Стыдно

Стыдно. Как давно мне мешает быть счастливым это чувство! С юности, когда меня заставляли ходить строем с пионерским галстуком, и несколько позже — с комсомольским значком.

И еще позже, когда отец рассказал мне, что, помимо деда, вдруг арестованного в 39-м, навсегда исчезнувшего в ГУЛАГе, — об этом в нашей семье старались не говорить, чтобы не становилось очень больно от удушающего бессилия, - так вот, помимо деда, талантливого архитектора и отца трех детей, было уничтожено еще десять мужчин в нашем роду. Итого одиннадцать. Отец их перечислил. Одиннадцать взрослых, сильных и красивых мужчин, отцов, мужей, братьев. Из четырех родственных семей. Из четырех известных и уважаемых в России родов, всегда верой и правдой служивших своему Отечеству и своему народу. Особенно запомнилось, как одного из них арестовали и не убили сразу, а отправили неизвестно куда, в лагеря, на Дальний Восток. Каким-то чудом он остался жив. Там он случайно узнал, что началась Великая Отечественная война. Он попросился на фронт. Ему сказали, что если он будет лучше трудиться, то, может быть, отправят. И он трудился. Его отправили на фронт, в штрафной батальон. И сказали, что если будет хорошо воевать — выпустят в регулярную армию. Он хорошо воевал. И, каким-то чудом — это в штрафном батальоне! — выжил. Его отправили в регулярную армию. Он воевал и дошел до Берлина. Он вернулся домой со сквозными ранениями в легких. Его опять арестовали и опять судили, как «врага народа». И расстреляли...

После них оставались одинокие жены и осиротевшие дети. Некоторых из них тоже куда-то высылали, разлучали, раскидывали по концлагерям и детским домам. Некоторые терялись навсегда. Некоторым повезло однажды найти друг друга.

Еще я иногда вспоминаю свою бабушку по линии отца, старенькую и худенькую, все свободное время, год за годом, сидящую у окна своей крохотной кухни, непрерывно и тревожно, в любую погоду и в любое время суток, всматривающуюся в зачуханный двор и в раздолбанную дорогу, непонятно куда ведущую среди унылых хрущевок. Как часто, с жалобной улыбкой, как-то растерянно, повторяла она шепотом себе или нам, иногда оказывающимся рядом: "Он сейчас придет, мой Стасик. Он ведь знает, что я его жду. Я еще посижу и подожду". 

Она ждала его больше сорока лет. Так и не дождалась. Она не верила, что его нет в живых. Несмотря на то, что в 56-м мой отец показал ей документ о реабилитации, где было написано, что дед «умер от дизентерии». Так писали о бесчисленно многих, таких же, как он, раздавленных и уничтоженных по тюрьмам и лагерям кучкой подонков во главе со Сталиным и ему подобными... С нашим с вами Калининым, в том числе. 

А сколько было тех, кто им служили! Кто из страха, кто из глупости, кто из санкционированной подлости. Кто от холуйства, кто от садизма, кто от беззакония, бесовства, инстинкта самосохранения — любой ценой! И все часами рукоплескали на партийных съездах, любовались своими вождями, «свято» верили, оболваненные пропагандой, в их силу и мудрость, в их обаяние, а на самом деле — в то, что внушалось обществу некоторыми верноподданными советскому режиму гражданами, обслуживавшими этих «личностей»: прокурорами, учеными, военными, спортсменами... И теми, кто профессионально вроде бы ближе мне, журналистами, кинорежиссерами, писателями, композиторами, художниками...

Стыдно от беспросветности всего этого было далеко не только одному мне. Нас были миллионы, шестидесятников, восьмидесятников... Целые поколения тех, кто хотел перемен. Кто выстрадал их и заслужил их. Кто приближал их, каждый — как мог.

Потом — перестройка. Тут перестало быть стыдно. Но было тревожно: а ведь всё может вернуться! И опять становилось все более стыдно, потому что на смену тем, кто бесстыдно врал десятки лет своему народу, начинали приходить те, кто в угоду своему тщеславию и бездушию, своей алчности и бесстыдству, своему маленькому и большому комфорту, готовы были к новой громадной и всеобщей лжи. Ничего не понимая в гражданском обществе и правах человека, в морали и этике, они называли демократией то, что не имело к ней никакого отношения. Они хитро и нагло, не останавливаясь даже перед физической расправой, вытесняли из информационного пространства на задворки политики тех, кто разбирался в этих вопросах, кто был убежден в презумпции этих ценностей и был способен честно служить своему обществу.

Все более и более стыдно. За тех, по другую сторону, не ведающих, что они творят. За нас, опять оцепеневших в недоумении. За себя, не находящего достойный ответ тому, что происходит у меня на глазах. Только — уйти в себя, в свою внутреннюю эмиграцию, найти своего Бога, служить только ему... Уходил. Служил. И служу дальше. И буду служить.

Но все равно — стыдно. Это уже очень глубоко во мне. Это уже неотъемлемая часть меня. Не стыдно за то, что смог сделать и что еще надеюсь сделать. Стыдно за тех, кто «сам себя возвышает... и унижен будет». Не стыдно за тех, кто «себя принижает... и возвысится«. Больше всего стыдно — смотреть центральное телевидение, изолгавшееся дальше некуда, хотя — есть куда, и всегда есть куда. Ещё хуже и хуже. К окончательному цинизму, лизоблюдству, стяжательству, вслед за которыми — опять ГУЛАГи, Освенцимы... Геенна огненная... Не стыдно за интернет и радио. Сколько бы там мусора ни было, но только там и можно еще узнать, что происходит у нас на самом деле: все более многотысячные митинги на площадях в Москве; возмущенные заявления комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации о масштабных, как никогда раньше, нарушениях на последних прошедших выборах. Об этом — ни слова по центральному телевидению и в иных прикормленных правительством СМИ. Бесчисленные требования перевыборов — и вранье Центральной избирательной комиссии, и глухота Конституционного Суда. Не стыдно?

Стыдно приходить, в который раз, здесь, в Калининграде, на площадь и видеть, как мало пришло других, неравнодушных, кому не наплевать, когда им очередной раз лгут, лгут и лгут... Стыдно видеть множество равнодушных, проходящих или проезжающих мимо за покупками, на прогулки, чтобы выпить и закусить, полежать и поспать, а потом проснуться и, как ни в чем не бывало, идти дальше обслуживать эту власть, постоянно плюющую на тебя и над тобой, лохом, посмеивающуюся.

Не стыдно было 10 декабря на площади Победы, хотя — как же мало было, все-таки, нас — тех, кому стыдно! Друзей, калининградцев и не-калининградцев, дальних и близких, знакомых и не очень, коллег, фотографов и фотографесс — всех, кто смог прийти на площадь Победы, или не смог, но хотя бы подумал придти. Всех, к кому относится еще такое не привычное нам, россиянам, слово — полиция. Бывшая, впервые за много лет, не вокруг нас, а среди нас. Сдержанные, немногословные, сильные и красивые офицеры с роскошными красным фуражками, немногочисленные и скромные. Пока что младшим, но все впереди — составом. С которыми хотелось поговорить, но еще что-то сдерживало — осторожность, опаска, сомнение. Ведь понимаешь, что все они — такие же, как мы, только — на сколько же им сложнее! — вдруг не подчиниться приказу, подать в отставку, оказаться выкинутым за непослушание из гнусной, насквозь прогнившей, сложившейся не по их воле, изолгавшейся и изворовавшейся «системы», в которой понятие чести, в том числе офицерской, призвание служить Родине, Отечеству, народу своему — пустые звуки. 

Еще были блогеры и не продавшиеся журналисты, наивные романтики, местные блаженные и юродивые, просто те, кто с доброжелательными улыбками и ободряющими жестами проходили мимо немногочисленных нас, наконец-то собравшихся, стряхнувших с себя оцепенение и недоумение, временную растерянность и окончательное возмущение от того, что позволяет себе охамевшая и обнаглевшая, тщеславная и безнаказанная «власть», начавшая показывать нам год назад свое истинное лицо. Всем — спасибо!. Спаси нас Бог! Не друг от друга, а всех вместе. И эту «власть», идущую против тебя, Боже, тоже спаси — заблудшую, заблудившую, еще не познавшую ничего неизмеримо более лучшего самой власти. Многим другим людям нашим — спасибо, еще сонным, боящимся, зависимым, опопсевшим, никому не верящим. Всем, среди кого я был, за кого решил идти, но — не понадобилось.

Утром 17 декабря тоже было не стыдно, когда первый раз в жизни мы с женой сделали плакаты с нашим мнением о результатах «выборов» и о том, как события последних двух недель преподносились по ТВ и интерпретировались лично Путиным (все эти увиденные им презервативы вместо белых лент, оппозиция, кричащая, как послышалось ему, «бараны» и хит сезона про бандерлогов). Мы и раньше не раз ходили на митинги, но без плакатов. Теперь решили — надо открыто высказывать свою позицию. И хорошо бы сделать это мирно и весело, как это случилось в Москве неделю назад. Мы надеялись, что придут разные, особенно молодые люди, которые выскажутся о достоинстве, о том, что они — не бандерлоги, что хватить их гипнотизировать... Мы были на площади Василевского. Но еще подъезжая к ней, мне стало стыдно. Потому что почти никого не было. Там было уныло, скучно и тревожно. В основном — бабушки и дедушки. Речи коммунистов или других, кого слушать не интересно, кто не вдохновляет. Иногда — что-то стоящее. В основном — традиционное «выпускание пара». К трибуне пробиться не получилось. Список выступающих был согласован организаторами заранее. Митинг закончился, и нам стало еще более стыдно. Мы подумали: почему, когда калининградцев задел частный и материальный вопрос транспортного налога, они возмущались? А теперь, когда речь идет, по большому счету, о том, в какой стране дальше жить, — почти никто на улицу не выходит? Почему в Москве и в Питере люди самоорганизуются, создают группы, в том числе — по выдаче чая на митинге 24 декабря, или ищут людей в своих районах, чтобы вместе добираться или быть рядом на улицах? Почему средний класс, студенты, самые разные люди — выходят на улицы и говорят власти «вы нас не представляете» в наших столицах? А в Калининграде это сделали единицы. У нас нет модных, молодых, креативных и веселых? Что так скучно-то? Скучно и стыдно? И это опять — навсегда? Потому что единственное, в чем эта власть научилась совершенствоваться, — это во вранье, в манипулировании нами.

А скажите мне, депутаты нового созыва, зачем вы 21 декабря собирались? Чтобы опять договориться втихаря «по понятиям»? Опять показать нам свое мелкобесие и фарисейство? Опять убедить нас, свой смиренный народ и вообще весь мир, в своей растленности? Чтобы опять стряпать свои скороспелые и несовершенные законы? Опять зарывать в землю кричащие проблемы и беззаконие? Опять пировать во время чумы? Опять распихивать по карманам свое ничтожное сиюминутное и даже не догадываться о прекрасном вечном? Думали ли вы о том, что Россия теперь опять на полшага от вождизма, очередного культа личности и лагерей для политических? Не верится. 

Вы продолжаете получать свои проценты, скрывать свои счета, пристраивать на тепленькие места свои родственников, устраивать свои шутовские шоу, зомбировать нас дурацкими передачами по телевидению, смеяться над нашими белыми ленточками, сравнивая их с контрацептивами? А что еще нам на себя вешать, чтобы вы нас заметили из своих членовозов? Как нам пробиться на ваше телевидение, чтобы вы о нас узнали? Нет. Вы будете бесстыдно лгать об оплате митингующих на Болотной и снисходительно не узнавать наших лучших рок-музыкантов. Вы будете, разглагольствуя о гражданском обществе, гнобить наши общественные организации, в которые уходят те самые талантливые и принципиальные, кто не хочет иметь с вашей дилетантской компанией ничего общего. Вы будете увольнять или убивать тех журналистов и адвокатов, которые не хотят быть вашими «шестерками». Вы будете рассматривать дела тех офицеров полиции, которые отказываются без письменного приказа руководства арестовывать и разгонять митингующих. Вместо того, чтобы награждать их.

А что делать одному моему знакомому парню, сыну нашей давней подруги, несколько лет назад поступившему в не-буду-уточнять-какое Высшее военное училище накануне предпоследних выборов, где вы впервые получили подавляющее-все-вокруг-большинство. Знаете ли вы, что ему тоже было стыдно, что он плакал дома после того, как его и его друзей по курсу возили целый день в автобусах и заставляли вбрасывать в урны для голосования «левые» бюллетени? И это вскоре после присяги! Не было ли стыдно их командирам? Или страшно? То есть — в случае чего — в бой идти менее страшно, чем стерпеть намек на неприятности от некоего партийного функционера? Но как же офицерский суд чести? Что, важнее очередная звездочка на погонах? И потом — лекции о патриотизме читать? Подавать пример? Так о чем плакал этот парень? За что было стыдно ему? Какой он сейчас, после нескольких лет вашего безраздельного правления?..

Вот... Утром написал это слово — стыдно. Потом еще и еще. Не знаю — просто, чтобы выговориться или куда-то отдать, а вдруг опубликуют. Хотелось веселее, но не получается. Не время веселиться. Что-то висит в воздухе. Безумие? Обида? Стыд? Только что посмотрели видео «Бабушка о Путине». Бабушка эта тоже о стыде говорит. Значит, мы не одни. Кому еще не стыдно? Что нам всем делать, чтобы было не стыдно?

«Куда вы идете, порождения ехидны?» Это не я вас спрашиваю. Это Иоанн спрашивает. Две тысячи лет. Не идите. Не тащите нас за собой. Там плохо. Лучше — уйдите.