Руководитель ансамбля древнерусской музыки: фольклора в деревнях сейчас практически не существует

— Это механическая скрипка. Я кручу ручку, она приводит в движение натертое канифолью колесо, которое дает по струнам. То есть колесо вместо смычка. А пальцами вместо струн зажимаю специальные флажочки.

— Это копия, сделана лет пятнадцать назад. В России древних лир почти не осталось. Традиция их изготовления ушла в начале двадцатого века.

— Гусли — бытовой инструмент Запада России, скажем так, угро-финского происхождения. На юге у славян его нет. Свои гусли я делал сам, потому что нужен был больший диапазон. Обычно гусли бывают 9-струнные, 11-струнные — у меня 13-струнные. У Сергея Старостина тоже гусли очень хорошие, один мастер из Питера сделал.

— Гусельные мастера сейчас стали появляться — в Москве, Петербурге, других городах. Я в интернете нахожу ребят, которые потихонечку учатся делать гусли и начинают на них играть. Живая традиция была утеряна — в 80-е годы поумирали последние гусляры в Псковской области. Но есть записи, и сейчас молодежь этим интересуется. С лирами сложнее. Это инструмент европейский, их потрясающе делают во Франции, в Венгрии, Германии, Англии. Это не какой-то там самобытный инструмент, он очень интересно развивался и достиг большого разнообразия: есть оркестровые лиры, сольные и так далее. В России лиры делают несколько человек.

— Пение — это организованный крик, процесс организованного эмоционирования. Медитация — это погружение в себя, сосредоточение на собственной личности, не более того. Медитация — одна из подготовительных форм к молитве, призванная отключить человека от внешних источников раздражения и так далее. Человек медитирующий не может выступать на сцене, потому что он ничего не отдает. Мы не медитируем, потому что, прежде всего, отдаем. Все, что переживаем сами, заставляем переживать людей, которые находятся в зале. И здесь нельзя быть двойственным. Как только ты начинаешь отключаться, фальшивить, живая связь мгновенно теряется.

— Нет никакого духа, заложенного изначально. По одной простой причине: музыка — это искусство здесь и сейчас. Музыка есть только тогда, когда она исполняется, все остальное — текст. Мы берем, например, ноты семнадцатого века и начинаем их петь — и мы поем современное произведение по текстам семнадцатого века. Композитор написал произведение — это одна история. На следующий день он принес, доверил свое произведение исполнителю. Насколько прочтение исполнителя соответствует изначальному замыслу композитора — уже совсем другая история.

— Каждый человек интерпретирует. Создавая образ того или иного произведения, художник руководствуется только неким объемом знаний и глубиной своей фантазии. Мы всегда создаем свой образ того, что исполняем: я так вижу, я так слышу, я так понимаю это и я несу полную ответственность за то, что делаю, что пою. Это моя песня, мое произведение, я его создаю здесь и сейчас. Я могу много всего рассказать о песне, но это будет всего лишь информация, которая поможет по-разному воспринять мой образ песни. Ведь каждое произведение неоднозначно, и своим рассказом я создаю какие-то дополнительные зацепки для человека, который способен услышать и что-то себе сфантазировать.

— Его практически не существует. Ушло поколение людей, которые были воспитаны в крестьянской общине. В общине единство проживания жизни отражалось в единстве совместного пения. Человек ведь как живет, так и поет. Люди жили вместе, видели жизнь друг друга как на ладони. Песня в фольклоре — это всегда совместные переживания чего то, не художественное произведение, предназначенное для показа, презентации, продажи, а пение для себя, для своих. У каждой деревни, каждого села были свои песни. Более того, у каждой семьи были свои песни.

— Деревня умирает, старики остаются, молодежь уезжает или спивается — поездите по России, посмотрите. Это жуткий процесс. Естественно, он отражается на фольклоре: нет нормальной жизни — не будет нормальных песен. Там, где сохраняется община, там поют. Есть здоровые села, где и молодежь поет. На смену уходящим 70-80-летним приходят «новые» 60-летние бабушки, они поют по-другому, потом научаются, для них пение становится существенной частью жизни.

— Псевдофольклор призван убеждать городского жителя в том, что существует некий абстрактный русский народ, который поет русские песни. И городские жители, которым на самом деле все это до лампочки, думают: вот так и живут, вот так и поют люди в деревне. Реальные проблемы и переживания деревенских жителей города совершенно не касаются. Более того, официальный фольклор — это ширма, которой государство прикрывает проблемы деревни, сельского хозяйства, взаимоотношений людей на селе, проблемы национальной культуры, национального языка. Официальный фольклор поет одни и те же песни из года в год, иногда туда вливается какой-нибудь кабацкий или уголовный репертуар. Они никогда не пели настоящий фольклор и петь не будут, потому что он существует по другим законам. По сути, он вообще закрыт. Это не какие-то открытые песни, доступные всем, там все очень сложно.

— Пока я пою песню для себя, это фольклор, но фольклор, выносимый на сцену, становится произведением сценического искусства. Любой человек, выходящий на сцену, что-то декларирует, что-то хочет рассказать, кого-то в чем-то убедить. Люди на это реагируют: «Мы тоже так хотим», — начинают петь для себя, ходят в кружки художественной самодеятельности и так далее. Каким образом я доношу через песню ту или иную идею — это моя ответственность, мой выбор. Программу «Душеполезные песни на каждый день» мы сделали с ребятами в 2003 году. Я предложил идею Сереже Старостину и Лене Федорову, тогда еще Володи Волкова с нами не было. Леня пел свои великолепные песни на стихи Александра Введенского, Алексея Хвостенко, Велимира Хлебникова. Сережа пел свои духовные стихи. Мы до сих пор выступаем по ночным клубам, выступаем для молодежи. Не для людей готовых, а для людей, которые ищут. Мы не боимся парадоксальных вещей, не боимся оказываться в ситуации, когда необходимо утверждать: мы в это верим, мы это любим, нам это важно. И люди слушают и понимают. Христос ведь проповедовал не среди праведников, а среди тех людей, которые чувствовали себя грешниками, которым нужен был выход. Так и мы — поем для тех, кто ищет, кто считает это для себя необходимым.

— Никто из нас ни к чему не готов. Если человек говорит, что он готов принять смерть, он лжет. Так и здесь. Если человек говорит: «Я готов принять народную культуру», — он лжет. Он просто гордится и думает, что высоко вознесся и стал лучше других людей, которые не готовы. Никто из нас не готов. Честнее сказать: «Я хочу этого, мне это нравится».

— С удовольствием! Надеюсь, что приедем. Возможно, в следующем году.