Захар Прилепин: я выдаю себя за русского империалиста, и мне так проще

Писатель Захар Прилепин стал специальным гостем XV книжного фестиваля «С книгой — в 21 век». «Афиша Нового Калининграда.Ru» побывала на творческой встрече Захара Прилепина с читателями в библиотеке им. Чехова и записала самые интересные моменты: о новом романе «Обитель», о правде и вымысле в прозе, о предсказаниях, замкнутом круге истории, Украине и Нобелевской премии по литературе.

О романе «Обитель»

«Обитель» — это действительно особенная для меня книга. Хотя бы потому, что действие романа происходит в исторической реальности практически столетней давности. Вообще мне кажется, что наша сущностная загадка заключается в том, что в России времена неизменны. Перечитайте тексты древнерусской литературы, Пушкина, Гоголя, советскую литературу — тот же «Тихий Дон», и вы заметите, что персонажи, в сущности, одни и те же. Они просто путешествуют из века в век.

Ты попадаешь в какую-то ситуацию и видишь одни и те же типажи: вот тот же самый Гришка Мелехов, тот же самый князь Игорь и та же самая Ярославна — все они находятся на своих местах.

Когда я писал «Обитель», у меня не было ощущения, что я занимаюсь исторической прозой. В эту историю меня заманил мой друг, режиссер Саша Велединский, он позвал меня съездить на Соловки, мол, поехали, может быть, ты там что-то напишешь, а я, может быть, что-то экранизирую. И мы приехали на Соловки, жили там, смотрели, ходили на службы, а потом вернулись домой, и я пообещал Саше, что придумаю небольшой сюжет. И через три месяца я оказался в Москве, приехал к Саше, он спросил: «Ты придумал сюжет?». И я ответил, что придумал, и тут же экспромтом, из головы, накидал ему историю. Саша сказал: «Так запиши ее». И я сел писать, но понял, что в эту тему нельзя бросаться огульно. Я оставил все дела, купил много книг, целую библиотеку, по Соловкам, по жизни Соловецкого монастыря, разную житийную литературу, и все это изучал полтора года. А потом выбрал исторический промежуток — конец 20-х годов ХХ века, Соловецкие лагеря и то, что там происходило.

В «Обители» где-то 120–140 персонажей, и большинство из них имеет своих реальных прототипов. Как это происходит? Ты нападешь на след героя. Сперва узнаешь его имя, потом — строчку из внутрилагерной переписки (куда попал, какой работой занимался), потом ты узнаешь, что он сломал ногу и попал в больницу, а потом вдруг ты находишь фотографию человека. И теперь, помимо того что ты немного знаком с биографией человека, ты знаешь его в лицо и понимаешь, что он твой ровесник, и чувствуешь себя не только свидетелем его жизни, но и ответственным за нее. А потом ты узнаёшь, что его расстреляли или амнистировали, и понимаешь, что обязан о нем написать. Я говорю это без ложного пафоса. Ведь человек, который существовал, никуда не исчезает, он же где-то здесь есть, он просит тебя: «Ну напиши еще обо мне в следующей главе, пусть я еще появлюсь, я же был. У меня нет детей, нет внуков, нет свидетелей жизни, кроме тебя». И ты идешь по пути жизни этих людей. Все это становится реальностью, жизнью в сфокусированном виде, и она довлеет над тобой, влияет на тебя.

О правде и вымысле в прозе

Один из главных героев романа «Обитель» Фёдор Эйхманис подтверждает мистическую канву написания этой книжки. Фёдор Иванович Эйхманис существовал на самом деле, в реальной жизни его фамилия была Эйхманс. Он был начальником Соловецкого лагеря с 1924 года. Родился и вырос он в деревушке, получил первое высшее образование, потом второе экстерном, попал на Первую мировую войну, стал разведчиком, и неплохим. Был награжден, ранен, революцию встретил в лазарете, потом попал на работу в ЧК, потом в поезд Троцкого, и он был главой этого поезда, ходил в кожаной куртке и наводил на всех ужас. После окончания гражданской войны работал по линии ЧК в Туркменистане, а потом контролировал всю Среднюю Азию. В общем, карьера стремительная. В числе прочего он занимался разработкой операций по устранению радикальных врагов советской власти, после Соловков он был в течение пары месяцев главой всей системы ГУЛАГа, потом начальником третьего отделения внешней контрразведки и так далее.

В конце концов, его расстреляли в 38-м году как организатора троцкистских связей с Россией.

Я повесил на стену его фотографии, вглядывался в его лицо. А потом, когда дописал роман и всю историю Эйхманиса, то подумал, что надо бы написать последнюю главу о встрече с его дочерью — она родилась незадолго до расстрела отца, и ее мать была жива и могла рассказать. Дочь звали Эльвира Фёдоровна Эйхманс. Я знал, что она еще жива, но не мог ее найти. Я собрался с духом и написал полностью придуманную главу, в которой рассказываю, как приезжаю к Эльвире Фёдоровне в гости, как она меня поит чаем, как ведет себя, какие книги у нее в библиотеке, какие истории о своем отце она рассказывает.

Роман вышел. А через месяц мне на электронную почту приходит письмо, которое так и подписано — Эльвира Фёдоровна Эйхманс. Тут я впал в легкий ступор, сперва даже боялся открывать это письмо, потом прочел. И в этом письме Эльвира Фёдоровна (а у нее безупречная речь, абсолютная грамотность, в общем, видно, что человек в блестящем интеллектуальном состоянии) пишет: «Захар, здравствуйте, мы с вами никогда не виделись, два года назад я уехала жить в Америку, прочитала вашу книгу, и вы в ней слишком много сообщили вещей обо мне и моей семье, которые вам никто не мог рассказать. Вы меня никогда не видели, но откуда вы знаете, какая у меня библиотека, как я выгляжу, какая у меня манера поведения? И в-третьих, вы описываете такие вещи из биографии моего отца, которые никто не может знать, потому что только мне их мама рассказывала. Откуда вы это знаете? Кто из знакомых моего ближнего круга сообщил вам эти вещи? Скажите, кто это сделал, я не буду ругать этих людей, буду просто иметь в виду». Я ответил, что очень рад получить ее письмо, но я все придумал. Она мне не поверила, и так мы переписывались до тех пор, пока она не поняла, что выпытывать из меня что-то бесполезно. Она даже прислала мне фотографии своего отца, но они не добавили новых ощущений, потому что я уже все знал.

Поэтому когда меня спрашивают, что в романе придумано, я отвечаю, что в «Обители» — всё правда.

Об предсказании судьбы ДНР и ЛНР

У меня есть повести и романы с элементами утопии. Но, кроме того, прогнозы есть и в моей публицистике, и порой они сбываются даже с большей частотой, чем не сбываются.

Например, свой сборник «Не чужая смута» я начал писать за полгода до того, как начался Майдан. Я тогда много писал про Украину, про Киев, про их либеральную оппозицию. Я даже не мог понять, почему меня так в эту тему тянет. И меня спрашивали: «Что ты к этому пристал? Что ты от них требуешь? Пусть живут как живут». А потом случился Майдан, и я стал писать всё про Майдан. А тем, кто спрашивал, я говорил: «Вот если начнутся бомбежки Донецка и Луганска, вы будете говорить, что это нормально, и находить этому оправдание?». А мне отвечали: «Захар, никогда Украина не будет бомбить Донецк и Луганск, они же демократы, они будут договариваться». А потом начались бомбежки.

Все, что случилось на Майдане, было описано мной буквально: с географией, с тем, как пойдет гражданская война и кто придет к власти. Мной были названы все фамилии, за исключением Порошенко.

Но за это никто не принес мне цветов и не сказал: «Захар, ты молодец, как ты все это угадал». Нет. Вместо этого я слышал: «Ты холуй Путина». Но причем тут Путин? Я описал все это за год до того, как все произошло. Это было внутреннее дело Украины, это была ваша история, которую вы себе сами придумали, а я просто знал ее наперед.

Поэтому, знаете, не всегда нужно писать фантастические романы. Иногда и публицистика оказывается интереснее любого «Фаренгейта».

А что будет дальше? Какие вы хитрые! Могу сказать, что ДНР и ЛНР не будут частями Украины. Да, слышны голоса ретивых патриотов о том, что Путин ушел в Сирию и бросил Украину, а Донбасс «сливают» и отдают. Никто никому Донбасс не отдает — он уже не часть Украины и никогда больше этой частью не будет (громкие аплодисменты. — прим. «Нового Калининграда.Ru»). На Украине сменится власть, и территории ДНР и ЛНР не уменьшатся, но чисто гипотетически они могут увеличиться.

О Проханове

Это человек, который восхищает меня всю жизнь. В начале 90-х годов было расхожее мнение о том, что Проханов — это бездарный графоман, который проповедует свои совершенно никчемные, нелепые имперские взгляды. А потом в начале нулевых произошел взрыв, и о Проханове стали говорить по-другому.

В середине 90-х я достал его книгу «Дворец» о штурме дворца Амин в Кабуле — это один из шедевров русской военной прозы. Александр Андреевич, может быть, к несчастью, слишком много написал, иначе он мог бы претендовать на место в святцах русской литературы, потому что в некоторых местах он достигает невероятных высот.

Кроме всего прочего, можно как угодно относиться к поведению и высказываниям Проханова, но это человек, который абсолютно тождественен сам себе, он органичен, мужественен и порой совершенно бесстрашен. И в отличие от большинства советских писателей, которые в период 80-90-х вдруг стремительно стали демократами и принялись что-то в своих книгах исправлять про Ленина и про Сталина, что-то вырезать, а что переписывать, Проханов остался таким же, каким и был. У него есть книжка «Последний солдат империи», и Проханов, как и герой этой книги, остается до конца на ее защите. Он служит тому, чему служил всю жизнь.

Более того, когда я был в ЛНР в гостях у Кургина, Кургин сказал мне: «Вы знаете, но все то, что сейчас происходит — ДНР, ЛНР, Новороссия — это все из книжек Проханова и Лимонова». То есть, та реальность, которая уже когда-то была описана и казалась всем маргинальной, дикой и нелепой — она есть. Кому-то это может казаться лишним и отвратительным, но это не имеет никакого значения. Это просто есть. Те писатели, которых считали дикарями и маргиналами, описали такую реальность в своих книжках, и через 15–20 лет все сбылось.

О переходе жертвы в палача и палача в жертву

Эти вещи мгновенно обостряются в любой кризисной ситуации: военной, авторитарной и так далее. Это сущностная черта человека. Я скрывать ничего не буду, но это черта нашей либерально-демократической общественности, того же порядка.

Помню, как мой бывший товарищ Айдер Муждабаев, заместитель главного редактора газеты «Московский Комсомолец», находился на Майдане и писал оттуда: «Никогда не смейте стрелять в свой народ, вы попадете в ад». Но как только началась история с бомбежками Донецка и Луганска, он стал писать в своем блоге следующее: «А вы что думаете, что украинцы не умеют воевать? Они отлично умеют воевать». И я задаю ему вопросы: а как же «нельзя стрелять в свой народ»? А почему, когда был Майдан, ты не написал о том, что «Беркут» умеет хорошо стрелять? Как вообще это все умещается у тебя в голове? Ты же интеллигентный человек и даже выдаешь себя за гуманиста, но если ты за мир, то будь везде за мир, а то получается как в юмореске Винокура: здесь читать, здесь не читать, а здесь я еще буду играть другую музыку.

Знаете, вот я не выдаю себя за гуманиста. Я выдаю себя за русского империалиста, и мне проще. А остальным приходится все время вертеться и выкручиваться.

О Нобелевской премии и Светлане Алексиевич

Я, кстати, всех вас поздравлю, сегодня Нобелевскую премию по литературе получила Светлана Алексиевич. Прекрасно, что она ее получила. Это, безусловно, вызовет интерес и к белорусской, и к русской литературе. Но, тем не менее, этот выбор — явный политический акт.

Светлана Алексиевич — это человек, который прославился на всю Европу тем, как она (писательница) ездит из страны в страну и рассказывает всем какая проклятая, тоталитарная страна Россия, как она всю жизнь убивала украинцев, белорусов и будет всех убивать всегда. Алексиевич рассказывает это на радость всей Европе.

И все равно, смотрите, в нынешних условиях премию дали белорусской писательнице, которая пишет на русском языке и пожёстче настроена. А ведь у нас еще Андрей Битов прекрасный жив, есть Татьяна Толстая, Евтушенко. А Алексиевич…. Она не входит даже в топ-36 писателей. Ей дали, потому что так было надо. Но все равно спасибо.

Вот в свое время дали премию Бродскому, а он написал «На независимость Украины», и непонятно, что теперь с этим делать — обратно же не заберешь. А он уже лауреат.

И мало ли что с Алексиевич сейчас произойдет. Вдруг она искупается в ледяной проруби и выдаст такое, что они все ахнут, вся Европа — а обратно [премию] и не заберешь уже.

О заколдованном круге истории и Лермонтове на Донбассе

Когда меня спрашивают, как выйти из этого заколдованного круга, в котором находится Россия, я отвечаю, что мне не хочется никуда выходить. Я совершенно нормально чувствую себя в этом заколдованном кругу русской истории: тут все находится плюс-минус в одних и тех же коллизиях, и меня все это устраивает, потому что это продолжает жизнь нашего государства. И русская культура тоже в этом заколдованном кругу родилась. А если бы мы вышли из этого круга, то какой бы мы стали замечательной европейской страной? Точнее, кем нам стать, чтобы всем принести радость? Португалией? Гренландией? Я не хочу быть ни португальцем, ни австралийцем. Я не вижу смысла в том, чтобы становиться какой-то другой страной.

Да, у нас коррупция, неработающие заводы, моряки и так далее — мы все это понимаем. Но я не уверен, что нужно куда-то выходить.

Задача нашей власти — понимать, что терпение народа не бесконечно. Мы уважаем государственное строительство, но если у нас на глазах будут что-то пилить и допиливать, нам это не понравится. У меня сложные отношения со страной, но я несу за это ответственность. Во время событий на Майдане я стал очень внимательно изучать историю русской литературы. И обнаружил такую вещь: в золотом веке подавляющее большинство поэтов были большими вольнодумцами, а большинство из них входило в декабристские общества, но когда начиналась война — война со шведами, подавление польского восстания, кавказская война — все эти поэты шли воевать. Батюшков, Баратынский, Жуковский, Лермонтов — они все профессиональные военные. Их вольнодумство никогда не входило в противоречие с имперской политикой государства. А сегодня так: либо ты вольнодумец, либо милитарист. Когда Лермонтов писал «Прощай, немытая Россия», он не говорил, что нужно валить, он ехал на Кавказ и там воевал за эту немытую Россию. В этом и есть суть русского писателя. И это касается и Гумилёва, и Есенина, и даже Дмитрий Быков писал, что, несмотря на всю неприязнь человеческую, Лермонтов и Гумилев сейчас были бы на Донбассе. А когда Быкова спросили, кто же тогда был бы на Майдане — он сказал, что, наверное, там бы был Тургенев.

Записала Александра Артамонова, фото — Денис Туголуков