Почти в каждом краеведческом музее Калининградской области есть отдел, посвященный первым переселенцам. Обычно это комната, заполненная артефактами и протокольными фотографиями советской эпохи, сквозь которые сложно рассмотреть живых людей. Музей «Бабушкин альбом» (0+), который ровно год назад переехал с ул. Багратиона в Дом офицеров на улице Кирова, формировал свою коллекцию по другому принципу. В паблике музея указано, что его основа — это предметы, принадлежащие семьям участниц фольклорного коллектива «Летавица». О том, как личные вещи из хранителей памяти о близких становятся музейными экспонатами и мостиками к далеким предкам, «Новому Калининграду» рассказала создательница и хранительница «Бабушкиного альбома» Юлия Аверина.
Между городом и деревней
— Откуда появилось желание создать музей?
— От интереса к своим предкам. Первое, с чего мы начали — поняли, откуда мы. Желание узнать это приходит в определенном возрасте. Мне довольно рано захотелось понять, почему я так живу и так мыслю. Можно сказать, начала возвращаться к своим корням. Мои корни — это мои бабушки и дедушки. Вообще они абсолютно разные: одна бабушка в 1946 году переехала сюда из деревни Перикса Тамбовской области (для ее отца война закончилась в Кёнигсберге), но она мечтала о городской жизни и всё деревенское хотела забыть. В Калининграде ее папа занял квартиру в районе «Вагонки», в Калининграде она закончила школу и пединститут. Она была модница и красавица, мечтавшая всегда быть на высоте. Работала она в пожарной части на Нарвской. В общем, типичная городская женщина советского периода.
Вторая бабушка приехала в конце 40-х годов из Черниговской области и выбрала сельский образ жизни. Они с дедом (он, кстати, был из Сибири) сохраняли те принципы, которые были в их родной деревне. Разводили кур, вели домашнее хозяйство. Когда то в юности я побывала на родине этой бабушки и видела их быт. Жили она на станции «Рябиновка», бабушка работала проводницей. До сих пор она там и живёт.
В общем, внутри у меня была такая нескладушка, я металась от города к деревне, мне нравилось и то, и другое. Кроме того, я пела в народном детском ансамбле, и наш педагог Эльза Федоровна Папшева (она сюда приехала из Архангельской области) привила мне интерес к фольклору. Чем старше я становилась, тем больше вникала в эту тему. На какое-то время я все это забросила из-за детей, работы и каких-то других увлечений, но в итоге интерес вернулся.
— Как начинали собирать коллекцию? Это ведь тоже семейная история?
— Верно. На самом деле, моя коллекция началась с рушников. Когда мне было лет двенадцать, я была в деревне у своей бабушки в Черниговской области. Залезла в старый дом ее прабабки (он был закрытый, как в фильме ужасов, всё в паутине и пыли — жутковато), нашла там ухваты, кринки, однотонный домотканый рушник XIX века.
Рушники — очень глубокая тема. История их узоров — это тоже своего рода связка между городом и деревней. С конца XIX века произошла интересная вещь. Была такая парфюмерная фабрика «Брокаръ», которая собрала по России примеры народной вышивки. Сотрудники этой фабрики адаптировали их, и схемы этих вышивок стали наносить на оберточную бумагу, в которую заворачивали мыло. Они оказались, как бы сейчас сказали, гениями маркетинга. Большинство не архаичных рушников (особенно это касается юга России) вышито брокаровскими вышивками.
Есть в нашей коллекции и более старые рушники с традиционными узорами. Например, из Новозыбковского района Брянской области. Но изучение узоров — это дело исследователей, а бабушки в деревне никогда не станут называть символы сложными названиями. Они скажут: «жучок», «гусочка», «цветочек», «галочка».
— Но в главном зале музея не столько рушники, сколько народный костюм.
— Да, начала я с рушников, а потом стала заниматься в основном одеждой. Сейчас у нас уже 45 полных комплектов костюмов из различных регионов (в том числе там Чувашия, Мордовия, а также Украина и Белоруссия), то есть из мест, откуда сюда переезжали в конце 1940-х.
— Найденные в регионе костюмы у вас есть?
— Практически ничего не удалось тут найти. В Полесском районе в коллекции музея Инессы Наталич один костюм из Чувашии есть от местных переселенцев. Была одна бабушка из Рязанской области у нас на первом фестивале, у которой хранится костюм, но он более современный все-таки. Также мы знаем бабушку из Гусева, у которой хранится брянский костюм, подобный есть также в Историко-художественном музее. Но это, конечно, очень мало. Вся наша коллекция — это сборные варианты.
— Как можно научиться находить региональные особенности в национальных костюмах?
— У всех костюмов были свои отличительные особенности. Это был паспорт человека, по которому можно было определить, откуда он, сколько ему лет, какой у него статус. Девушка отличалась от замужней женщины. 43-летняя «старуха» тоже отличалась. В украшениях также отталкивались от местных особенностей. Если на Севере шла добыча жемчуга, то костюм украшался большим количеством речного жемчуга. Там, где проходили торговые пути, костюм отличался разнообразием покупных тканей, шелковые платки появлялись. Северная девушка — это жемчужные венки и кокошники, это лен и крапива, но в ее костюме нет шерсти. Почему? Казалось бы, на севере холодно. Но на севере невозможно прокормить овец с такой шерстью, из которой можно получить нитку. Шкуры животных — да, их использовали в одежде, но шерсть была редкостью. Зато на юге все одеты в шерсть — там с этим проще. Природа помогает нам все логически расставить по своим местам.
Или еще такой момент: почему на севере все расписное? Избы, сундуки, прялки, все предметы быта практически... В одной только Архангельской области 19 видов росписи. Тут тоже все просто. Долгие зимы, лето всего три месяца, а остальное время все вокруг серое, однотонное. Хочется красоты! Отсюда и резьба, и роспись. На юге же всегда практически бурное цветение, там не нужно тратить время на украшение быта. На севере и говорят тихо, и поют тихо, потому что в избе эти люди проводят большую часть жизни. Логика была во всем, и ничего лишнего не было. Депрессии тоже не было, но был тяжелый труд. Люди рожали много детей, такой был уклад. Потому что чем больше семья, тем больше хозяйство, и тем больше мы займем и обработаем земли. Русские — в первую очередь земледельцы. И сюда, в бывшую Восточную Пруссию, мы тоже ехали, чтобы поднимать прусские земли. Когда во все это погружаешься, сам постоянно учишься. Я статьи начала писать о формировании культурного кода нашей области. Вопрос «почему мы такие» может быть только оттуда, из памяти о наших предках.
— Можно ли обывателю самостоятельно находить в деревенских костюмах городское влияние?
— Если крестьянка приезжала в город, она там видела барышень, и ей тоже хотелось выглядеть по-городскому. В моде тогда были длинные юбки, обтягивающие корсетки, шляпки и зонтики. Так как крестьянки редко были худосочными (скорее, это были дородные девушки), они шили кофты и юбки, которые имели лишь внешнюю схожесть с городской одеждой. Дальше признаком достатка стала одежда из крашеных фабричных тканей, которую украшали лентами. Домотканые вещи стали выходить из моды.
— Где вы находите эти вещи, если в регионе их почти невозможно отыскать?
— Что-то мы приобретаем во время экспедиций, что-то нам дарят. Надо понимать, что целый костюм, который бы сохранился конкретным человеком — это огромная редкость. В какой-то момент наши деревни опустели, и тут все внезапно вспомнили, что они русские. Этим воспользовались мародеры, которые поехали в опустевшие деревни. Конечно, все, что находят, они распродают за бешеные деньги и никакой истории не сохраняют. В итоге все это привело к тому, что даже в большой России невозможно найти народный костюм от одного носителя. Да, есть Сергей Глебушкин, который собирает по своей Рязанской области, как-то мы привозили на наш фестиваль историка моды Игоря Климова из Тульской области, который по своему региону собирает костюмы. В Брянской области Алексей Белас имеет огромную коллекцию этнографии своего региона, просто спасает по заброшенным домам эти вещи. Это люди, энтузиасты своего дела, которые хотят сохранить память о своих деревнях. Они тоже собирают по крупицам. Не сложилось у нас так, что бабушка пришла и подарила нам сундук. Мы ведь в России пережили много такого времени, когда что-то выменивали на дефицит, что-то дети выбрасывали, не щадя и не жалея. В советское время никто не хотел хранить бабушкины сундуки. Брали пару вещей на память (те же рушники), а остальное выбрасывали. Поэтому рушники мне, в основном, и попадаются. Как-то покупала вещи у одной девушки для музея. Оказалось, что ее бабушка переехала с Урала. Она тоже обронила фразу про то, что у нее было много вещей. «Мы все выбросили, а то, что осталось, в шкафу немного место занимало, — сказала она. — Да и с этим я не знаю, что мне делать». Вещи она отдала нам.
Простые вещи простых людей
— У вас нет каких-то внутренних противоречий по поводу того, что ваша коллекция помещается именно тут? То есть для своего времени это здание уже было очень современным.
— Да, мы находимся в конструктивистском немецком здании, но нас успокаивает то, что здесь была ремесленная школа для девушек. Это первое. Но вообще, если вы думаете, что с помещением у нас все было просто, то нет. Мы вдвоем сами себе создатели. Да, все нам говорят, что у нас все классно и здорово. У нас получается выигрывать гранты от министерства по внутренней политике, и министру Андрею Сергееву мы очень благодарны за поддержку, он единственный, кто пришёл к нам в гости. Он посмотрел и впечатлился. Дому офицеров и его директору Кучеру Василию Васильевичу мы тоже благодарны, так как у нас появился дом. Сложно, многое делаем своими руками, но нас это не пугает. В ноябре, кстати, исполнился год, как мы на этом месте. Мы рады тому, что есть. Вообще, если кто-то думает, что музей — это хороший бизнес, то нет. Да, в городе есть музеи, у которых все получается. Но тут мы не просто рассказываем про русскую культуру, мы хотим сохранить память о простых людях, которых с нами уже нет, и передать ее следующим поколениям, нашим местным жителям. Это наша основная цель. Сохранить и передать.
— Получается, в своем музее вы выходите за рамки фольклора и этнографии.
— Выходит, так. В пандемию у нас появился отдел 40-х и 50-х годов. Начали мы с одежды, с бабушкиных платьев и фотоальбомов. Иногда я прохожу мимо мусорок и вижу какие-то вещи, которые потом попадают в наш музей. Так мы нашли и спасли альбом, в честь которого назвали наш музей. Это семейный альбом, в котором первая фотография датируется 1946 годом. Предположительно я установила хозяина альбома. Это мужчина, который в 1981 году умер. Известно только, что он работал на заводе «Янтарь». Вероятно, дети его выросли, и этот альбом они вынесли за ненадобностью. Оказывается, есть люди, у которых на такое рука поднимается. Кроме того, листая альбомы бабушек, мы всегда что-то такое выискиваем. Из одних только фотографий мы можем узнать очень многое: каким был быт того времени, как тогда выглядели люди, во что они одевались... В альбоме можно найти старое письмо, бабушкин рецепт. Это все история. У нас вся экспозиция крутится вокруг бабушкиного альбома.
— То есть вторая часть музея — это история, рассказанная через обычных людей?
— Можно и так сказать. У нас ведь музеев первых переселенцев выше крыши, но во всех практически одно и то же. Вторая часть нашего музея, на первый взгляд, тоже как у всех. Но идея нашего музея — сохранить память через простые вещи о простых людях. Плюс рассказать про русскую культуру в подлинном ее виде. Детям нужно объяснить, почему какие-то вещи люди берегли и до нашего времени сохранили, почему мы к некоторым вещам относимся исключительно трепетно. Да, мы живем в другое время, но знать это нужно хотя бы для общего развития. Некоторые люди к нам приходят и спрашивают: «А вы это сами сшили?» То есть они даже не отличают старинные вещи от нестаринных. Да, они в очень хорошем состоянии, потому что долгое время хранились в сундуках. Некоторые вещи нам абсолютно новыми достаются. Потом появилась потребность рассказать, как всю эту одежду создавали.
Головные уборы и украшения я восстанавливаю по старинным образцам, потому что такого найти практически невозможно.
— В общем, на первом плане все-таки национальный костюм, а уже потом предметы быта?
— Если говорить про быт, то предметы попадают в музей различными путями. Вот это деревянное корыто нам женщина из Белоруссии подарила, ее мама работала в колхозе имени Ленина под Зеленоградском (там она шесть лет подряд была лучшей дояркой колхоза), и с этим корытом она сюда со своей малой родины переехала. Другая женщина рассказала, что ее дед сюда из Брянской области переехал с одной стиральной доской. Для нее стиральная доска стала фундаментом, на котором строилась память о ее семье... Это сундук женщины, переехавшей сюда в 1970-х годах из Киргизии. Он с ними кочевал по всему Союзу. Еще есть сундук Марии Ильиной из нашего ансамбля, это ее бабушки, переехавшей из Астраханской области. По одной линии у нее дедушка летчик, а бабушка учительница. То есть кто-то сюда только со стиральной доской ехал, а кто-то с сундуками и вещами, показывающими их статус.
Деревня — это не дача дедушки
— Из описании музея на вашем сайте можно понять, что ядро коллекции, вокруг которого все начало формироваться, — это не только предметы из вашего семейного архива, но и из архивов других участниц «Летавицы».
— Собственно, идея создать музей появилась после выставки, которую мы с Татьяной (Татьяна Федотова — руководительница ансамбля «Летавица» — прим. «Нового Калининграда») организовали. Мы с ней вместе учились в музыкальном колледже (она на год меня младше). Когда закончили, Таня пошла работать по специальности, а я ушла в другое направление. Будучи уже взрослыми, мы снова встретились. У нее уже был ансамбль «Летавица», а я пришла к ней попеть. Потом одно зацепилось за другое, и мы начали эту тему изучать. Пришли к тому, что у нас обеих есть воспоминания, которые нам бабушки передали. Пения нам стало мало, и на пятилетие ансамбля (это было шесть лет назад) мы небольшую выставку собрали. На тот момент у нас было всего пять комплектов костюмов, рушники, какие-то предметы быта. Другими словами, началось все с тех регионов, из которых сюда переехали наши бабушки. Собрали тамбовскую парочку (она так и называлась, это городская мода), привезли и были счастливы. А дальше уже стало интересно. Стали выяснять, почему какие-то вещи люди хранили и берегли. Потом оказалось, что это не только нам интересно, потому что в городе, к огромному сожалению, нет места, отражающего историю первых жителей, приехавших сюда из деревни. В общем, начиналось у нас все с концертов, а после появления музея они стали концертами-лекциями. Мало того, что я рассказываю о регионах, питавших Калининградскую область, мы поем песни этих регионов, показываем их одежду, даём возможность надеть на себя старинную вещь, потрогать предметы быта.
— Получается, тему переселенцев вы под своим углом стали изучать...
— Именно. Люди, которые переезжали сюда в конце сороковых (особенно это касается сельской местности), селились по региональному принципу. Чуваши и мордва никого не пускали в свои поселки, их даже по названиям отличить можно — Мордовское, Саранское, то есть названия те же, как у них там, на месте быта. У нас, на самом деле, со всеми населенными пунктами так. Малиновки и Рябиновки — это та же история. Из Брянской области, например, приезжали, и целый колхоз заселялся этими переселенцами. Естественно, они там что-то из обычаев сохраняли. Из одежды люди, конечно, почти ничего не везли, потому что они ехали из разрушенных регионов, не от хорошей жизни в хорошую, а из плохой, думая, что будет лучше, поэтому они как-то несильно с собой все везли. Максимум — рушники. Мне чаще всего именно они встречаются.
— Проблема в том, что деревенское в Калининградской области сохранить было практически невозможно. Тут, собственно, нет деревень. Есть хутора и поселки.
— Да. Поэтому когда сюда ко мне дети приходят, я их спрашиваю: «Что такое деревня?» А они мне отвечают, что это дача у дедушки. Они даже не представляют этого. Однако у наших людей есть какая-то родовая память. Другая группа детей однажды пришла на экскурсию, они внимательно изучали все предметы. Один мальчик долго смотрел на прялку и сказал, что с ее помощью, наверное, можно делать ткань. Он сам почти угадал. А про взрослых я вообще молчу. Первое время я называла нас музеем слез. Люди приходили и, видя какие-то вещи, начинали плакать, так как вспоминали детство, поездки в деревню к бабушкам. Наверное, в этом и есть смысл всего этого. Вообще наши бабушки и дедушки очень мало нам рассказывали. Согласитесь, мы с бабушками и дедушками гуляли и веселились, но вряд ли спрашивали, откуда они приехали. Это сейчас я в сорок лет сижу с этими вопросами, но бабушек уже нет, и спросить не у кого. Так я и начала все восстанавливать. Сначала из папиных воспоминаний что-то вытягивала. Но чем дальше, тем сложней.
— У калининградцев есть некоторые проблемы с культурным кодом, так?
— Мы каждый день с вами формируем культурный код. Но как можно говорить о калининградцах, не зная, откуда они тут взялись? Наши бабушки и дедушки тут не родились, а приехали сюда из мест, где были резные наличники, вышитые полотенца и домотканые костюмы. Прусская земля вообще была другой. Понятно, что многие деревенские жители впервые тут столкнулись с туалетом и ванной прямо в доме. Поначалу они пользовались только простейшими предметами, выбрасывая немецкие вещи (в деревне ведь каждая вещь имела свое значение и предназначение, лишнего не было). В лучшем случае все это отправлялось на чердак, в худшем — просто в поле. Мой собственный дед переложил немецкую печь, потому что его не устраивало, как она работала. Все в доме переделывалось под привычные нужды.
— То есть место меняет культуру, но не заменяет ее?
— Если мы живем на прусской земле, то это не значит, что она заменила наш культурный код, наши корни. Конечно, хотим мы этого или нет, мы все то, что вокруг впитываем. Каждый день идя на работу, видим архитектуру, узнаем исторические какие то данные. Но для меня это абсолютно нормально. Я очень рада тому, что сохраняют здания, которые являются памятниками архитектуры. Да, это не наша культура, но культура в целом — это очень широкое понятие. Она должна быть, и разрушать ее нельзя. Мне жаль, что в советское время много разрушили. Но это вовсе не значит, что все нас окружающее внезапно должно стать нашей культурой. Калининград все равно уже русский город. Сюда приехали очень сильные люди. Только представьте: у переехавшей на эту землю женщины муж или сын могли погибнуть на войне. Она с детьми поселилась в городе, разрушенном... к ней подходит немка с ребенком и просит его накормить. И ей, немке этой, казалось бы, ни в коем случае помогать нельзя. Но она ее подкармливала и поддерживала, а сама порой недоедала. И это не единичный случай. Эти истории одна за другой звучат из уст людей, приносящих вещи в музей в отдел 40-50-х годов. Он полностью сформирован из артефактов и историй местных жителей.
Текст: Иван Марков, фото: Юлия Власова / Новый Калининград
© 2003-2024