Вадим Храппа — известный калининградский писатель, автор книг «Ульмигания» (16+), «От Адамова яблока до яблока раздора» (16+), «Фонтан сирены» (6+) и многих-многих других. Правда, уже несколько лет он ничего не пишет, живет в маленьком увитом плющом немецком домике в поселке под Светлогорском, возделывает сад, ухаживает за курами, содержит пасеку. И оставляет впечатление счастливого и самодостаточного человека. «Новому Калининграду» Вадим Храппа рассказал, имеет ли смыл сегодня писать книги, почему любовь — важная составляющая творчества, и насколько Гоголь значимее Достоевского.
Один молодой экскурсовод признался мне, что палочкой-выручалочкой для него являются саги, сказки и легенды из книг Вадима Храппы. Например, из «Страны аистов» (18+) или из «Прусских хроник» (18+).
Очень хорошо, по его словам, туристам «заходят» истории про братьев Брутена и Видевута, про колдуна Валтина Зупплита, про конькобежца из Лабиау, который так быстро мчался по льду залива, что не заметил, как провалился в прорубь. Острая кромка срезала ему голову, словно бритвой, но поскольку скорость у тела и у головы была одна, то, выскочив из следующей проруби, он как раз со своей головой и встретился. Сначала она намертво примерзла к телу, а потом, когда конькобежец отогрелся в таверне чаем, всё же отвалилась.
«В долгих автобусных поездках, когда за окном ничего интересного, а развлекать туристов чем-то надо, такие истории подходят лучше всего, — поделился гид и добавил: «Жалко, я не знаю, кто такой Вадим Храппа. Я даже не уверен, что это реальный человек, мне кажется, это какой-то мифический персонаж».
— Обычно такой вопрос задают в конце интервью, но я хочу начать с него. Над чем сейчас работаете?
— Ни над чем. Я пенсионер, все в прошлом. ..
— Неужели нет никаких идей?
— Конечно, есть. Мне интересно сказки писать. Пару романов в башке сидит. Но, если честно, не уверен, что это кому-то нужно...
— Ну как «не нужно»? Вас активно читают, регулярно издают и переиздают. А среди экскурсоводов вы вообще — притча во языцех. Как вы, кстати, относитесь к тому, что они активно использую ваши произведения в своей работе?
— Да ради бога! Пусть используют, это нормально. Так и должно быть. Тем более что эти саги не мои. Это всё из книг на немецком языке, который дал мне Палыч (Анатолий Павлович Бахтин — бывший главный архивист Государственного архива калининградской области, скончавшийся 2023 году — прим «Нового Калининграда»).
Я уже не помню, как они точно назывались. Штатная переводчица архива перевела фрагмент, и Палыч передал мне распечатки. Он сказал: «Посмотри, мне кажется, ты сможешь что-то из этого сделать». Я взялся. Носил тексты к переводчикам, деньги платил. И потом просто свёл весь полученный материал в кучу. Творчества там было не очень много, по правде говоря.
Но, с другой стороны, саги эти — они как медаль. Да, физиономия на ней не моя, там чужой портрет, но выковал-то ее все-таки я!
— Вы рассматриваете «Страну аистов», например, как историческое или как художественное произведение?
— Пойми, я не историк, я — писатель. Я как кимвал звенящий, звук отраженный. Саги — это реальные истории, но пропущенные через мифологическое мышление человека.
— Почти все ваши книги связаны с местной тематикой, с историей этой земли, с её мифами, легендами, с её прошлым. Складывается ощущение, что каждая ваша работа — это признание ей в любви.
— Ну, а как иначе писать? Да и зачем, если любви нет?..
— Вы родились здесь?
— Нет, родился я где-то в Челябинской области, откуда меня тут же и вывезли — через месяц или два после рождения.
— Вы так говорите, словно никогда не заглядывали в паспорт. Что там значится в графе «место рождения?»
— Ну почему? Заглядывал. Поселок называется Аргояш. Где это точно находится, я понятия не имею. И мне это, если честно, совсем неинтересно.
Детство я провел в Бендерах. Сегодня этот город входит в состав непризнанного Приднестровья. В Калининград с мамой и сестрой мы приехали в начале 70-х, когда мне было лет пятнадцать, наверное. Мама просто решила перебраться сюда, её каким-то труднообъяснимым образом тянуло в эти места. У меня же фамилия норвежская. Изначально она звучала как Храпп. Потом буква «а» появилась. Её бабушке в Казахстане во время эвакуации зачем-то приписали. Возможно, маме хотелось быть поближе к прародине. Не знаю...
Но она без тени сомнения обменяла теплый город Бендеры, где арбузы по пять копеек килограмм, на Калининград.
— Каким вы его увидели?
— Возникло ощущение, что приехал на Родину. Но не сразу. Поначалу Калининград показался мне холодным и серым. Ленинский проспект вообще не произвел впечатления — какой-то уж очень советский.
Совсем другие эмоции вызывала улица Шиллера, где мы жили. Нашими соседями были адмиралы Балтфлота, разное партийное начальство, для которого построили три или четыре специальные пятиэтажки. Помню, утром по улице ходила молочница, сырки какие-то разносила. Ничего подобного в других районах Калининграде не наблюдалось...
Фото из архива Вадима Храппы
— Как вы оказались среди такого окружения?
— Я не знаю. Мама сумела обменять квартиру в Бендерах на жилье в хорошем районе Калининграда. Она здесь учила коков в Морском рыбном порту. Ну, и меня устроила в кулинарное училище, которое находилось в здании, где ресторан «Атлантика».
— Вы хотели стать поваром?
— Трудно сказать. Но чем-то надо же было заниматься... В Бендерах я учился в техникуме легкой промышленности, но меня оттуда выгнали. В приказе было написано: «За вульгарное поведение». Это же 70-е годы. Я ходил в овчиной шкуре навыворот, в рваных джинсах, носил длинные волосы. Хипповал, одним словом. Но это еще терпели. А потом драка большая с румынами случилась, и после этого всех активных её участников отовсюду повыгоняли.
Для меня это был, можно сказать, закономерный результат. В школе у меня тоже не все, скажем так, гладко было. Я откровенно не понимал, что там делаю. Особенно, конечно, доставала математика. Тангенс, котангенс — бред какой-то!
— Кулинарный техникум в Калининграде вы всё же окончили?
— И даже поваром некоторое время поработал. Вернее, мясником. Сначала устроился в ресторан «Гудок» на Южном вокзале. Там меня однажды током сильно шибануло. Доставал тушу из холодильника, и вдруг — бац. Очнулся уже в раздевалке... Потом я был начальником разделочного цеха в диетической столовой, что напротив Дома художника у парка Калинина (cегодня парк Центральный — прим. «Нового Калининграда»). Правда, кроме меня, в этом цехе больше никого не было. Я начальник, я же и подчиненный. Всё бы ничего, но платили плохо — шестьдесят рублей всего. У поваров вообще в Советском Союзе были маленькие зарплаты. Потому что все знали: они всё равно что-нибудь домой утащат.
— А вы тащили?
— Конечно, тащил! А как же! Чем я маму с сестрой, которая еще в школе училась, буду кормить? Да и в целом была такая система, что нельзя было не утащить. В принципе невозможно. Там же на самом начальном этапе, когда поступала туша, надо было и ОБХСС, и тресту, и еще Бог знает кому по куску мяса дать. Такое негласное правило...
— Людям-то, простым посетителям столовой, что-то оставалось? Хватало им мяса?
— Хватало. Была ведь такая штука, как пересортица. То, что можно было делать из вырезки, делали из мяса сортом пониже.
— Почему ушли из мясников? Надоело?
— Так в армию забрали. Кстати, там странная ситуация сложилась. Дело в том, что в молдавском техникуме, откуда меня выгнали, давали среднее образование, а в нашем калининградском училище — нет. Надо было еще отдельно ходить в вечернюю школу. А зачем мне это нужно? Решил не ходить. В итоге в армию я ушел с девятью классами. По идее, поскольку я раньше спортом занимался — самбо, дзюдо, — меня должны были либо в морскую пехоту записать, либо в парашютисты. Но из-за отсутствия среднего образования направили стройбат в Вологодской области. Но в армии я десятый класс все-таки окончил.
— Как складывалась ваша жизнь после демобилизации?
— Вернулся я Калининград и подумал : «А не стать ли мне оформителем?»
— Неожиданно.
— К каким фильмам?
Фото из архива Вадима Храппы
— Зачем при такой жизни книги писать ?
— Сам не знаю...Короткие рассказики я начал писать еще в Бендерах, когда в школе учился.. Писал и тут же выбрасывал... О чем писал? Да о том, что видел вокруг. Здесь я осень ненавижу — дом начинает течь, дрова нужны. А там я осень любил. Выйдешь на улицу, а там морось теплая, туман, через который пробивается свет желтых фонарей, листья падают с деревьев на землю с легким стуком, а булыжная мостовая похожа на армию мокрых черепах, которые куда-то ползут...
А может, у меня это по наследству. Мой дед начинал писать, но ничего не написал. После филфака Одесского университета, где не было военной кафедры, его призвали в армию уже с должности директора школы. А там война. Погиб он в 1941 году под Ленинградом.
Здесь, в Калининграде, всё началось с карикатур. Решил попробовать себя и в этой сфере. Как-то раз просто наудачу принес свои картинки в газету «Маяк», а их раз — и напечатали. Принес другие, их тоже напечатали. Мне нравилось работать в «Маяке», я в основном с ним сотрудничал. Платили там нормально. В «Калининградском комсомольце» за картинку рубль давали, а в «Маяке» — минимум три. А то и пять могли дать.
В то время там много разных газетных зубров работало. Были весьма интересные личности. Помню такого журналиста Фурмана. Большой такой, рыжий. Он, что интересно, не писал ничего от руки и на машинке не печатал. Просто садился и надиктовывал текст машинистке. Целую полосу, а то и две мог без остановки надиктовать. Я был в восторге от него. Уникальный человек!
Постепенно, кроме карикатур, я начал писать маленькие юмористические рассказики. Ну, а потом мы вместе с моим другом Жорой Рыжковым, стали ездить по области — выступать со своими рассказиками. Всё официально — путевки нам выписывались в Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей. За выступление платили очень прилично — 13 рублей. Больше, чем Пугачевой за концерт, наверное.
— Какой был репертуар?
— Да ерунда какая-то. Я эти рассказики повыбрасывал потом. Но людям нравилось. Чем глупее рассказ, тем громче аплодисменты были. Я пытался что-то умное предложить, но не шло. А про давку в автобусе — только давай!
Но наша гастрольная деятельность довольно быстро закончилась. Много завистников появилось. Мы с Жорой хоть и не члены Союза писателей, а выступали от него, а члены Союза без дела сидели. Нас звали, а их, таких маститых, нет. Обидно... Доносы на нас пошли. У меня был маленький скетч про надувные куриные яйца. Мол, придумали такую штуку — можно яйцо любого размера сделать. Написали, что я бросаю тень на Продовольственную программу (она была принята в 1982 году на Пленуме ЦК КПСС «для преодоления товарного дефицита в стране» — прим. «Нового Калининграда»).
— Чем для вас это закончилось?
— Нас с Жорой комсомол пригрел, хотя мы не были членами ВЛКСМ. Выделили нам помещение во Дворце культуры рыбаков, и мы там небольшой юмористический театрик организовали. Даже с диско-балетом! Однажды, помню, мы зачем-то пришли на собрание в обком комсомола. Обсудить наше очередное выступление, что ли... А я еще мартышку на поводке привел, и она укусила комсомольского начальника прямо за мягкое место.
— Откуда у вас мартышка?
— Я одно время и в зоопарке оформителем работал, и кто-то, видно, какой-то моряк, принес в зоопарк зеленую мартышку. А их там и так сверх всякой меры, они же плодятся как кролики. Ну вот мне и предложили. Я взял, она дома у меня жила — на Шиллера. Намучился я с ней, не знаю как. Кусачая, зараза, спасу нет. В конце концов я не выдержал и отнес ее обратно в зоопарк.
— Держать дома мартышку, гулять с ней по городу... Вы любили эпатировать публику?
— Тогда, в 80-е, в этом было куда меньше эпатажа, чем можно подумать. Калининград был городом моряков, которые везли сюда разную экзотическую живность со всего света. Это сейчас моряков нет почти. Сегодня человек с мартышкой, думаю, вызвал бы куда больший интерес, чем тогда.
— Имел ли для вас последствия тот инцидент в обкоме комсомола?
— Сам по себе тот случай — нет. Все посмеялись и забыли. Но общая ситуация скоро изменилась. Не хотелось бы подробно останавливаться на этой истории, скажу одно: мне пришлось уехать из города. Какое-то время я жил в Республике Коми. Назад вернулся, когда уже вовсю шла Перестройка. Устроился оформителем на турбазу «Дюны» и стал потихоньку приходить в себя.
— С Анатолием Павловичем Бахтиным вы сошлись на почве краеведения?
— Нет, как с художником. Палыч был очень сильным художником. Сложился довольно узкий круг: Палыч, Олег Мелехов, Юрий Григуль, ну и я. Хотя художник я очень средний... Мы очень тесно общались, хорошо дружили.
Палыч для меня вообще очень много значил. Он для меня был словно какой-то пастор. Я всегда мог зайти к нему в архив (благо от моего дома на Шиллера это было недалеко) и рассказать то, что никогда никому не рассказал бы. Советов он не давал, просто мудро кивал, но мне хватало того, что он меня выслушивал. Когда он умер, всё обрушилось. Для меня это стало еще большей катастрофой, чем смерть мамы...
Олег Мелехов, Вадим Храппа и Анатолий Бахтин, фото из архива Вадима Храппы
— Когда вы поняли, что вы — писатель?
— Очень поздно. Я не думал и не планировал быть писателем. Некоторые мечтают, идут к этому. А я правда не понимаю, как это — хотеть быть писателем? Это как-то само получается. Вот как борода. Растет и растет...
В середине 90-х у меня вышло две книги «Саги и сказки Витланда» и «Предания Кёнигсберга», но я все равно не рассматривал себя как писатель. Даже не думал об этом. Но вот после выхода «Ульмигании» в 2003 году начал уже приходить к этой мысли. Мне не очень нравится эта книга, но это, в отличие от прусских саг, уже чисто мое сочинение, это писательская работа.
Кстати, с «Ульмиганией» вышла забавная вещь. Мне понадобился персонаж: князь из бартов, желательно ближе к Самбии. Решил — будет жить в Гирдаве (Гердауен по-немецки)... Перекопал прусские имена... Пусть, думаю, его зовут Рендал. Запустил в роман этого Рендала, он там стал жить, я — записывать все его поступки. Роман вышел в «Эксмо».
Через пару лет вышел в свет первый русский перевод «Хроники земли Прусской» (16+) Петра из Дусбурга (средневековый хронист, живший во второй половине XIII — начале XIV века — прим. «Нового Калининграда). Палыч мне привозит экземпляр. Я читаю, а там — князь Рендал. Из родового замка Гирдава. Я в принципе не мог этого знать. Но ведь знал! Откуда?! Но в целом, повторюсь, «Ульмигания» мне не нравится. А вот повесть «Белая рыба» (18+), по-моему, получилась хорошо.
Вообще-то писательство признается психиатрами как форма шизофрении. Ты влезаешь в шкуру другого, ещё и вымышленного тобой человека, и живешь, чувствуешь, говоришь, как он, записывая всё на бумагу. И в другом абзаце уже становишься ребёнком, женщиной или собакой. Это уже не раздвоение, а растроение, расчетверение личности. И поначалу трудно выбираться из этих шкур, и ты начинаешь вести себя с близкими как собака. Но потом привыкаешь менять личины. Однако на психике всё равно сказывается.
Я к тому, что невозможно захотеть стать писателем и стать им, как нельзя стать по прихоти шизофреником
— Какая литература вам нравится?
— Не помню, кто это сказал, и не знаю, как точно звучит эта фраза, но смысл такой: «Гениально — это тогда, когда ты не понимаешь, как это сделано». Я не понимаю, как свои вещи делал Гоголь. Как делал Бунин, я вижу. Могу сделать примерно так же. Как Чехов писал — в принципе, тоже. Но только не пьесы. Они просто невероятные. Но это всё же не литература. Это какой-то другой вид искусства...
А вот как писал Гоголь, я никогда не смогу повторить. Я не понимаю, как это сделано. «Глуп как сивый мерин». Это очень смешно, но почему «сивый»? Почему «мерин»? Или вот судебный заседатель, от которого пахло водкой, потому что его мама в детстве уронила. Тоже жутко смешно, но как такое человеку вообще в голову пришло? Или унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла. Это все настолько неожиданно, настолько парадоксально, что только за голову схватиться.
Можно сказать, что Гоголь практиковал сюрреализм еще до того, как слово это придумали. Гоголь своей «Шинелью» перевернул всю литературу. Вообще всю, не только русскую. Раньше был герой, который, условно говоря, сидел на коне, с копьем в руках, завоевывал принцессу, побеждал дракона. А у Гоголя нет никакого героя. Ну, хотелось человеку шинель новую и всё тут. Хемингуэй оттуда же вырос. Кто герой в «Старике и море»? Да никто! Просто хотел человек рыбу поймать. Но в целом вещь удивительная. На чём держится вся современная литература, если вдуматься? Это Библия, Гомер, Шекспир и Гоголь. Это всё просто за облаками!
— Может, еще на Достоевском?
— Терпеть не могу Достоевского. Это вообще не писатель. По восемь деепричастных оборотов в предложении, как такое вообще возможно? На странице два предложения всего помещается. Начинаешь читать и забываешь, о чем в начале речь шла. Это раз. А во-вторых, все персонажи Достоевского говорят одинаково. Ну что это такое?. Но мало кто это чувствует, мало кто понимает. Нобелевскую премию по литературе непонятно за что дают порой. Например, в 1970 году ее дали Солженицыну. Но Солженицын — это, возможно, хорошая журналистика, но это не литература, не изящная словесность. Ничего общего с Гоголем, с Чеховым это не имеет.
— Литература кормила вас когда-нибудь?
— Никогда. Даже в лучшие времена. А сейчас и подавно. Условия у издательств жесткие очень. Писателю предлагают процент с продаж? Роялти. А что это такое? Это полторы тысячи в месяц. На пиво* только, разве что. Кстати, полторы — это еще хорошо. Молодые-начинающие вообще могут по сорок рублей в месяц получать.
И главное — никак не проверишь, сколько книг продалось. Может, дополнительный тираж напечатали и продали, но ты не знаешь и никогда не узнаешь об этом. Не будешь же ты по всей стране ездить — проверять. Как тут работать? В стол писать? Но писатель только тогда писатель, когда у него есть читатель.
— Но даже при таких жестких условиях издателей многие всё равно пишут книги.
— Пишут. Печатают их за свой счет. Потом ходят гордые, дарят свои книжки родственникам и соседям. Мол, глядите, я тоже писатель. Я этого не понимаю. Писательство — это работа. Это невероятной тяжелый труд, адски тяжелый труд. Писатель должен зарабатывать хоть что-то.
— Какую-то совсем печальную картину вы нарисовали. Получается, у такой профессии, как писатель, нет будущего?
— Пока я его не вижу. Может, что-то изменится лет через пятьдесят, но пока — так. У издательств есть некий пул авторов, которые добились известности еще в 90-е, вот на них и делается ставка. А молодому как пробиться? Зачем издателю его печатать? Принесёт ли его книга деньги — еще бабка надвое сказала. Скорее всего — нет. Зачем рисковать?
Что касается меня, то, глядя на всё это, руки опускаются. Хотя мне, я считаю, повезло — то, что я хотел сказать, я давно сказал.
Я вот хотел написать книгу сказок для детей — написал. Это последняя книжка, которая у меня вышла. Называется «Фонтан сирены». Я написал её по мотивам... Нет, даже не по мотивам... По своим ощущениям от посещения маленьких городков нашей области, которые я очень люблю. Они все очень красивые, и я очень рад, что их сейчас стали потихоньку чистить, приводить в порядок.
— Давно живет в поселке?
— С 1989 года. Я специально выбрал это место, чтобы подальше от людей. Тут хорошо, спокойно. Выйдешь утром — птицы поют. Особенно мне дрозды нравятся. Соловей — он назойлив, у него, по сути, одна-единственная фраза музыкальная. А дрозд — постоянно импровизирует. Это счастье какое-то — его слушать.
Кстати, эта деревушка называлась раньше Вангниккен. Это по-немецки. Прусское же название — Вангеник. В переводе означает «вырубка в лесу». То есть этот посёлок здесь был до прихода Ордена...
— Расскажете о своем хозяйстве?
— Да нет у меня никакого хозяйства. Куры одни — и всё. Как без кур-то? Яичницу все по утрам любят...
Год этот проклятущий какой-то: ни фруктов, ни орехов, ничего. У меня пасека есть, а меда в этом году нет. Пчел подкармливать сахаром пришлось. Всё из-за погоды, из-за заморозков, которые в неподходящее время весной ударили. Может, следующий год будет лучше...
*Алкоголь опасен для здоровья
Текст Кирилл Синьковский, фото автора и из архива Вадима Храппы
© 2003-2025