«Афиша Нового Калининграда.Ru» побывала в музейном комплексе Национального парка Куршская коса на чаепитии с первыми жителями поселков Рыбачий, Морское и Лесной и записала их рассказы о том, что значит жить между заливом и морем, сажать лес и ловить рыбу, ждать, когда начнется новая жизнь, а потом обнаружить, что она уже и закончилась.
Встреча с одними из первых жителей поселков Куршской косы проходила в В
По левой стороне стола:
Татьяна Александровна, жительница поселка Морское, она сидит во главе стола в застегнутой серой куртке. Рядом с ней по левую руку в голубой кофте сидит Лизавета, затем в платке и сером плаще — Таисия Федоровна, женщина с длинными волосами и в светлой куртке — ее дочь Алла. Все — жительницы поселка Морское, кроме Аллы — она с шестнадцати лет живет в Калининграде.
По правой стороне стола: Галина Феодосьевна, жительница поселка Лесной и бывший библиотекарь. Рядом с ней Тамара Николаевна, жительница поселка Рыбачий, бывший директор Дома культуры. У нее короткие волосы, выкрашенные в каштановый цвет, одета она в бордовую кофту. Весь вечер она ничего не говорит и перебирает папку с документами. Рядом с ней — Тамара Ивановна, она всю жизнь живет в Морском, много лет проработала на посадках леса.
С разных концов стола все разом:
— И все равно мы жили весело!
— У нас мечта была.
— Конечно, весело, вот старые фотографии посмотри: все веселые, улыбаются, песни поют. Кому сейчас покажи, скажут: да они там пьяные все. А мы не пьяные. Все молодые, веселые, здоровые. Война кончилась, мы приехали сюда жизнь поднимать, новую жизнь строить. Думали, что еще
Татьяна Александровна:
— Мы приехали на Косу почти сразу после войны из Новгородской области: папа, мама и я, мне тогда семь лет было. Мама у нас не работала — она болела все время. А отец рыбалил, он две войны прошел, финскую и эту, Великую Отечественную. Привезли нас сюда, помню, на баркасах по заливу со стороны Зеленоградска. Почему на баркасах? Может, дорога была разбита, а может, и транспорта не было — не помню, не знаю.
Помню, что плывем по заливу, видим горы белые — что там на них растет, гадаем: рожь там, пшеница. Потом пригляделись — а это белый песок! Здрасьте, вот приехали так приехали! И вспоминать не хочется.
Все хором:
— Да мы все на баркасах приехали!
— Работали мы много. В лесхозе я работала, там непросто было: дюны укрепляли, лес сажали, дрова пилили, на минуточку, вручную и так далее. Я, может, и уехала бы отсюда, да куда? Уже поздно, и все мои здесь похоронены, и лес мой растет — по двадцать гектаров сажали.
Вот все спрашивают: как вы лес сажали, а где мужики были? Мы лес сажали, а мужики в заливе были. А сейчас тоже одни женщины тут сидят, а где наши мужики — на кладбище они.
Таисия Федоровна:
— Я сюда приехала, когда мне было уже много лет, целых двадцать шесть...
Ее перебивают:
— Ну какое двадцать шесть, Тася, давай считать. Ты какого года?
Таисия Федоровна:
— Тридцать первого года рождения я. Ну, не двадцать шесть, а семнадцать, хорошо. Приехали мы в Морское из Псковской области. Тогда сюда определяли тех, кто рыбу может ловить и обрабатывать ее. И мы рыбаками работали. Нам тут много чего обещали: дома и так далее. А мы по сорок тонн салаки сдавали, рыбонасосы тогда не работали, и мы руками эту рыбу все носили, намозоленными руками, на носилках. Вот такое нам задание дали, чтобы сразу поняли Калининградскую область. Поняли, в рваных галошах. Не сдохли тогда — и спасибо. Вспоминать не хочу.
— Тася, а как ты с мужем познакомилась?
— Да я уже и не помню.
— Зато я помню. Они познакомились так: ее муж служил в Клайпеде вместе с одним парнем из нашего поселка, и вот они вместе сюда
Тамара Ивановна:
— Я здесь живу, точнее в поселке Морское, с 51-го года. Мама моя из Пскова, она землячка Тасина, а отец из села Отвидино, это под Старой Русой. Родители сюда приехали как переселенцы, познакомились, полюбили друг друга. А я уже здесь родилась, здесь училась, здесь жила и буду жить. Я Косу не предам.
Сейчас жить уже не тяжело. Мы, наверное, все же хорошо жили. У меня хорошие воспоминания, хотя и отец рано умер, потому что всю войну он был в концлагерях и после войны прожил всего десять лет. Но все равно детство мое, можно сказать, счастливое было.
Мама всю жизнь в лесхозе проработала, и я туда тоже работать пошла — три года на саженцах работала, у меня свой лес есть. По двадцать гектаров, говорят, мы сажали за одну весну, вот и посчитайте, сколько я деревьев посадила. Вот дюна идет от Морского до озера Лебедь. Знаете такую? Она лесистая такая. Представляете? Вот поднимись на озере Лебедь на смотровую площадку, посмотри направо — там лес теперь.
А раньше не было леса, только песок, голый песок. И это мой лес растет, я его посадила. Знаете, я даже ели помню, которые посадила. Вон они там все растут. В общем, это такая родина моя — топором не перерубишь, из сердца не выкинешь.
Лизавета:
— А я ничего не знаю и не помню. У меня два имени — Лизавета и Людмила, как хотите, так и зовите. Я малолетняя узница — нас немцы во время войны вывезли. Потом спаслись, сюда нас отправили. Мама моя тоже в лесхозе работала. А я там так, только по сезонам, на посевах работала. Есть работа — работаем, нет работы — уходим.
Жить здесь нормально, да и не деться отсюда уже никуда — на той родине нас никто уже не ждет.
Раньше я часто в лес ходила, а теперь не хожу. Ноги плохо ходят. Так, хожу через дорогу к соседке в гости или она ко мне ходит. Соседка тоже уже в возрасте, болеет. Мы, может, и ходили бы в лес, но ей тоже тяжело. А мне одной неинтересно. Вон Тамара пусть расскажет, она уникальный человек — у нее все записано.
Все начинают просить Тамару, которая до этого сидела молча и перекладывала из одной папки в другую исписанные от руки листы бумаги и
Тамара Николаевна:
— Я живу здесь с сорок седьмого года. Старожил, можно сказать. Мы с семьей приехали в поселок Росситен, который был на тот момент полностью заселен немцами. Сейчас это поселок Рыбачий. А родилась я в селе Икряное в Астраханской области. Вот в поселках Морское и Лесной немцев уже почти не было, а в Рыбачьем были. Мой отец ехал сюда и уже знал, чем будет заниматься.
В поселок должны были приехать переселенцы, но чтобы их принять, нужно было посчитать, сколько здесь осталось немецкого населения. И вот мой отец с моей старшей сестрой (а ей было восемнадцать лет) ходил по домам и выяснял, сколько людей живет в одном доме. Если в этом доме семь человек, значит и поселиться сюда тоже могут семь. А семьи сюда ехали большие, в каждой по несколько детей.
А в начале сорок восьмого года стало ясно, что немцев будут депортировать, и отец снова прошелся по всем домам, всех предупредил и всем объяснил, сколько можно вещей с собой взять, сколько можно на себя надеть и так далее.
Выдыхает, перебирает листы, находит один нужный, исписанный косым «правильным» почерком, и начинает зачитывать.
— Родители нас, детей, содержали строго: смотрели, чтобы мы немецких детей не били, не обзывали и жили дружно. Так и жили. Вон в том доме, где сейчас Гаркуша живет, жила женщина, ее звали фрау Мария. У фрау Марии было восемнадцать внучат. И все спрашивали: а где родители этих детей? А родители их уехали во время войны, молодое поколение боялось, что придут советские войска и отомстят за все зверства фашистов, и поэтому они уезжали, а детей оставляли старикам. Вот так.
Помню, как голодно было в сорок седьмом году, продукты тогда привозили из Зеленоградска. А потом стало легче… Был в Рыбачьем, наконец, организован колхоз, третий на Косе по счету. Он назывался «Звезда Кубани», и моего отца сделали его председателем. Даже газета сохранилась с заметкой об этом.
Сюда ехали люди, которые умели ловить и обрабатывать рыбу. Очень много было астраханских и краснодарских переселенцев. Первые их шаги на этой земле были трудными: орудий лова не было, в наличии только старые баркасы.
Ее перебивают из левого угла стола:
— Тамара, а ведь был же немецкий рыбачий траулер?
— Этого я не знаю, это у меня не отражено.
Помню, что мы, дети, немецкие сети из песка откапывали, трусили их, сушили и таким образом помогали и родителям, и обществу!
Продолжает зачитывать:
— В
Ее перебивают:
— И ведь правда, в каждом поселке были заставы. И помним, что ловили
— Девочки, а помните грибоварки?! Ведь были же грибоварки.
— Да.
Одна грибоварка на берегу залива в Морском и стояла. Собираешь грибы в лесу, несешь туда их сдавать и получаешь деньги. Все мы там тоже работали, и Тамара молодая работала. А потом началась перестройка, и не стало грибоварок. Помню, что мы с мужем на четыреста рублей грибов этих сдавали.
Тамара Николаевна продолжает читать, не обращая на шум внимания:
— Колхозы были созданы, и наряду с их становлением в поселке создавались предпосылки для культурной жизни. В
Клуб организовали в здании немецкого костела. И там мы смотрели первый фильм — «В шесть часов вечера после войны».
В
Татьяна Александровна:
— А сейчас ни больницы, ни аптеки… Вот почему в Рыбачьем есть до сих пор аптека, а в Морском нет? Мы всегда просим, чтобы у нас открылась аптека, а нас не слышат.
Тамара Николаевна продолжает читать:
— В сорок девятом году стали развивать лесное хозяйство! И был организован первый приморский лесхоз! И мы все там работали. И дети работали, после седьмого класса мы шли в лесхоз и помогали там проводить работы по укреплению берегового вала. Работали на охране леса.
Тамара Ивановна (перекатывая по блюдцу пустую чашку):
— А
Тамара Николаевна, словно понимая, что закончить все чтение ей никто не даст, заканчивает свой рассказ:
— Я по натуре была очень активным человеком, секретарем комсомола, а в
Галина Феодосьевна:
— Я вот прошу Тамару, прошу: говори от души, как есть, а не по написанному, только она не слушает. Я не так буду рассказывать. Всю жизнь я прожила в поселке Лесной. Работала заместителем директора библиотеки всю жизнь, вела там с детьми работу — делали книжечки с ними, как лес охранять, что можно в лесу делать, а что нет — и все детишки поселковые эту науку знали. Работала, работала и заработала пенсию восемь тысяч рублей. И всю жизнь я живу на Косе.
Моя сестра бы гораздо лучше рассказала, но у нее сердце больное, она не смогла на встречу приехать. Во время войны мои родители из Белоруссии попали в Астрахань, а из Астрахани уже сюда. Они приехали в Калининград в
Мама была тогда беременна шестым ребенком, моей сестрой Татьяной, и заболела в пути малярией, до города еле доехала, и здесь роды у нее принимала немецкая акушерка. Моя сестра Татьяна родилась 1 октября
Родители стали жить в Лесном, а позже родилась я. Когда родители приехали, в поселке оставалось шесть немецких семей. Жили они дружно. Мама рассказывала, что помогала двум семьям: давала им муку и молоко, а те пекли хлеб и делили его между всеми: и между немцами, и между русскими. Потом, в
Отец рыбачил, немецкие рыбаки учили с рыбой обращаться. Лосося все вместе ловили. Вот утащат русские с немцами одного лосося, утаят его это всех, а потом начинают делить. Этот кусок кому? — Гансу. А этот кусок кому? — Ивану. Так и жили. Можно сказать, что некоторые даже дружили сильно. Не обижали друг друга.
Я преданный человек, не могу уехать отсюда. Моя дочь живет в городе, я иногда приезжаю к ним в гости или с внуками посидеть и пока сижу в этой городской квартире — просто маюсь.
Дочь мне говорит: «Чего тебе не хватает? Еда есть, всё есть, делай что хочешь, что тебе еще надо?». А мне надо босиком во двор выйти. Я вся в природе, я понимаю ее.
Я ребенком в лес уходила и засыпала. Я не боялась, что меня
А потом перестройка, и пошел разгром. Настроили тут много всего под видом турбаз, а получилось что? Вы знаете, мы к туристам хорошо относимся. Но вот каждый год я прошу директора парка, до этого Снегирева, а сейчас Калину — поставьте больше табличек, что по дюнам ходить нельзя, что костры жечь нельзя, что мусорить нельзя. Но все равно табличек мало. Вы им передайте, может, они вас услышат. А так только клянутся, обещают, а потом — тишина, почти как в лесу.
Текст — Александра Артамонова, фото — Виталий Невар, Денис Туголуков, «Новый Калининград.Ru»
© 2003-2024