Писатель Леонид Юзефович: Калининград показался мне «несуществующим» городом

Писатель Леонид Юзефович, лауреат премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга», встретился с калининградскими читателями в рамках фестиваля «Дни литературы в Калининградской области». Афиша Нового Калининграда» послушала воспоминания литератора о работе школьным учителем истории, рассуждения о связи прошлого и настоящего, рассказы о службе его матери в Кёнигсберге и представляет самые любопытные фрагменты встречи.

Об истории и квазиистории

Есть исторические романы, есть квазиисторические романы. Исторический роман — этот тот, который пытается воссоздать реальность. К таким романам я отношусь плохо, потому что, если человек хочет воссоздать реальность, он не должен писать роман. Он должен пользоваться какими-то другими жанрами. Есть романы, которые на вид исторические, но на самом деле автор ставит перед собой совсем другие задачи и решает их на историческом материале. Классический пример — романы Алексея Иванова «Золото бунта», «Сердце пармы» или роман Евгения Водолазкина «Лавр».

Документальных романов у меня два — книга о бароне Унгерне и книга о Пепеляеве и Строде («Зимняя дорога» — прим. «Афиши Нового Калининграда»). Это именно документальные романы. Я их так называю с некоторой надеждой, потому что романы они только по организации материала, там нет вымысла вообще никакого. Настоящего историка не интересуют эмоции, его интересуют поступки, какие-то явления. Да, в моих книгах мне важны эмоции, которые испытывают люди, я в исторических источниках ищу то, что касается их чувств. Я организую свои книги так, как организуют романы композиционно. Вот Набоков говорил о том, что главное в искусстве — это не что сказано («сказано» — это я добавляю), не как сказано, а что за чем. Я его очень-очень понимаю, потому что, мне кажется, настоящее искусство начинается там, где человек понимает, в какой последовательности он должен говорить.

О Калининграде

Я здесь был в 89-м году. Мы приезжали с маленькой дочкой и провели здесь [время] с утра до того времени, когда отходил поезд на Москву. То есть часов, наверное, шесть-семь. Денег у нас не было, и мы, так, ходили, где-то поели… Город произвел на меня ужасное впечатление. Какой-то он был «несуществующий». Это были сплошные пятиэтажки, но мы не знали, куда идти. Например, если бы я знал, что зоопарк сохранился, я бы пошел туда. Сейчас я живу в гостинице «Москва» и первым делом я пошел в зоопарк. Но тогда я этого не знал. Мы нашли только собор, который стоял в руинах, могила Канта была. Но сам собор был в руинах и производил величественнейшее впечатление. Знаете, не всегда всё нужно восстанавливать.

Вот знаменитый замок под Гейдельбергом, который французы взорвали в XVII веке, он так и лежал в развалинах, а в XIX веке одного француза позвали туда, чтобы он этот замок восстановил. Он приехал, посмотрел и сказал ни в коем случае не восстанавливать, потому что там одна башня стоит, другая лежит, третья наполовину упала, и это производит невероятное впечатление. Часто руины действуют на нас сильнее, чем полностью отреставрированные вещи.

А сейчас, конечно, Калининград замечательный, но сейчас я немножечко дискредитирую свои комплименты, ведь это же вариант бабьего лета — желтая листва, чудесное время года, сейчас очень красиво, просто замечательно. <…>

Кстати, я сегодня ходил в музей (Калининградский областной историко-художественный музей — прим. «Афиши Нового Калининграда»), я всячески упирался, потому что, я считаю, я столько за свою жизнь повидал всяких музеев, что мне лучше просто погулять по городу. Но я не жалею, что я пошел в этот музей. Замечательный военный отдел, очень деликатный, панорама хорошая и прекрасный археологический отдел. Я посмотрел археологию — там просто класс. Я сам много раз бывал на раскопках, я понимаю. Очень понравилось.

О Кёнигсберге

У меня мама здесь была в 24 года. Она была врачом в медсанбате. Говорила, что у нее было замечательное место службы, потому что «мины до нас не долетали, а снаряды через нас перелетали». И вот эту формулировку я всегда помню, когда «мины не долетают, а снаряды перелетают». Она была старшим лейтенантом и вела здесь дневник, не зная, что вести дневник на фронте строжайше запрещено. Солженицын за это в лагерь угодил. Но она просто была молодая дурочка, она не знала о таком. И спокойно, ни от кого не скрывая, вела этот дневник. Он у меня лежит дома, но там ничего такого нет, в основном там описываются чувства к одному офицеру, картины природы, ну и картины разрушений там есть. Такой дневник советской девушки, лозунгов много, как исторический источник он любопытен.

Мама моя умерла 10 лет назад. У меня хранится в числе её наград медаль «За взятие Кёнигсберга». Эту зелено-черную колодку я прекрасно знаю. <…> Она много чего рассказывала. Она здесь жила, наверное, до осени 45-го года. <…> Ей солдаты подарили оленёнка маленького, которого она выкармливала молочком с бутылки, потом он за ней бегал, как собака. Когда она уезжала, отдала его в кенигсбергский зоопарк. Но она мне говорила, что, наверное, его там съели, потому что голод был большой, и когда она ходила с ним по улице, немцы показывали знаками, мол, дура ты, надо его съесть.

О прошлом и настоящем

Когда я был молод, мне даже мысли не приходило писать о Великой Отечественной войне, потому что вокруг меня было очень много людей, которые были на этой войне. Как мне кажется, нормальный человек сорокалетний не будет писать про чеченскую войну, если он там не был. В этом есть какой-то моральный изъян. Сейчас мне писать про Отечественную войну уже как-то не нужно, а молодые пишут. Они пишут квазиисторические романы. <…> То есть они на этом материале решают свои философские и другие задачи. Я считаю, что это нормально — прошло почти сто лет.

Вы знаете, я когда-то вывел для себя такую формулу. У меня есть книга о русском дипломатическом этикете в Средневековье, и эта формула там звучит так: «Прошлое может многое сказать о настоящем не потому, что оно похоже на него, а потому, что в нем заметнее вечное».

Человек, который пишет про Ивана Грозного, а хочет рассказать про Сталина, для меня вообще не существует. Если мы честно напишем об Иване Грозном, мы скажем что-то о людях этого типа — Цезаре Борджиа, о каком-нибудь тиране, много о ком скажем. Может, в том числе что-то скажем и о Сталине. Но если ты будешь сознательно писать о Грозном, имея в виду Сталина, ты ничего не скажешь ни про Ивана Грозного, ни про Сталина. Поэтому сознательное написание с намёками — это презираемый мною стиль письма.

О писателях и критиках

Это не кокетство — есть писатели, которые не любят писать. Я отношусь к их числу. Я люблю думать, мечтать о том, что я напишу, а писать не люблю. Существуют писатели, которые любят писать, для которых это состояние — естественное. Я свои книжки складываю. Мои книги — это не живопись, это мозаика, я их набираю.

Литературную критику я читаю, если попадается. Почему нет? Довольно спокойно к этому отношусь. Ругают меня почему-то редко. Я не считаю, что пишу что-то такое, что требует особого понимания. Если читателя взволновала история двух людей, затерянных в якутской тайге, значит, он всё правильно понял.

Об экранизациях

По моим книгам снято много фильмов. Но это мне звонят обычно и говорят: «Я хочу экранизировать». И первое, что я говорю: «Я сам могу написать сценарий!». Потому что за сценарии платят гораздо больше, чем за книги. Я не хочу, чтобы кто-то писал, я сам владею этим нехитрым искусством. Это очень нехитрое искусство, ему можно научиться.

Мне нравится телевизионный фильм «Казароза». Потом я писал сценарий не по своим книгам «Гибель империи», его снимал Владимир Хотиненко. Там разные серии, некоторые мне нравятся, некоторые не нравятся. Последний фильм по моей повести снял режиссер Сергей Снежкин, он называется «Контрибуция». Он мне почему-то понравился, хотя вначале я даже поссорился с режиссером и снял свое имя с титров. Мне не тот вариант показали, какой-то неокончательный — к вопросу, как важно, что за чем. Потом я посмотрел в нормальном варианте, и он мне, в общем-то, понравился.

 

  О работе школьным учителем в 90-е годы

У меня был тяжелый период в 90-е годы, как у многих. Для некоторых это было хорошее время, для меня оно было плохое, просто у меня были маленькие дети и старые родители. И жена — преподаватель музыки, которая вообще ничего не зарабатывала, поэтому 10 лет я ничего не писал, работал в трех школах. Работать в трех школах, вести по шесть уроков, вот попробуйте. Причем еще ты постоянно переезжаешь куда-то, в каждой школе — разные учебники. Когда наши свободолюбцы стали говорить: «Как у нас будет один учебник?», я подумал: «Да вы что, вы просто никогда не работали, вы не понимаете, когда ты приходишь в три школы, и дети сидят с разными учебниками. Так нельзя подготовиться даже на параллель».

Об успехе

Ко мне успех пришел поздно. И знаете, я это тоже много раз говорил, мне неловко повторяться, но когда к молодому писателю или художнику, композитору приходит успех, ему кажется, что это заслуженно, что успех к нему пришел, потому что он такой замечательный.

А когда ко мне успех пришел в 53 года, а до этого я был просто школьным учителем истории, никому не известным, то ты понимаешь, что это могло быть, могло не быть. Я вижу элемент случайности. Я вижу людей, которые ничуть не хуже меня, но вот у них как-то не сложилось.

Что касается премий (литературных наград — прим. «Афиши Нового Калининграда»), это и деньги, вот меня к вам в Калининград пригласили, на следующий год кого-нибудь другого пригласят. Но я же понимаю, что это временно всё, а в молодости кажется, что так будет всегда, что ты получил премию — и теперь тебя будут зефиры на своих крыльях носить по миру. Я воспринимаю всё это очень циклично — сегодня есть, завтра нет.

Записала — Алина Белянина, фото — Виталий Невар, «Новый Калининград»