Сундук

— Знаете, доктор, мне совершенно нечего надеть…
— Как-то вы это слишком по-женски сказали, больной.

Доктор улыбнулся, ему было весело, весна была уж совсем близко, еще немного, и будет апрель, будет теплее, и напоминания о зиме пропадут. До следующей зимы пропадут. Пока же еще дул холодный мартовский ветер.

— Ну почему по-женски, просто у меня не получается жить, как обычные люди живут. Я вот очень джинсы люблю и футболки-поло, но последние года всё пижамы да пижамы… Нет, я не то чтобы жалею об этом, я понимаю, что это данность, но, понимаете ли, тяжело постоянно одно и тоже носить. Весна вот опять же, апрель скоро, а там и май…

Больной тоскливо улыбнулся. Ворот его застиранной вылинявшей пижамы был поднят, один краешек отогнулся вниз, что придавало больному уж совсем несчастный, потерянный вид. Доктор вздрогнул от слов больного. Апрель, и тут апрель…

— У моей бабушки был сундук, набитый тряпками, как у многих женщин разного возраста, причем и не один сундук. Я постоянно слышал от нее — «нечего одеть, нечего одеть…». Мы приходили с ней в магазин, и она ничего не могла себе выбрать. Продавцы знали нас, бабушку они побаивались и считали чудаковатой старухой. Она носила оранжевое пальто с воротником из песца зимой, и абрикосового цвета плащ весной, очень любила косынки повязывать вокруг шеи, очень уважала большие очки от солнца, чтоб оправа была толстой, массивной. В магазинах бабушка примеряла множество вещей, но неизменно отказывалась от их покупки, и аргумент всегда был один — я уже это носила!

И что ей можно было возразить? Ей было много лет, она многое повидала…

Однажды я влез в ее сундук. Чего там только не было… Туфли чудовищных форм, на платформе и просто с грубым толстым каблуком, какие-то юбки с бахромой и рваным краем, рубашки цвета хаки и просто защитной расцветки, свитера крупной и грубой вязки, туфли на плоской подошве, как кроссовки, футболки с разными надписями, спортивные штаны очень советского вида, ангоровый платок… И это было не все. В сундуке этом и остальных были просто модно-культурные запасы… Я был маленьким, и мне просто казалось, что я перебираю странные цветные вещи, что они все мертвы и нет о них памяти. Став чуть старше, я понял, что перебирал целые культурные слои… Вот мода на платформу и брутальность, вот тебе тонкие силуэты и тонкие ткани, вот и свитера с горлом, в которые можно спрятаться и от холода и от людей.

Бабушка не коллекционировала вещи. Более того, вещами то все это не считала. Но отчего-то не выкидывала. Для нее это были прожитые годы, для меня яркие тряпки. Какой разный подход, а доктор?

Доктор молчал и улыбался. Его бабушка вещи в сундуках не хранила, но любимой ее присказкой было — я еще в войну эти новинки ваши носила…

— А что, доктор, от меня останется? Десятилетняя пижама?

Больной отвернулся к окну. За стеклом видно было кусочек неба и легкую полоску солнца, макушку дерева и вдалеке стаю птиц…

— Говорят, что люди живы, пока их помнят. А меня и помнить некому. Вот только вы, доктор, записи сделаете в моей карте. И буду я в архиве, как и положено — несколько десятков лет. Такая жизнь, доктор. Ни тряпок не насобирал, ни одеть нечего…