Борис Нисневич — Заслуженный журналист России, моряк, писатель, автор книг «Фарватеры одержимых», «Соленые мили» и трёхтомника «Свет памяти моей», многих других произведений. В интервью «Новому Калининграду» он рассказал, как боролся за сохранение Королевского замка, какую роль сыграла «Калининградская правда» в принятии закона «Об особой экономической зоне» и почему он не любил красный телефон для связи с начальством, который стоял у него в кабинете.
Борис Нисневич родился в 1938 году в Могилевской области. После школы окончил техникум в Белоруссии, получив специальность механика холодильных установок. В Калининград приехал в 1959 году, ходил в море, после травмы устроился корреспондентом в «Калининградский комсомолец» и поступил на журфак Ленинградского государственного университета (ЛГУ), который окончил в 1968 году. По иронии судьбы в этом же году был уволен из «Комсомольца» за выступления в защиту Королевского замка. После этого десять лет ходил в море на судах рыбопромыслового, научно-поискового флота. Возвращение в журналистику произошло в 1978-м, когда он стал работать в «Калининградской правде», в которой прошел путь от специального корреспондента до главного редактора и генерального директора. С 2007 года Борис Нисневич живет в полной темноте, слепота стала следствием полученной в молодости травмы.
— Борис Афроимович, вы работали в «Калининградской правде» с 1978 года. С 2002-го по 2005-й были её главредом и гендиректором. Что для вас значит эта газета? Какое место она занимает вашей жизни?
— Центральное, я думаю. По ночам мне до сих пор снится редакция: то правлю чей-то текст, то пытаюсь решить какую-то проблему. И эта напряженная редакционная жизнь порой не дает выспаться...Ну что поделать? Газета — это главная история в моей жизни. «Калининградская правда» сама по себе довольно неординарное издание. Это, по сути, и есть сама история области. Так сложилась судьба этой земли и судьба газеты, что они, как сказал бы поэт Игорь Пантюхов, связаны неразрывными швартовыми. Если вдуматься, становление области начиналось с газетного слова. Просто другого информационного источника, кроме радио, еще не было. И самое интересное, что редакция складывалась главным образом из фронтовых журналистов, которые писали правду войны. Не всегда получалось писать правду о тяжёлой жизни первых послевоенных лет, но газета всё равно выполняла очень интересную задачу, которую я бы обозначил названием советского фильма «Время — вперёд!». Это к той мысли, что газета толкала время. Один из первых редакторов «Калининградской правды» — Василий Константинович Грудинин — говорил, что мало назвать бывшую Восточную Пруссию Калининградской областью, нужно создать общность калининградцев. В этом состояла одна из задач газеты.
— Справилась она с ней?
— Я думаю, справилась. Происходило объединение усилий на восстановление сельского хозяйства, промышленности, рыбной отрасли. И это было не просто, скажем так, на фотографическом уровне. То есть это была не просто фиксация происходящего, газета была непосредственным участником всех этих событий и весьма активно на них влияла.
— Как вы, уроженец маленького города Кричева в Белоруссии, стали причастны к этим процессам?
— Так получилось, что я родом из журналистики. Наверное, так можно сказать. У меня была очень глубокая рана войны, я долго маялся впечатлениями, разъедавшими меня в детском, близком к подростковому, возрасте. Дело было на станции города Кричев, где я родился. В 1944 году озверевшие от поражений фашисты страшно его бомбили. Уцелел один дом, где приютили нашу семью, возвращавшуюся из эвакуации, и куда приползли раненые соседи с детьми. И там была старушка с ребёнком, укутанным в детское одеяльце. Потом, когда бомбежка закончилась, я увидел, что ребёнок без головы... Эта страшная картина очень долго преследовала меня. Я избавился от этого кошмара, только когда в 14 лет написал об этом рассказ и отнёс его в редакцию газеты «Полесская правда». Он был сразу же напечатан. Причем без единого исправления. С тех пор, образно выражаясь, я и подсел на журналистское перо.
— Однако после школы вы решили пойти учиться не на журфак, а в техникум — на мастера холодильных установок. Почему? Мечтали о море?
— Я родился на берегу реки Пины, которая впадает в Припять. Она не глубоководная, но и не мелководная. Нормальная. Я любил ходить на шлюпке по ней. О море — нет, не думал. В мореходы меня привела первая любовь. Девочка, которая мне нравилась, влюбилась в курсанта мореходки, и я решил связать жизнь с морем, можно сказать, ей назло. Мне подсказали, что в Калининграде есть суда с хорошими компрессорами — БМРТ (Большой морозильный рыболовный траулер — прим. «Нового Калининграда»), и я, окончив учебу, решил туда поехать.
— Вы приехали в Калининград в 1959 году. Каким увидели город?
— Он весь был в руинах. В центре единственным похожим на живое строение был Королевский замок. Запомнились его мощные стены, которые опирались на контрфорсы, словно на костыли. По вечерам там, где сейчас улица Леонова, бегали крысы. Словом, город, честно говоря, не впечатлил.
— Авария, которая стоила вам частичной потери зрения, случилась во время рейса в море?
— Да, второй рейс на БМРТ «Чернышевский». Мы находились в Гвинейском заливе, я в это время был не на вахте, загорал на верхней палубе. Рефмеханик — молодой амбициозный парень — меня нашёл и сказал, что надо пойти в цех, где находится один поплавковый регулирующий вентиль, и очистить его фильтр, потому что один из бортов перестал морозить рыбу.
Мы спустились туда, не думая, что надо обязательно надеть противогазы или хотя бы спецовку. Как был я в плавках, так и пошел. Рефмеханик дал мне ключи и вышел, а я стал откручивать гайки. И когда отвернул последние, крышка вылетела и появилось облако аммиака, которое ударило меня в грудь и в лицо. Я попытался установить крышку назад, чтобы прекратить утечку, но только увеличил площадь ожога. Потом выскочил из цеха, стал обливаться водой. Когда забежал в гальюн и посмотрел в зеркало, испугался. Это был кошмар! Выскочил на палубу, чтобы броситься в бассейн, ребята увидели меня и пришли в ужас от моего вида. Химический ожог — штука страшная. Сейчас задним умом я понимаю, что всё это было от нашей, мягко говоря, халатности. Но невозможно исправить то, что сделано по глупости. Потом на шлюпке меня отправили в Дакар. Один глаз я потерял, второй врачи спасли только на 60 процентов. О том, чтобы продолжать ходить в море, не могло быть и речи.
— Но получается, что это трагическое происшествие распахнуло для вас двери в журналистику?
— После той публикации в «Полесской правде» я стал писать на разные темы. Писал, писал, писал и остановиться не мог. Даже когда стал ходить в море, не переставал писать. Так что свое будущее я видел достаточно четко. Как только оклемался после аварии, пришел устраиваться на работу в «Калининградский комсомолец». Мне дали задание написать о депутате районного совета. По-моему, он был бригадиром штукатуров. Я сделал материал, меня тут же взяли в штат. А через некоторое время я поступил на журфак, где учился заочно. Тут, кстати, интересная история получилась. Я хотел поступать в Ленинградский университет, но побоялся большого конкурса. Поехал в Минск, а там конкурс еще выше оказался! Но я его выдержал, поступил, проучился в Минске два года, а потом перевелся в Ленинградский университет. При этом я сдал в Минске все белорусские предметы, даже получил филологическое образование, дающее право преподавать белорусский язык в школе. Кстати, моя дипломная работа представляла собой цикл очерков на маринисткую тему. Была там еще глава об особенностях маринистского очерка, которым никто раньше особо не интересовался, не занимался этой темой. На кафедре к моей работе очень хорошо отнеслись, после защиты диплома поступило предложение работать в Агентстве печати «Новости» (АПН). Предлагали спецкоровскую должность. Но было одно условие: я должен быть членом партии. Я подал документы, получил рекомендацию от райкома комсомола, но всё это совпало с историей, когда я, работая в «Калининградском комсомольце», пытался отстоять Королевский замок. Поэтому рекомендация была отозвана.
Королевский замок был основан в 1255 году чешским королём Оттокаром II Пржемыслом . Претерпел множество перестроек и реконструкций, поэтому объединял различные архитектурные стили — начиная от готики и заканчивая барокко.
Вот что писал о нём Борис Нисневич в своей книге «Свет памяти моей»:
«Вспоминаю последние дни Королевского замка с ощущением, что был свидетелем истязания безвинного инвалида войны. Замок величественно возвышался над поверженными готическими кварталами, и никому, кроме тех, кто кропал бумаги, оправдывающие политику выкорчёвывания памяти о Кёнигсберге в Калининграде, и в голову не приходило называть руинами его израненный, но по-прежнему богатырский торс.
Этот семисотлетний монумент, казалось, ещё на многие века закрепился на своём каменном возвышении. Башни и серые стены с вырванными глазницами опирались на контрфорсы, как на гигантские костыли. Почти полностью уцелел лишь постамент памятника, край которого венчала резная ограда из красного кирпича и гранита.
Нормальные люди, глядя на этот символ бессмертия города, думали о нём как о бесценной реликвии. А «первые лица» края искали в нём призраков прусского милитаризма. В их политизированном воображении замок представлялся населённым «духами войны» — со времён рыцарей Тевтонского ордена с ХIII века и до семидесятых годов двадцатого. На настойчивые предложения калининградских архитекторов, Министерства культуры РСФСР, правления Союза архитекторов СССР о консервации и реставрации руин замка ответ был однозначным: «Крайне сомнителен тезис о том, что руины замка представляют собой культурно-историческую ценность и заслуживают увековечения в ансамбле нового социалистического города Калининграда».
Замок, несмотря на протесты интеллигенции, был снесен в 1967-70 годах.
— Вы в своей книге пишете, что к вам обратился главный архитектор «Калининградгражданпроекта» Лев Соскин в надежде, что вы «организуете» публикацию в защиту замка? Почему он выбрал для этой миссии именно вас?
— Тут сработал не мой личный авторитет, а авторитет «Калининградского комсомольца», который считался газетой более свободной, чем «Калининградская правда». Молодежные издания, молодые журналисты могут заблуждаться. Им давалось право на ошибку. Я думаю, что когда Лев завладел документами, связанными со сносом замка, вероятнее всего, он поговорил с главой местного отделения Союза архитекторов Вадимом Еремеевым, тот и посоветовал обратиться ко мне, потому что с Еремеевым мы были хорошо знакомы.
— Почему вы решились участвовать в этой истории? Вы же понимали, что идёте против линии партии.
— У меня сразу же возникла идея написать письмо в «Литературную газету», которую я рассматривал как защитника культурных ценностей. А я считал Королевский замок культурной ценностью, прежде всего, потому что он — свидетель истории, которая, кроме прочего, связана и с «искровцами», с Карлом Либкнехтом — в восточной части северного крыла замка, в помещении Верховного суда, проходил процесс над социал-демократами, которые помогали русским соратникам по партии транспортировать в Россию газету «Искра», произведения Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова. И в 1904 году там выступал, защищая обвиняемых, пламенный Карл Либкнехт.
Я писал письмо в «Литературку» всю ночь. Под этим письмом стояли подписи двух героев Советского Союза — участников штурма Кёнигсберга, председателя Калининградского Союза архитекторов, секретаря Союза писателей. Всех их я лично объезжал на редакционном «Москвичке», за рулем которого был Лев Павлович — изгнанный майор ГАИ, интересный такой мужичок...
— Вашей подписи под этим письмом не было?
— Она стояла в оригинале, а в напечатанном письме её не было. Наш друг из «Литературки» — Наум Мар — позвонил перед публикацией и сказал, что лучше вычеркнуть, чтобы не было ясно, кто написал письмо. Поэтому первый секретарь Калининградского обкома партии (фактически глава региона) Николай Коновалов решил, что автор письма — секретарь областного Союза писателей Валентин Ерашов, чья подпись под письмом была. У них состоялся довольно жесткий разговор... Потом мы встретились с Валентином, он сказал мне, что взял все на себя, и добавил: «Не рыпайся. Раздавить тебя совсем несложно».
— Но, тем не менее, вас же это не остановило. Вы написали второе письмо, которое должно было выйти в «Известиях».
— Да, мне снова выпало писать текст обращения в ЦК КПСС — его мы направили заранее в «Известия» Аркадию Сахнину для статьи о судьбе замка. В декабре 1965 года в зале музыкальной школы на Огарёва прошло собрание интеллигенции — актёров, журналистов, писателей, художников, студентов и преподавателей вузов. Было произнесено много речей в защиту замка, текст обращения передавался из рук в руки. Свои подписи под ним поставили 90 человек. Мой коллега по «Комсомольцу» Слава Карпенко (известный писатель Вячеслав Карпенко — прим. «Нового Калининграда»), дабы придать смелости колеблющимся, поспешил сообщить, что у нас уже есть гранки статьи о замке в «Известиях». Коновалов, разумеется, об этом тут же узнал, позвонил в редакцию, и гранки статьи рассыпали. Она не вышла...
— Как для вас закончилась эта история?
— Увольнением из «Калининградского комсомольца». Хотя с формальной точки зрения выступление за сохранение Королевского замка не было для этого основанием. Тут другая история. Светлой памяти Алексей Авдеев — редактор газеты — очень обострил отношения со всеми сотрудниками редакции. При этом он был одним из ярых сторонников сноса замка.
Сначала Лёша Солоницын предложил на партийном собрании обратиться в обком партии с просьбой поменять редактора. Но потом к нам пришел завсектором печати обкома партии по фамилии Жбанков и с каждым провел беседу. Смысл его слов был в том, что нельзя увольнять руководителей по желанию коллективов. Сидите и не рыпайтесь! И мы тогда решили написать заявления об уходе. Почти вся редакция ушла — человек восемь-девять. Но в обкоме комсомола знали, что инициативное ядро по защите замка — именно в молодежной газете. И решили нас наказать — и за этот демарш, и за позицию по замку. Был разыгран спектакль, который назывался «Заседание бюро обкома комсомола». Итогом стало наше увольнение не по собственному желанию, а «по статье».
— Трудно было найти новую работу?
— К счастью, друзья подсказали мне, что есть вакансия инженера по технике безопасности в Рыбакколхозсоюзе. Я пришёл туда сразу к руководителю РКС Владимиру Колесникову, сказал, что у меня есть техническое образование, что я механик. Потом поползли слухи, что в обкоме не хотят, чтобы я там работал. И тогда мои друзья написали письмо в обком о том, что меня преследуют. Не помню уже сейчас, кто был автор и прочие детали. Видимо, ребята волновались, у меня ведь тогда еще и личные обстоятельства складывались не лучшим образом — жена болела, дочь болела. Супругу обслуживала спецполиклиника, и её оттуда досрочно выписывали — после увольнения из газеты все шлагбаумы передо мной закрывались...
В общем, когда я пришел к Колесникову второй раз, у него зазвонил «короткий» телефон — красный аппарат для прямой связи с руководством области. Колесников сразу вскочил с места, потому что знал, что это что-то начальственное, взял трубку, выслушал указания, а потом говорит мне: «Сам секретарь обкома по идеологии Никитин интересуется вашей судьбой. Так что я сказал, что мы вас примем».
На новом месте я довольно быстро сумел наработать авторитет, меня включили в состав комиссии Минрыбхоза, что дало возможность ездить в очень интересные командировки — я объездил рыбопромышленные бассейны страны. Кроме того, я мог ходить в рейсы на судах других баз. В частности, попал в экспедицию в Антарктику на 9 месяцев.
— Прошу прощения... Разве можно было ходить в подобного рода экспедиции с таким зрением, как у вас?
— Нельзя. Но очень хотелось. А когда очень хочется, то можно. Я находил совершенно разные возможности получить санитарный паспорт, шел на всевозможные ухищрения. В основном я ходил в рейсы в качестве журналиста. Хотя в Антарктическом рейсе я вообще был техником-ихтиологом. На переходе освоил эту профессию и потом очень неплохо справлялся. Даже получил почетную грамоту, которой, кстати, очень горжусь. Я выучил английский определитель антарктических рыб, которые были описаны знаменитыми мореходами-исследователями Антарктики. И когда пришли первые тралы с этими рыбами, старший ихтиолог не все смог определить, где какая, а я — смог. Капитан меня зауважал. В общем, десять лет моего изгнания прошли довольно плодотворно и интересно.
— Но вы ведь в это время все равно продолжали писать?
— Разумеется. Я публиковался в газете «Водный транспорт» и литературно-художественных журналах. Как-то «Калининградская правда» и Союз журналистов объявили конкурс на лучший очерк о наших современниках. Я написал цикл очерков — «Докер», «Генеральный директор», «Корабел». В итоге — лауреатство в конкурсе и три полосы в «Калининградке». После этого редактор Евгений Типикин пригласил меня в штат. Он сказал, что, может, я что-то потеряю в заработках, но мое место в журналистике.
Поначалу я был очеркистом, но продержался в этом качестве недолго — всего несколько недель, потому что в ежедневной газете не может быть один очеркист. В то время в «Калининградке» работало много замечательных журналистов, которые любили и, главное, умели работать в этом жанре. Например, Эдик Сергеев.
В общем, перевели меня отдел партийной жизни. А это считалось в газетах самой большой каторгой, редко кто выдерживал больше года. Приходилось подготавливать так называемые авторские материалы, то есть писать за секретарей райкомов, горкомов — почти никто из них не мог сделать хороший материал самостоятельно, чтобы его можно было просто литературно обработать и пустить в печать. Приходилось фактически делать все за них.
Помню, еду я с Романиным (Дмитрий Романин в 1972–1981 гг. — первый секретарь Калининградского горкома КПСС, позже, в 1984–1989 гг. — первый секретарь Калининградского обкома КПСС — прим. «Нового Калининграда») на какую-то партийную конференцию, он мне говорит: ты читал, что Мосин (Валентин Мосин — первый секретарь Зеленоградского райкома партии — прим. «Нового Калининграда») про агропромышленный сектор написал? И я ему откровенно отвечаю: «Не только читал, но и писал».
— Вы к тому времени были членом партии?
— Тут такая забавная история вышла. Я уже говорил, что вступить в партию мне помешала история с замком. Но в Рыбакколхозсоюзе об этом не знали. Там решили, что если я из газеты, значит, точно партийный. И произошла такая ситуация: я уехал в командировку, а в это время в Рыбакколхозсоюзе прошло партийное собрание, на котором решался вопрос — кому быть секретарем парторганизации. В конце концов остановились на моей кандидатуре. Но когда я вернулся, выяснилось, что я беспартийный. В итоге мне пришлось вступить партию, после чего они все же сделали меня секретарем.
Это был мой крест, с которым я пришел в «Калининградку», где через несколько лет тоже стал секретарем парторганизации. Честно говоря, я не очень серьезно относился к партийному строительству, у меня были претензии к партии, в её истории меня многое смущало. Но «Калининградскую правду» того, партийного, времени я очень высоко ценю, потому что она действительно была очень нужна людям.
— При этом в августе 1991 года она вполне могла прекратить свое существование. Как «Калининградка» пережила историю с ГКЧП?
— Мы получили обращение ГКЧП по телетайпу от ТАСС. Больше никакой информации не было. Я в то время был руководителем идеологического отдела. Главред Александр Хмурчик поставил это в номер без моего участия. События, между тем, развивались стремительно. На площади собрался большой митинг против ГКЧП. Мы с будущим губернатором Юрием Маточкиным (на тот момент народный депутат РСФСР — прим. «Нового Калининграда») стояли прямо с задней стороны трибуны. Помню — выступил старый коммунист Пантелеймон Васильевич Ширяев, который очень волновался. Он говорил, что 50 лет состоял в партии и все эти годы она его обманывала. Он закончил выступление, сделал пару шагов и упал мне на руки. Я думал, что он просто потерял сознание, а он сразу умер. Тут же вызвали скорую, но сделать врачи ничего уже не смогли.
Я сказал Маточкину: «Юра, надо выходить на трибуну». Он вышел и сказал, что едет в Москву на внеочередной Съезд народных депутатов России, чтобы передать настроение калининградцев, ну и так далее.
Самое любопытное что я написал репортаж об этом митинге, сразу заслал его в номер, который должен был выйти на следующий день. А утром уже прошла информация, что членов ГКЧП арестовали.
А потом на другом митинге один наш внештатный корреспондент, не буду называть его фамилию, рвал газету с моим репортажем и кричал: мол, посмотрите — сейчас они все смелые! А я ведь, когда писал репортаж, не знал, чем всё закончится. И корреспонденту, конечно, было известно, как делается газета... Через некоторое время в редакцию пришли милиционеры, чтобы закрыть печатный цех, на этажах здания на Карла Маркса, 18, была выставлена охрана.
— На каком основании?
— Никакого основания не было. Мы пошли с Хмурчиком к начальнику милиции Центрального района, он сказал, что у него письменных указаний ни от кого нет. Есть только устное распоряжение от заместителя министра внутренних дел. Мы тогда сказали: так как у вас нет законных оснований закрыть газету, мы должны продолжить её издание.
— События августа 1991 года стали определенным водоразделом в жизни бывшей партийной газеты, которая ушла в свободное плавание. Тяжело пришлось?
— Газета де-факто давно жила самостоятельно и была самоокупаемой. Впрочем, финансовой стороной газеты я в то время особо не интересовался. Одно скажу: тиражи были большие, и газета играла заметную роль в жизни области. В этом плане показательна история Свободной экономической зоны, которая, можно сказать, родилась в «Калининградской правде».
— Расскажите, как проходили «роды»?
— Все началось со статьи ректора КГУ (Сегодня БФУ им. Канта — прим. «Нового Калининграда») Николая Медведева, которую подготовил я. Она была в целом о региональном хозрасчете, но там отмечалось, что существует такое понятие — «свободная экономическая зона». А Юрий Маточкин к тому времени стал профессором, защитил докторскую. Он позвонил мне и сказал: «Боря, надо как-то мне обозначиться в новом качестве». Я говорю: «Какие, Юра, проблемы? Возьмешь тему, и подготовим твою публикацию. Стоит отметить, что перед этим я готовил уже ряд его публикации и даже имел карт-бланш от него на редактирование — мог пускать статьи в печать, не согласовывая. Маточкин отвечает: «Понимаешь, у меня что-то темы нет под рукой». И я посоветовал ему взять тему перехода от регионального хозрасчета к к свободной экономической зоне. Он: «Хорошо, я подумаю». И подумал. Буквально через два дня принёс материал под заголовком — «От регионального хозрасчёта к свободной экономической зоне». Потом, когда статья вышла, Маточкин снова позвонил мне и говорит: «Ну и в историю ты меня втянул! Малинкин (Юрий Малинкин был председателем Калининградского облисполкома — прим. «Нового Калининграда») меня вызвал, сказал, что надо создавать рабочую группу и разрабатывать концепцию свободной экономической зоны.
— Получается, что вы один из отцов СЭЗ, а Маточкин стал им поневоле?
— В её создании нет моей особой заслуги нет. Это заслуга Юры, потому что потом он над концепцией очень хорошо поработал. Я помогал ему, конечно. Равно как и другие члены созданной рабочей группы — они выступали в газете со статьями по таможенному законодательству, финансовому обеспечению и прочим вопросам. В общем, велась рутинная работа, которая уже в новое, постсоветское время привела к указу Бориса Ельцина о создании Свободной экономической зоны в Калининградской области. Впрочем, всего этого могло и не быть. Помогло удачное стечение обстоятельства.
— Каких?
— Тогда велись политические игры по поводу создания Совета Федерации. На самом верху было решено, что один из близких к Ельцину в правительстве людей — вице-премьер Владимир Шумейко — должен стать председателем Совета Федерации. При этом избрать его в этот орган, по задумке Кремля, должны были жители Калининградской области, которые в большинстве своем видели Шумейко только в телевизионных сюжетах на центральных каналах. По идее, в Совет Федерации должен был идти Маточкин и еще кто-то из местных. И тут вдруг появляется Шумейко, и Маточкин, что интересно, начал поддерживать его кампанию. И он даже обратился ко мне с предложением войти в команду Шумейко как политическому советнику. А у Шумейко была мощная команда, в которую входили психологи, социологи, экономисты. Мы в Калининграде тогда не очень-то представляли, как это все работает на имидж депутата. У нас еще такими технологиями никто не владел. Я говорю: «Юра, я не могу, мне надо бы тебя поддерживать. С какого перепугу я буду за Шумейко агитировать?» Маточкин отвечает: «Боря, нам за его поддержку дадут указ президента о свободной зоне». Вот такое политическое закулисье. Помню, в большом зале облдумы выступает Шумейко, и тут — «совершенно неожиданное» совпадение: из аэропорта прибывает гонец и направляется прямо к трибуне с пакетом, в котором — Указ президента. Зал взрывается аплодисментами. Это был 1991 год.
Потом, правда, Ельцин повел себя немного непоследовательно: отменил льготы всех регионов с какими-то особыми экономическими привилегиями. Таким образом, Указ о создании Свободной экономической зоны был фактически обнулен. Маточкин обратился к Шумейко, чтобы тот напомнил президенту об обещании, но тот сказал, что ничего не может сделать.
В дальнейшем президентский указ о СЭЗ был заменён на Закон «Об Особой экономической зоне в Калининградской области», но связанные с ним перипетии требуют отдельного рассказа.
Во время президентской предвыборной кампании мне позвонил возглавлявший предвыборный штаб Ельцина Шумейко, и сказал, что надо бы подготовить вопросы президенту от «Калининградской правды», чтобы опубликовать интервью. Я, разумеется, подготовил и вылетел в Москву. Шумейко по «короткому» телефону без всяких секретарей связался прямо при мне с Ельциным: «Борис Николаевич, тут мы решили выпустить полосу в „Калининградской правде“, корреспондент у меня уже здесь. Скажите, когда вы можете с ним повидаться?» Я не слышал, что ответил Ельцин, скорее всего, он сказал, что не распоряжается своим временем и что нужно обратиться к пресс-секретарю, потому что через некоторое время позвонил пресс-секретарь — хорошо мне знакомый калининградец Сергей Медведев. Он сказал — передать вопросы и ждать. Я передал, улетел в Калининград, и где-то через сутки — звонок. «Старик, — сказал Медведев. — Нам очень понравились твои вопросы, я думаю, что будут достойные ответы». Я сразу понял, в чём дело, но прикинулся непонятливым и ответил: «Серёжа, я нисколько не сомневаюсь, что вы подготовите достойные ответы». И тут Медведев сообщает, что и ответы должен написать я сам. Пришлось вживаться в образ Бориса Николаевича, представлять его басовитый, немного протяжный голос. Когда он бывал в Калининграде, я всегда оказывался рядом, потому что Маточкин делал так, чтобы я был по правую руку у президента. Во всяком случае, всё, что я мог ему вложить в уста, я вложил. Причем так, чтобы швов не было видно. Материал мягко и ненавязчиво подводил к мысли о том, что указы — не самый надежный инструмент управления экономикой региона, что нужен специальный федеральный закон, утверждающий свободную зону. Вопросы были составлены таким образом, что президенту, отвечая на них, некуда было деваться, кроме как признать ошибку с отменой льгот нашей области.Статью мы отправили по факсу, ответ пришел с одной единственной правкой, внесённой самим президентом. Это было что-то незначительное. Вроде бы вместо слова «тоже» он вписал «также».
— Но закон «Об Особой экономической зоне» появился ведь не сразу после публикации?
— Пришлось серьезно поработать над законопроектом. Областная дума его поддержала. А потом команда, в которую входили Юрий Семёнов (бывший первый секретарь Калининградского обкома партии, на тот момент — заместитель председателя Калининградской областной Думы — прим. «Нового Калининграда» ), Владимир Никитин (тогда — депутат Госдумы. — прим «Нового Калининграда), корреспондент «Калининградской правды» Александр Хихля, Борис Овчинников и я, занялась его продвижением в Москве, куда мы полетели на самолете командующего Балтфлотом Владимира Егорова. Но Овчинников, владелец «Цепруса», честно говоря, был с нами как «кошелёк». Потому что надо было ублажать руководителей фракций Госдумы, всякие подарочки им покупать. Например, Жириновскому купили и вручили янтарные шахматы. Он, кстати, очень интересно реагировал на юмор. Я, помню, положил перед ним диктофон и спросил: «Можно ваши гениальные мысли записывать?» И он совершенно невозмутимо ответил: «Конечно, даже нужно. Каждое моё слово имеет ценность». У Жириновского еще в то время книга вышла «Последний вагон на Север». Я спросил, будет ли там для меня местечко? Он тоже совершенно невозмутимо пообещал.
Как-то Жириновский выступал на митинге в Калининграде и заявил, что, когда случился ГКЧП, местный секретарь обкома партии Юрий Семенов прятался в бункере. Потом мы на телевидении брали у Жириновского интервью — я от газеты, Женя Харлов — для телевидения. И я спрашиваю: «Владимир Вольфович, а откуда у вас такие данные о том, что секретарь обкома прятался?» А он: «Я такого не говорил!»
— Вы были редактором и гендиректором «Калининградской правды» с 2002-го по 2005-й. Чем вам запомнилось то время?
— Я очень не любил красный телефон «короткой связи», который стоял у меня в кабинете. По нему разного рода начальство звонило мне напрямую. Когда на него смотрел, у меня настроение портилось. Трубку поднимешь, и вдруг голос: «Кто меня заказал?» Я отвечаю: «Можно не на жаргоне, а нормально спросить?» Помню, журналист Андрей Горбунов написал материал об одном из районных отделов внутренних дел. Вместо того, чтобы разобраться, начальник областного УВД позвонил мне и с ходу заявил, что я подрываю авторитет внутренних органов. Светлой памяти мэру Юрию Савенко не нравилось, как мы описываем коммунальные проблемы...
— В 2005 году на посту главреда вас сменила Тамара Замятина, а гендиректором вместо вас стал Игорь Никонов. С чем был связан ваш уход из газеты?
— Я, как главный редактор, не мог прогнуться перед власть предержащими, а основной учредитель Валерий Атаманов решил, наверное, что найдет более покладистую фигуру. И тогда произошел слом газеты, потому что мне на смену пришла моя ученица, хорошая журналистка — Тамара Замятина. Но, знаешь, не всякий солист может быть дирижёром оркестра. По моему мнению, она разрушила ту модель газеты, тот образ газеты, который создавался десятилетиями. Она стала загружать первую полосу (с переходом на вторую) своими большими интервью со значимыми людьми. Сами по себе собеседники были достойными и интересными, а интервью — качественными. Но всё это делалось в ущерб рубрикам, которые были привычны (и нужны!) читателям. И это, на мой взгляд, стало началом процесса, который привел к тому, что «Калининградская правда» с 12-14 полос сократилась до четырех.
— «Калининградской правды» давно уже не существует. Старейшая газета области ушла в историю. Была ли ее судьба предопределена?
— Газета умерла насильственной смертью. Она выжила, когда пришло время лихих девяностых. Этот период можно называть по-разному, но то, что он был очень сложным, совершенно очевидно. Тогда многие областные «правды» пошли на дно, а «Калининградка» устояла. И держалась довольно долго. Она не то что могла бы существовать сейчас, она должна была существовать сегодня. Её смерть никак не связана с профессионализмом журналистов. Там всегда работали мастера своего дела. Просто к руководству пришли люди... даже не знаю, как их назвать... которые умудрились довести успешное предприятие до банкротства. Не хочу дальше развивать эту тему...
Скажу лишь одно: население до сих пор нуждается в ежедневном новостном печатном издании. Такие газеты есть даже в самых захудалых городах европейских стран. Где бы я ни был — в Швеции, в Германии, — везде такие существуют. Потому что люди должны знать хотя бы, кто жив, кто помер, у кого свадьба, у кого, наоборот, похороны.
— Чем занимаетесь сейчас?
— Я продолжаю работать, писать. Конечно, без моей супруги Елены, которая стала моими глазами, делать это было бы невозможно. Сейчас должен выйти небольшой, но довольно емкий очерк. Название у него такое: «О времени жить по душе». Творческие планы есть, я очень надеюсь их осуществить.
Текст: Кирилл Синьковский, фото: Юлия Власова / «Новый Калининград»
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2025