шталага 1А» располагалось порядка 48 бараков. Каждый барак вмещал порядка 500 человек. Для советских солдат было выделено всего два барака. На территории лагеря также находилось два волейбольных поля, культбарак, кухня, душ, туалеты. У бельгийцев и вовсе была своя типография на территории лагеря, они выпускали свою газету.

К слову, на территории лагеря была даже почта. Согласно Женевской конвенции военнопленные имели право на переписку со своими родственниками. Имели право все, кроме советских пленных. Питались наши солдаты тоже хуже всех. В то время как у европейцев была сытная и качественная пища. Такую жизнь польским, французским, бельгийским и итальянским пленным обеспечивал Красный Крест, согласно Конвенции.
«...Ежемесячно каждый из европейцев получал большую посылку от международного Красного Креста, в которой чего только не было: консервированные масло, мясо, рыба, сыры, мука, всевозможные кексы, печенья, сгущенное и сухое молоко, сахар, сигареты, шерстяные свитера, пуловеры, носки и многое-многое другое».
План центрального лагеря
«…За воротами, метров через 5-6 налево — еще одни ворота в русский блок, напротив этих ворот какая-то старая, заросшая бурьяном дорога между двумя блоками, за ней справа — итальянский рабочий блок. Общая длина лагеря — около километра, а ширина несколько поменьше».


На каждого военнопленного заводилась специальная карточка, где был указан его личный номер, адрес, имя матери, отпечаток указательного пальца правой руки, маршрут перемещения по лагерям и фотография.
В случае гибели военнопленного на карточке ставилась отметка «verstorben» умерший.
Погиб в лазарете
28.10.1942
Иван Роснин
Погиб 06.08.1944
Фото с гармонью было сделано до начала войны
Left
Right
Между военнопленными в лагере выстраивались отношения не только социальные, но и экономические. Так как в «Штаблаке 1А» были распространены лагерные деньги и торговля, в лагере было имущественное неравенство. Те, у кого имелись деньги, могли добыть хорошие продукты и в случае чего откупиться.

«...имелись так называемые шакалы и шакалята. Что это были за звери? Шакалы занимались мелким промыслом. Из всевозможных кусочков пластмасс, плексигласа и цветных металлов они мастерили мундштуки, трубки, портсигары, шкатулочки и даже ножички с наборными ручками. Сырье они получали напрямую у итальянцев, когда тех в пять часов пополудни гнали с работы на подземном авиазаводе мимо наших ворот в итальянский блок. Тут, при некоторых вахманах, возникала возможность кратковременного контакта шакалов и посредников с итальянцами, приносившими с завода сырье для шакалов. За свое сырье итальянцы брали только жратву, ибо на том же пайке, что и у нас — русских, они весь день вкалывали на заводе. Сбыт готовой продукции шел по двум путям. Первый — в «Бельгию», «Голландию», «Францию» и «Польшу». Второй — за лагерный забор. И в первом, и во втором пути как посредники, получавшие большие комиссионные, участвовали некоторые вахманы из охраны лагеря. Плата «из-за границы» шла в виде продуктов питания: хлеба, консервов, масла и пр.».



Лагерь Шталаг 1А Штаблак
Советские военнопленные, которые содержались в лагере в более суровых условиях, чем все остальные, любыми способами пытались прорваться на территорию к европейцам.
«Были в русском блоке еще так называемые „пикировщики". Эти ребята, которые разными способами прорывались в европейскую часть лагеря, кормились там и даже приносили кое-какую еду с собой в блок. Были и такие пикировщики, которые участвовали в сбыте продукции шакалов, но таких были единицы».
Сохранившийся бетонный крест военнопленного
В лагере «Шталаг 1А» также был лазарет. Туда отправляли больных военнопленных. В основном тех, кто болел тяжелыми инфекционными заболеваниями. Например, туберкулез. Сам лазарет находился за территорией лагеря. Сейчас там находится городская свалка.
Военнопленных, умерших от ран и болезней, хоронили на лагерном кладбище «Кляйн Дексен
(у нынешнего поселка Нагорное), в 5 км от самого лагеря на запад.
Польских, бельгийских, французских и итальянских солдат погребали в отдельных могилах, на которых устанавливались небольшие бетонные кресты с указанием имени и фамилии, даты смерти и лагерного номера. Советских военнопленных хоронили в больших братских могилах. К окончанию войны на лагерном кладбище находились 543 одиночные могилы и 14 братских захоронений.
С окончанием войны лагерь был распущен. На его месте образовался проверочно-фильтрационный лагерь НКВД СССР. После того как НКВД закончило свою работу, деревянные бараки были разобраны и убраны колхозниками. Все вещи были выброшены в выгребную яму. Сейчас от лагеря осталось только поле.


На территории бывшего лагеря в земле были обнаружены личные вещи пленных - пуговицы, незаполненные жетоны, фотоаппарат и типографский шрифт.
Left
Right
Согласно данным Книги Памяти Калининградской области, в лагере «Шталаг 1А Штаблак» всего погибло 50 тысяч человек.
По данным, полученным в результате анализа базы ОБД Мемориал, в лагере погибло около 3 тысяч советских солдат.
В 1990 году на месте бывшего лагерного кладбища был открыт мемориал, который получил название «Интернациональное кладбище узников лагеря Шталаг 1А Штаблак».
Left
Right
Воспоминания малолетних узников



Геннадий Степанович
Чеведаев
81 год
...Страх у меня пропал после того, как фронт подошел к нам. Представьте, выходишь из дома, а над тобой пули свистят. Все, страх сразу проходит.
Однажды спасла меня пачка семейных фотографий. Во время одного из обстрелов мы из дому бросились в лес. В общем, спасла меня пачка снимков, которая лежала в левом кармане моего плаща. Два осколка застряли прямо в них.


Когда началась война, мне было 5 лет. Жили мы в деревушке под Витебском. Отец до войны работал в детском доме, мать была домохозяйкой. В семье нашей было четверо детей — я и три сестренки.

Людей посылали на смерть. Отправляли мужчин на фронт. Отца моего тоже забрали. Он рассказывал, что им давали винтовку, 10 патронов на 10 человек и говорили, мол, оружие добудете в бою.

Народ до войны знал немцев как добрых людей. Наверное, именно поэтому как такового сопротивления практически не оказывалось. Только на подходе немцев к Смоленску все узнали, что Гитлер и его армия идут убивать ни в чем не повинных людей. Только тогда стали биться насмерть, потому что или в бою смерть, или в плену.

Страх у меня пропал после того, как фронт подошел к нам. Представьте, выходишь из дома, а над тобой пули свистят. Все, страх сразу проходит.

У меня выработалась мгновенная реакция. В 1943 году в районе нашей деревни был сбит немецкий самолет. Приехала, конечно, жандармерия. Начали собирать людей, жителей было немного. А я был один дома, дверь закрыта на крючок. Тут стучит в окно немец. Я на стульчик встаю и кричу: «Никого дома нет». Он поднимает карабин и стреляет. В это время я лежу уже на полу. Я пошел, открыл ему дверь. Ну а немец меня повел в овраг. Там уже стояли остальные, и пулемет стоял для того, чтобы расстрелять всех. Но нам повезло, казнь почему-то отменили. Хотя им это ничего не стоило. Для них это была работа.

Однажды спасла меня пачка семейных фотографий. Во время одного из обстрелов мы из дому бросились в лес. В общем, спасла меня пачка снимков, которая лежала в левом кармане моего плаща. Два осколка застряли прямо в них.

Моя семья была вынуждена под градом обстрелов уйти к знакомым в город Витебск и поселиться там. Это был февраль-март 1944 года, фронт подошел практически к тому месту, где мы жили — детдом имени Калинина под Витебском. У нас там был дом рядом.

В Витебске шли постоянные облавы. И днем и ночью немцы вывозили людей в Германию. Если человек был здоров, то он шел на работы, а если нет…Реальная картина была в той семье, куда наша семья попала. Это была семейная пара, пожилые люди. Было у них два сына. За одного они получили сообщение о гибели, а второй и вовсе пропал без вести.




Все было построено так, будто мы и в самом деле в баню идем. Помещение это было практически все закрытое, окон не было. Там, куда мы попали, висел всего один душ на много-много людей. Стало понятно, что это газовая камера.
Ночью 6 марта 1944 года с Витебска нас привезли на ж/д станцию. Там немцы начали так называемую фильтрацию. Всех пожилых, больных — в один эшелон. Работоспособное население и детей — в другой. Набив эшелоны, нас отправили на Запад.

Мы остановились в Польше, в лагере недалеко от Гданьска. При входе туда было написано что-то вроде: «Труд облагораживает человека». Немцы завели нас в огромное помещение и велели всем раздеться. Пообещали повести в баню. Мы, пацаны все-таки, быстренько разделись, интересно же в баню попасть. Перед входом, в так называемую баню была сделана емкость, как сейчас в бассейнах, через которую проходишь.

Все было построено так, будто мы и в самом деле в баню идем. Помещение это было практически все закрытое, окон не было. Там, куда мы попали, висел всего один душ на много-много людей. Стало понятно, что это газовая камера. За нами зашли взрослые, и положение дел изменилось. Оказалось, что сюда должны были загнать другой эшелон, а не наш. Нам дали команду одеться и вернуться. По сути дела, наш эшелон попал в эту камеру по случайности.

10 дней у нас был карантин. Жили мы в палатках. После очень тщательной проверки и очередной фильтрации народа снова была погрузка. Нас повезли в эшелоне на Юго-Запад Германии. Попала наша семья в деревню Банфа близ Ласфара. Приехали туда немцы, которые заранее подавали заявку, и разобрали людей. Нашу семью в этой деревне распределили по трем хозяевам: меня оставили с мамой и отправили к одному, вторую сестру со старшей к другому, а третью сестру отправили к еще одному. Прожили мы так не долго.

В апреле нас освободили американцы. Была дана команда собрать узников и отправить под город Зиген, на территорию бывших воинских частей Германии. Держали американцы этот городок закрытым, до августа 1944 года русских туда не допускали. Нас кормили там, жили мы в казармах. Американцы проводили очень активную агитацию за то, чтобы люди уехали в Австралию, в Канаду и в Америку. Работали американцы с народом, конечно, очень сильно.

Потом пришли наши. Нас очень быстро погрузили и повезли на восток. В дорогу каждому дали большой ящик походной еды. Питания практически хватило на всю дорогу.

Когда мы приехали в Витебск, нас там никто не ждал. Нас не обустроили, не покормили. Мы были никому не нужны. У матери была родная сестра под городом в деревне. Вот мы и поехали туда. Там мы жили год.

Отец прошел всю войну и остался жив. Когда он вернулся, освободился блиндаж вблизи города, и мы переехали туда от маминой сестры. Еще год мы жили в землянке.





Александра Ивановна
Ломашук
80 ЛЕТ
...Людей в этом лагере не кормили. Ну, то есть вообще не кормили. Люди умирали от голода и истощения. А питались мы пищевыми отходами.
Под дулом ружья нас всех погрузили в машины и повезли. Куда нас везут, мы не понимали. Но было очень страшно.
Когда началась война, мне было всего 4 года. У нас была большая семья — помимо меня было еще пятеро детей (двое старших братьев и три сестры). Жили мы в селе Кокоревко Брянской области. Собственно, с началом войны к нам пришли немцы. Нашу территорию оккупировали. Старшего брата призвали.

Немцы стали ходить по хатам в селе и забирать всех мужчин. Они подъезжали на кибитке с лошадью и по очереди заходили в каждый дом. Папу, которому на тот момент было около 40 лет, тоже забрали. Просто зашли в нашу хату, взяли его под руки, посадили в кибитку и увезли. Все были в шоке, мать в слезах. Никто и опомниться не успел.

Помимо людей немцы забирали еще и всю нашу еду — яйцо, мясо. Забирали все что было. Никого не интересовало, что мы — маленькие дети, очень хотим кушать.

В один день немцы решили сжечь наше село. Они выгнали всех из домов и тут же, на наших глазах все подожги. Мы оказались на улице — мама и четверо детей. Иди нам было некуда, и мама приняла решение отправиться в лес. Собственно, там таких как мы уже было очень много.

Спать нам было негде, есть нечего. Мы начали строить шалаш, чтобы хоть где-то ночевать. Питались мы подножным кормом — то грибы найдем, то ягоды. Мама пыталась сажать картошку, просо. В общем, так мы выживали целый год. Мы все были опухшие и покусанные. Комары просто заедали нас.

А потом начались облавы. Полицаи доложили немцам, что в лесу прячется очень много семей. Естественно, немцы среагировали и приехали. Под дулом ружья нас всех погрузили в машины и повезли. Куда нас везут, мы не понимали. Но было очень страшно.

Оказалось, что привезли нас в лагерь «Локоть» в Брянской области. Помню проходную. Ворота и что-то вроде охранной будки. Там сидела охранница — женщина.

С нами была наша тетка — мамина сестра. Вот мы все вместе заходим на эту проходную. А мы, дети, такие голодные. Через окно в этой будке мы увидели кусочки сухого плесневелого хлеба. Тетка попросила у охранницы его, мол, детей покормить. Но, конечно, нам его никто не дал. Тогда тетка хватает совковую лопату, которая там стояла, и бьет со всей силы по стеклу в этой будке. В общем, достала она эти куски хлеба и отдала нам. А что они нам сделают? Мы уже в лагере. До сих пор стоит перед глазами лопата и этот хлеб.


Вышки с охраной были по четырем сторонам. Они сидели наверху и все видели. Видели, как мы ходили по территории, как мама в отходах ковырялась и как в туалет мы ходили.
Лагерь, куда нас привезли, это бывший конный двор. Там раньше содержались лошади. Туда загоняли всех, кого поймают полицаи и немцы — молодежь, семьи, детей. Когда нашу семью туда завели, там уже было очень много людей. Сам лагерь был окружен колючей проволокой, по периметру лагеря стояли охранные вышки. Пол там был цементный. Ни подстилок, ни одежды — ничего не было. Как мы спали, страшно вспомнить.

Людей в этом лагере не кормили. Ну, то есть вообще не кормили. Люди умирали от голода и истощения. А питались мы пищевыми отходами. Они в буквальном смысле слова спасли наши жизни. Немцы кормили только охрану этого лагеря. Все, что не доели, они выливали в яму. Так вот с этой кучи мама и другие люди все выкапывали и ели. Гороховый суп помню, он у них был хороший — с мясом.

Немцы не издевались над нами. Никого не били и не расстреливали. По крайней мере, я этого не помню. Зато отлично отпечаталось в памяти, как мы ходили в туалет. В туалет мы ходили в яму на улице. Вышки с охраной были по четырем сторонам. Они сидели наверху и все видели. Видели, как мы ходили по территории, как мама в отходах ковырялась и как в туалет мы ходили.

Жили мы в этом лагере 3 года. Потом узников стали распускать. А у нас ни одежды, ни отходов, которыми мы все это время питались. Решили возвращаться в свою деревню, где раньше стояла наша хата.

От хаты не осталось ничего — один пепел. Мы начали строить шалаш. Старший брат из лесу начал носить прутья, веточки. Это был конец 1944 года. Мы заселились в этот шалаш.

Закончилась война, и всем семьям начали присылать извещения о судьбе их родственников. Маме прислали, что муж ее — наш папа — погиб. Во всех семьях в нашей деревне все мужчины погибли.

После войны мы жили в нашем шалашике, жить нам было не на что, кушать нечего. Мама делала самодельные решета и возила их продавать в Брянск. Однажды летом 1946 года возвращается она домой в товарном вагоне. Едет она, а в вагоне еще двое мужчин, разговаривают между собой. Услышала она голос знакомый, а из разговора поняла, что один из мужчин едет с плена. В общем, не удержалась — подошла. А мужчина этот весь иссохший, больной. Она кинулась к нему, узнала. Это был наш папа, живой. Из вагона они вышли вместе.

Через два месяца папа умер. Во время плена он подхватил туберкулез. Встать на ноги уже не смог. Старший брат мой тоже погиб при выполнении боевого задания.



Надежда владимировна
Смирнова
78 лет


...Бабушка решила, что, значит, наша судьба такая — на этом месте умереть. Зима, мороз, мы замерзнем и все. Бабушка все молитвы прочитала, и мы прижались друг к другу.
Немцы обливали дома горючей жидкостью и тут же поджигали. А это был декабрь-месяц. Все пылало, моментально сгорало.
На начало войны мне было три года. До войны я, моя младшая сестра, мама и папа жили в Пскове. Но папу призвали, а мы с мамой и годовалой сестренкой уехали к бабушке в деревню Чужбино.

В 1942 году в деревню пришли жить немцы. Приходили к нам в дом, забирали еду. Вот это их: «матка, дай яйки» — запомнила на всю жизнь. Жить приходилось так — днем ты кормишь немцев, а ночью к тебе прибегают партизаны. Они тоже хотели есть. Никого не интересовало, что маленьких детей надо кормить.

Молодые девчонки днем прятались от немцев на болотах. Моя мама, которой на тот момент было около 25 лет, тоже уходила. Целый день она сидела на болоте, а ночью возвращалась. Женщины боялись попадаться немцам на глаза, боялись насилия. Таким образом, в деревне днем оставались только маленькие дети и старики.

Немцы сначала мирно жили у нас в деревне. Но потом, когда их стало много, они окружили всю деревню, было решено сжечь все дома. Людям разрешили только на себя надеть одежду и взять с собой узелок с едой. Так народ и стал выходить.

Немцы обливали дома горючей жидкостью и тут же поджигали. А это был декабрь-месяц. Все пылало, моментально сгорало. Для нас пригнали грузовые машины, крытые брезентом. Всех гнали туда.

Мы понимали, что страшно.
Но, что происходит, мы толком не знали. Нам с сестренкой, чтобы как можно больше унести еды с собой, дали по караваю. Мне 4 года, сестре — 2. А как их нести? Обхватили двумя руками, прижали к животу и понесли. А ковыляли же мы медленно до машин. Немец, видя эту картину, взял меня под мышку с караваем вместе, сестренку так же. Закинул нас в машину.

Когда уезжали, видели, как пылают наши дома. В итоге привезли нас в какую-то школу. Там на голом полу мы спали ночь. Утром поели еду, у кого какая была с собой, и нас повезли в Псков. Привезли на вокзал и стали распределять по вагонам, в так называемые телятники.

В вагоне было очень холодно. Конечно, мы там простудились все. Мы ехали очень долго. Я помню, останавливались и на станции нам давали кипяток. Еду мы доедали свою, у кого она осталась, конечно. Были и те, у кого вообще ничего не было. Был в вагоне мальчик очень больной. Он просил горячей воды. Так люди даже кипятком делились чем могли.

В конце концов нас привезли в Латвию, станция Цесис, недалеко от Риги. Выгнали из вагона на станцию. Мы вышли, а кругом поле, леса и снег. К нашему прибытию на станцию на санях приехали латыши с хуторов. Они разбирали себе работников. Но выбирали они таких, что могли работать. Ну, например, дети подросткового возраста.

Наше дело было плохо — на нас даже никто не смотрел. Мы стоим кучкой, своей семьей — мама, бабушка и двое маленьких детей. Кому мы нужны? А бабушка у нас еще и толком ходить не могла. Темнеет, а никто нас так и не выбрал.

Остались мы совершенно одни. А куда идти? Поле и лес, место незнакомое, холодно. Нас просто так оставили. Бабушка решила, что, значит, наша судьба такая — на этом месте умереть. Зима, мороз, мы замерзнем и все. Бабушка все молитвы прочитала, и мы прижались друг к другу. Вдруг в темноте мы увидели, что кто-то едет. Подъезжает к нам латыш на санях, дает нам по пирожку. Я эти пирожки запомнила на всю жизнь: они мороженые были, но мы с таким удовольствием их грызли. Нам казалось, что ничего вкуснее не бывает. Оказывается, что этот латыш нашу семью заметил и поднял, что нас точно никто не заберет. Он пожалел нас, понял, что мы погибнем.


Солдаты начали проверять хутор на мины. Оказалось, что вся территория хутора была заминирована. Солдаты наши удивлялись, как мы живы остались, как не подорвались
Темно, мы едем, грызем пирожки. Приехали на хутор. А там все вышли на крыльцо — его семья, работники — и нас встречают. И все плачут. Все, кто стоял на крыльце. Нас завели в дом и первым делом накормили. Дали нам маленькую комнатку, в ней стояло две кровати. Мы были рады, что попали в тепло и были сыты. Так мы остались жить у этого хозяина.

Мама работала с утра и до вечера. Надо было раздать всем коровам сена, накормить свиней, всех напоить. А бабушка ходить не могла. Доходила только до кухни. Но и она работала — чистила картошку. А я ей помогала.

Так мы жили 4 месяца. Но потом оказалось, что этому хозяину нельзя иметь таких работников. И этот мужчина был вынужден передать нас другому хозяину.

Тут-то мы поняли, что такое голод и холод. Таких у него работников, как мы, было несколько. Спали мы там на нарах. Нам солому там бросили и все. А кормили как, это просто ужас был. Помню молочный суп — рыбьи головы и чуть-чуть молока.

Мы все время хотели есть. Когда наступило лето, мы ели траву. Молоденькую, которая только вылезает. Мы объедали все полянки. А однажды нашли с сестрой ягоду — крушину. Это были ядовитые ягоды, но мы-то не знали. Наелись и еще маме с бабушкой домой принесли. Как нам было плохо!

Однажды я не удержалась и сорвала помидорку с огорода хозяйки. Я легла между грядок и подползла к ней, чтобы ее сорвать. Но оказалось, что хозяйка все видела. Она мою бабушку отчитала, а бабушка взяла веник и меня отстегала. Мне было не больно, но очень обидно. Я так хотела кушать.

На моих глазах умерла женщина. Она тоже работала у этого хозяина. Помню, лежит она на полу и не двигается. Один ее ребенок плачет и ползает возле нее, вторая девочка, что постарше, ее тормошила и умоляла встать. Тогда я, маленький ребенок, поняла, что она умерла.

А потом наступили перемены. На хуторе стала очень неспокойно. Оказывается, это наши наступали. Латыши бросили этот хутор, и мы, работники, остались одни. Еды никакой нет. Все мы ходили и искали хоть что-то покушать. В итоге нашли на чердаке окорок. Хлеба нет, а он жирный. Но есть-то до смерти хочется. Как всем было плохо! Такая жуткая диарея. Люди как плети были. Когда пришли наши солдаты, они просто ужаснулись от нашего вида.

Солдаты начали проверять хутор на мины. Оказалось, что вся территория хутора была заминирована. Солдаты наши удивлялись, как мы живы остались, как не подорвались. Ну как-то вот пронесло.

Наши нас подлечили, накормили нормальной едой. Это был 1945 год, март-месяц. Нам можно было уезжать на родину. Некоторые семьи не поехали на домой, а остались жить на хуторах. Но таких было мало. В основном все хотели домой. Наш Псков был разбит весь. Но бабушка сказала, что едем домой в любом случае. Говорила, что хоть на голый камушек, но домой. И мы поехали.

Приехали, нашли свою деревню. На наше счастье, на нашем участке была выкопана землянка. А в ней вода, холод. Мы вычерпали воду. Там была буржуйка, печь растопили. Но кушать по-прежнему было нечего. Помню, как мы выкапывали гнилую картошку из земли, делали какие-то лепешки из нее. Но главным счастьем для нас была соль. С ней все это хоть как-то можно было кушать.

А еще приходилось кушать тухлую рыбу. Женщины ходили на Чудско-Псковское озеро. Там зимой были бомбежки, и на берег выбрасывало рыбу. Зимой-то она замерзла, а весной стала оттаивать. И вот за этой рыбой ходили женщины. Запах кошмарный. Но для нас это было счастье, это было спасение. Так мы и жили.
~
СПЕЦПРОЕКТ «НОВОГО КАЛИНИНГРАДА.RU»
ЧЕЛОВЕК ВНЕ ВОЛИ
Идея, текст — Анастасия Лукина
Фото — Виталий Невар
Вёрстка — Анастасия Лукина
©2017 «Новый Калининград.Ru».


В спецпроекте были использованы данные Книги Памяти Калининградской области, а также выдержки из книги Юрия Апеля «Доходяга. Воспоминания бывшего пехотинца и военнопленного». Информация, архивные фото и прочие материалы были предоставлены Багратионовским музеем истории края.

Редакция «Нового Калининграда.Ru» выражает благодарность администрации Музея и министерству социальной политики правительства Калининградской области за содействие в подготовке материала.