Зал на 20 зрителей — это моя мечта: худрук «Третьего этажа» о новой сцене

В бывшем немецком равелине Хаберберг на проспекте Калинина уже давно нет казематов и караульных помещений. Много лет в сооружении располагаются офисы, адвокатские конторы, репетиторские центры, парикмахерские, крюинговые агентства и транспортные компании. Недавно здесь получил прописку и камерный театр «Третий этаж». Три года коллектив, выросший из студенческой труппы БФУ им. И. Канта, играл спектакли на другом конце города, в здании на улице Солдатской. Потом, как водится, там резко возросла аренда, и театр вынужден был искать новую сцену. О переезде в равелин, крошечном зале на 20 зрителей и ленивых калининградских зрителях «Афише Нового Калининграда» рассказал художественный руководитель «Третьего этажа» Евгений Мышкин.

О театре среди офисов и сцене, сооружённой руками актёров

 — На Солдатской мы находились на третьем этаже, теперь «Третий этаж» располагается на втором, но это как необходимый парадокс в дзен-буддизме. Теперь понятно, что мы говорим не о физическом третьем этаже, а о чём-то другом.

Помещение на Солдатской мы нашли так, случайно. Совершенно не хотели уезжать куда-то в конец [города], просто там были выгодные условия аренды и помещение показалось нам достаточно интересным. Три года просуществовали там, потом условия изменились, нам почти в два раза подняли аренду, хотя [помещение] совершенно того не стоило, но это бизнес. Поэтому нам необходимо было съехать — такие вот прозаические вещи.

Казалось, мы не уедем из здания на Солдатской никогда. Ты прирастаешь к месту, забываешь, что это временно, как и всё на Земле. Конечно, трудно было, много накопили всяких вещей, пришлось половину выбрасывать. Горько и тяжело, но, с другой стороны, переезд создает ощущение необходимого обновления, поэтому грусть была недолгой и быстро сменилась радостью. Сейчас новое пространство для нас уже более симпатично.

 — Не всегда удобно, что ты часть какого-то здания, что соседствуешь с кем-то, пусть даже соседство хорошее. Зато творческие работники могут сами все сделать, не прибегая к посторонней технической помощи. Если ты сам делал ремонт, ты в нём живешь иначе. Для тебя всё родное, каждый прожектор, всё начинает играть на тебя. Михаил Чехов делал студию в 1918 году. Заканчивалась гражданская война, участники студии приходили домой после 12-часового дня, мама Михаила Чехова готовила им кашу, они ели, потом репетировали всю ночь, делали декорации. Самое счастливое время. Школа жизни.

И Михаил Чехов писал в своей книге о технике актёра о том, что это и есть идеал. Не должно быть посторонних людей в театре. Приезжал как-то Валерий Фокин (художественный руководитель Александринского театра — прим. «Афиши Нового Калининграда»), рассказывал, как он в Александринке всех строил. Он собрал всех билетёров, всех сотрудников театра и сказал: «Друзья мои, вы все работники театра, вы не что-то там отдельно делаете, вы должны понимать весь процесс».

 — Новое пространство мы нашли тоже случайно. Я живу неподалеку от Южного парка, часто гуляю здесь, думаю: «О, как хорошо, ещё не все деревья спилили». Так я увидел объявление об аренде, а мы на тот момент уже отчаялись искать новую сцену, ничего подходящего не было. Надо сказать, арендодатели — в основном это люди с «барыжным» сознанием. Вообще в Калининграде это большая проблема. Калининград — город обывателей, город людей, которые всерьёз к культуре относиться не могут. Видимо, нет культурного слоя, не был создан, утрамбован, мы ведь недолго на этой земле. Тем не менее в Калининграде мы себя уютно чувствуем, но в основном к нам [в качестве зрителей] ходят иногородние. Их не надо зазывать, им не нужна лишняя реклама, они сами ищут театр.

Люди в Калининграде развращены рекламой донельзя. Калининградцу надо принести флаер в постель, развернуть его, показать, и через месяц он, может быть, придет в театр. Если не будет дождя.

О театре среди учебных аудиторий и самостоятельности труппы

 — У нашего театра две составляющие. Первая находится в БФУ. Конечно, университет помогает, мы много работаем со студентами. Но дружба в данном случае подразумевает определенную дистанцию. Мы должны быть в хороших отношениях с государством, но второй ногой надо стоять на твердой поверхности. В университете репетиционный зал — это зал общего пользования, он часто занят, там не хватает студийной атмосферы. Мы должны быть самостоятельными. Это наша ярко выраженная, осознанная позиция. Мы должны быть сами собой. Никто не должен командовать нами, что-то определять. А в том случае, если тебе дают деньги, это по-любому будет, поэтому мы деньги зарабатываем сами, как бы это ни было трудно для нас.

О жизни театра в нетеатральном городе

 — Трудно сказать, легче или сложнее любительскому театру в Калининграде. И то, и другое. Легче, потому что люди здесь спокойно смотрят на подобные явления. С другой стороны, в Калининграде всем плевать на них. Здесь культурные вещи никогда не станут событием, если они не имеют развлекательного характера. Например, джаз-фестиваль. Он должен стать развлекательным, и тогда он станет интересным. Люди будут идти туда пивка попить и так далее. Что-то серьёзное вряд ли станет событием. С этим связаны трудности, но у нас, слава богу, есть своя аудитория.

Театр любительский и профессиональный существуют примерно одинаково. Профессиональному театру (если иметь в виду то, что под этими словами воспринимается в нашем городе — большое здание, большой баланс, бюджет) легче, потому что у него есть выход в рекламное пространство. Я не знаю, это лучше для театра или хуже, потому что приходят люди из парикмахерских, сидят в зале, скучают. Под них делается репертуар. Репертуар, прямо скажем, никакой. Просто надо зарабатывать, кормить весь этот большой механизм. Но ведь профессиональный театр может быть студийным.

У нас в Калининграде такое представление, что театр — это обязательно комбинат. Нет. Театр — это, прежде всего, студия, творчество, это место, где люди способны увлекаться.

Вот как обывателю определить, профессионально ли играет артист? Они смотрят на костюмы, на декорации, на богатость какую-то, «цивильность», что-то такое. Когда Евгений Марчелли работал у нас в области, часто бывало, что он приезжал в Калининград с гастролями «Тильзит-театра», свои постановки здесь делал. Люди выходили [после спектакля] и говорили: «Господи, как любители играют!». А этот человек — неоднократный обладатель «Золотой маски». А они не определяют это, они говорят, что актеры играют плохо.

О театральных и социальных ролях и невыносимой лёгкости современного общения

 — Шок в театре — он же не в спецэффектах, не в сюжете, он в реальности. Современный зритель практически никогда не встречается с реальностью. Он живет в очень придуманном, искусственном пространстве, с искусственными потребностями. Нужно везде успеть в этом мелькающем ритме. Человек живет среди четко прописанных социальных ролей. Театральная роль — это совсем другое, это полная противоположность роли социальной. Ты не создаешь социальную роль, ты существуешь в ней автоматически, инстинктивно.

Театральная роль — это глубоко осознанная вещь. Тебе нужно забыть себя, познать, изучить другого и играть бескорыстно, жертвуя собой ради какого-то чужого человека, которого ты играешь. Эта роль тебя облагораживает, поднимает как человека. Зритель находится в своей социальной роли, и для него, конечно, шок видеть другого и переживать за него. Причем без мелодраматического эффекта, который сейчас активно используется мыльными операми и телепроектами. Но они дают лишь ощущение, игру, но не катарсис. Понаблюдал за чужими людьми, ну и ладно — не пережил. Театр — это сейчас единственное место, которое может предоставить возможность таких вот шоковых ощущений реальности.

 — Мы исповедуем высокий идеал партнёра. Сейчас очень легкое общение, практически исключительно поверхностное. Люди не умеют доверять, не умеют слушать из-за этой легкости коммуникации. Люди легко вступают в общение — такая американская манера — похлопать по плечу, окей, привет. Но за этим ничего не стоит, никакой судьбы. Это пустое место. Просто для того, чтобы не было так стрёмно какое-то время.

Вот он такой веселый парень, а что он дома делает? Бухает беспробудно, да и всё, больше ничего у него нет в жизни-то. И не будет. А он такой парень с хорошей аватаркой. Сегодняшние средства коммуникации создали лёгкость в общении, такую заманивающую, соблазнительную, а то, что ты ничтожный человек, как-то не приходит на ум.

Люди стали очень сентиментальны. Много улыбаются друг другу, но это же всё придумано. Партнёр такого не позволяет. Что такое партнёр? Он достаточно строг на репетициях. Он говорит нелицеприятные вещи: «Слушай, сегодня ты здесь вот не то сделал, постарайся поработать над этим». Человек слушает, потому что понимает: партнёр мне помогает, без него я никак, я буду «плавать». С другой стороны, партнёр очень доброжелательно и внимательно к тебе относится, выслушивает, старается понять, что сейчас происходит с человеком. Без этого никак. Иначе не возникнет доверия, невозможно будет играть вместе.

О том, почему театру приходится заменять школу

 — Нагрузка на театр сейчас большая. По нашим же детским студиям знаю (в театре «Третий этаж» действуют обучающие детские студии — прим. «Афиши Нового Калининграда»). Школа сегодня практически ничего не даёт в плане самопознания, обретения смысла жизни, там даже не ставятся такие вопросы. Тест выбивает все проклятые вопросы, перечеркивает их.

Если тебе каждый день говорят, что тебя ждет тест, и начинают чуть ли не с начальной школы проводить тестирования пробные, такие, сякие, ты понимаешь, что мерило всей жизни — это тест. Важно угадать, из трех правильных ответов выбрать один. Человек дезориентирован, он думает, что весь мир так устроен, но он сильно ошибается.

Верил ли Достоевский в Бога? Варианты ответа: «а» — верил, «б» — нет, «в» — не знаю. Ничто из этого не является правильным, ведь вопрос как верил. Это сложно, это невозможно формализовать. От этого картина мира становится очень упрощенной.

 — У нас общество симулякров и имитаций. У меня вот дочка оканчивала школу, и мне было интересно, как она существует. Я ведь забыл уже, каково это — учиться в школе. Я записался в школу рядом, там у меня знакомый директор, у него попросился: «Можно я похожу в 11 класс? Буду делать домашние задания». Мне разрешили. И вот урок литературы. Нужно было прочитать пьесу «На дне». Я подготовился, пришёл. Оказалось, я был единственным человеком в классе, который прочитал пьесу. Она большая, я понимаю. Я вообще понял, что учиться в 11 классе очень трудно. Делаешь все домашние задания — и больше ни на что не останется времени вообще. Голова болит, только память работает. Понимание, разумение — это некогда. Ребята стали меня расспрашивать, что, где в каком акте, что Лука говорит, что Сатин. Я дал какие-то комментарии, и на уроке они отвечали как по нотам. Было ощущение, что они прекрасно знают материал, прекрасно им владеют, я за ними не успевал, чувствовал себя каким-то отстающим. Они получили пятерки, урок прошёл отлично. Что это такое? Это имитация. Они никогда не узнают, о чём писал Горький, потому что художественное произведение заключается в сплошном познании. Ты не можешь прочитать начало и конец, тебе нужно понять логику, течение, и только тогда, может быть, ты что-то поймешь.

 — Зачем я пошёл в школу? Это один из элементов познания. Нужно наблюдать жизнь. Мы [с актёрами «Третьего этажа»] специально лазим, смотрим, где что происходит, чтобы понять это. Книжки читаем, если нет возможности наблюдать. Например, нашли «Блокадную книгу» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Мы читаем ее, толстый кирпич, там свидетельства людей, живших в блокадные годы, как они потрошили кошек своих, сдирали шкуру, резали, жарили, солили. Не зная этого, не сопереживая этому, ты не сможешь ничего сделать в театре. Мы синхронно читаем, делимся этим, смотрим фильмы, спектакли в записи. У нас есть проектор, собираемся, включаем, смотрим вместе, обсуждаем.

Проблема в том, что сейчас восприятие настроено в лад с обществом потребления. Потреблять — это не значит воспринимать. Потреблять — это воспринимать не глядя. Просто пожирать в угаре инстинкта. Нам нужен сознательный процесс.

Если мы идем на спектакль в Калининграде — привозной или местный — обязательно читаем пьесу. Никогда не ходите на постановку, не прочитав пьесы. Вы не понимаете, что сделал театр. Театр ведь не работает на уровне сюжета, он работает на уровне интерпретации.

Об актёрских упражнениях, которые пригодятся не только в театре

 — Одно из наших традиционных заданий для актёров: идите к бабушкам и дедушкам, к незнакомым, к своим, расспросите, как они жили, найдите у них альбомы вот эти старые, где фотографии уголками приклеены, черно-белые, пожелтевшие фотографии. Спросите, кто это, кто это. Пусть вам будет первый час тяжело, вы будете мучаться, но потом это будет самое лучшее [открытие]. Люди остаются благодарны, потому что так они многое узнают о самих себе. Им казалось: я такой особенный. Да нифига ты не особенный. Ты зачастую полностью повторяешь бабушку, дедушку.

Таких приёмов много. Классика — наблюдение за животными. Есть же у многих домашние животные. Но тут тоже — это подушка, это часть меня, моя собственность. Мы учимся смотреть на них без собственного участия. Смотреть на жизнь «без меня». Это нужно скрупулезно наблюдать и попытаться пережить, изнутри это понять. Потом попробовать показать, уловить пластику, структурировать свои наблюдения. Так мы поставили спектакль «Мама-кот». Сначала мы сделали его в детской студии, сейчас работаем со взрослыми артистами. Это приносит огромную радость человеку. Ты не знал, что это такое большое счастье.

Ещё одно простое упражнение. Зачастую мы не видим друг друга. Говорю: «Встаньте спиной друг к другу, теперь назовите, во что одет человек». Выясняется, что мы вообще никого не видим.

 — А в театре самое важное — увидеть другого. Наш прошлый вмещал 50 человек, новый — 20. И они незаметны, они сидят по углам, мы меняем их расположение. Они пришли в гости. Это моя мечта. Вообще должна быть огромная сцена и чуть-чуть зрителей, одной полосочкой. Они должны по-настоящему увидеть человека на сцене.

Это такой мой проект и идея нашего театра: человек много значит в мире. Единичный человек. Один. Мы так создаем театр, не усложняем его машинерию, чтобы один человек весь спектакль мог провести сам: включить всё, помыть, зрителей встретить, сыграть. Нужно, чтобы не было тесно, чтобы человека было видно, чтобы была не куча вещей, а человек, чтобы мы не заблудились среди каких-то предметов и собственных тел.

Если мы работаем на большой сцене при маленьком зале, зритель получает большее чувство реальности происходящего. А если зритель чуть-чуть заметит фальшивку — всё, он начинает имитировать внимание. Не произойдет самого главного, что должен делать театр — катарсиса.

Текст — Алина Белянина, фото — Виталий Невар, «Новый Калининград»