За фельетон, затронувший честь судьи, редактор газеты «Светлогорье» Константин Рожков отправился на принудительные работы — убирать мусор вместе с наркоманами и проститутками, а также (с учетом своей творческой профессии) в детский сад — клеить детишкам пособия. О непростом творческом пути журналист рассказал в интервью «ТР».
— Константин, ты первый калининградский журналист, осужденный на исправительные общественные работы. Раньше военные корреспонденты пели: «…и перо приравняем штыку». А твое перо приравняли к метле?
— Да, я поплатился за свою профессиональную деятельность — от этого не застрахован ни один журналист. Для тебя не секрет, что я критически воспринимаю происходящее вокруг. Для этого есть основания. Я по природе человек ироничный. Однажды — весной прошлого года — я опубликовал фельетон, который адресовался судьям Калининградской области, конкретно — судье Струковой. Через две недели в газете был опубликован фоторепортаж, в котором она узнала себя. Меня пригласил председатель облсуда Виктор Фалеев. Речь шла о взаимоотношениях прессы и судей. Мы говорили и о фельетоне, который назывался «Маркиза падших ангелов». Виктор Иванович, несмотря на то что в тексте не было ссылок на конкретные события и не упоминались фамилии, узнал Струкову и потребовал, чтобы я сообщил ему информацию, которой располагаю. То есть, как я понимаю, он хотел сделать меня своим секретным сотрудником. Я отказался. На том мы и расстались. Вскоре после разговора с господином Фалеевым судья областного суда Анжелика Струкова тоже поняла, что в фельетоне говорится о ней. Вскоре я получил повестку в суд. Были возбуждены дела: два гражданских и одно уголовное (по статьям «Клевета» и «Оскорбление»). Прокуратура взялась за них с усердием. Мне устраивали ловушки, преследовали. По гражданскому делу Струкова выиграла у меня 150 тыс. рублей, а Бранко Гомилшек, ее «знакомый», 50 тыс. В качестве компенсации морального вреда. Потом, конечно, ко мне пришли приставы. А по уголовному делу меня приговорили к 240 часам принудительных работ.
— Что было в суде?
— Процесс был закрытым. В суде выяснились интересные детали. Судья Струкова на протяжении 7 лет «дружила» с гражданином Словении Бранко Гомилшеком. Он сам об этом говорил. Рассказывал, как они с Анжеликой Алексеевной ездили по заграницам: в Литву, в Египет, в Словению. Поездок было так много, что судье приходилось досрочно менять загранпаспорта. Гомилшек считает себя миллионером. Он содержит игорный бизнес в Калининграде. Был женат. Но в 2006 году с супругой развелся. Жил у Струковой, у него были свои ключи от ее квартиры. В суде мной были предъявлены вещественные доказательства: видеозаписи, где Струкова представлена в весьма пикантном виде. Собственно, эти факты и послужили материалом для фельетона.
— Ты полностью рассчитался с потерпевшими?
— Нет. Сейчас я отбываю наказание. Другого случая, чтобы журналиста в Калининградской области приговорили к такому наказанию, не знаю. Двоих полгода таскали по тюрьмам — и вот одного приговорили к обязательным работам. Дело в том, что по «моей» статье нельзя человека приговорить к лишению свободы. За «моральный вред» я выплатил 200 тыс. рублей. Влез в долги, но выплатил. Обязательную отработку, я думаю, для меня придумали намеренно, чтобы унизить. Человек в этой ситуации испытывает унижение, я это ощутил.
— Почему? У нас ведь труд рабочего в почете? Кем ты уже успел побывать?
— Низкоквалифицированный труд (куда пошлют) — это и есть унижение. И срок большой. Максимальный. До Нового года, может, и не успею отработать. Я убирал территорию во дворе Ленинградского райотдела милиции, потом меня направили в подшефный детский сад № 135. Сначала пару дней работал в обществе проституток и наркоманов (об этом я догадался по их внешнему виду). Потом они ушли — их же ненадолго осуждают, не так, как журналиста: день-два — и свободны. А я продолжаю работать. Сначала я убирал мусор, потом, видимо, руководство детского сада навело обо мне справки в УИНе или в милиции, и заведующая мне сказала: «Вы человек творческий, помогите нам». И я занялся оформлением наглядных пособий, уголков, делал электропроводку, монтировал светильники. Работа кажется нетрудной, но она трудоемкая.
— Сколько часов в день отрабатываешь?
— До четырех часов. Я прихожу, а работа у них всегда находится. Ее в детском саду выше крыши.
— Тебя могут направить на другие работы?
— Милиция может направить меня на любую работу.
— Тебе выдают форму и инвентарь?
— В детском саду есть только метлы, тележки и лопаты. Когда занялся работами в помещении — оформлением стендов, выставок — стал приносить все из дома (электроперфоратор, сверла, отвертки, плоскогубцы). Меня предупредили сразу, чтоб я приходил не в парадной форме, одевался соответственно.
— А в оставшееся от принудработы время ты по-прежнему выпускаешь газету?
— Да. Но пришлось несколько номеров пропустить — не хватило времени. Выбиваюсь из графика.
— Твои пожелания будущим журналистам — какие смежные профессии им пора осваивать?
— Им не надо ни к чему готовиться. Я знаю, кого из них готовят. Из них готовят холуйских репортеров, угодливых писак. Я знаком с некоторыми студентами РГУ, они сотрудничали с моей газетой, и я услышал от них: «Константин Сергеевич, а нам преподаватели говорят: такой журналистики, как у вас, у нас уже нет». Поэтому им моя участь не грозит.
— А Союз журналистов как-то откликнулся, помог тебе?
— Я не член Союза. Из принципиальных соображений. Не хочу становиться членом сообщества, которое не защищает своих собратьев. СЖ — это порождение советского режима. Тогда союзы журналистов, писателей, художников, театральных деятелей были нужны, чтобы контролировать и держать творцов на коротком поводке. Они — пережиток, рудимент. Нам не нужны союзы, нам нужны профсоюзы.
— Костя, и все-таки критические материалы продолжают появляться. Можно ли застраховаться от того, что произошло с тобой?
— Нет. Застраховаться нельзя. Журналист может даже не догадываться, за что он пострадает. Я имею в виду не только судебную ответственность. Вот недавно я узнал, что однажды был «заказан», но потом заказ на меня отменили. Я даже не подозреваю, за какую публикацию. Не могу представить.
Единственная защита, на которую могу рассчитывать, — это Европейский суд. Я туда уже обратился (по гражданским делам). Мои две жалобы объединили, о чем Европейский суд прислал весточку. Недавно я обжаловал приговор по уголовному преследованию.
— На принудработах ты изменишь позицию, исправишься?
— Я уже давно сделал вывод: наше правовое государство — это бутафория. Вся эта законность, которая у нас декларируется, — это просто такая кулиса, на которой нарисованы красивые картинки. А все главное происходит за ней. И там нет никаких законов. Но я не поменял ни профессию, ни даже тематику и тон газеты. Не боюсь. У нас в Конституции нет ни одной статьи, в которой записано: «Надо бояться!». Может, это издержки возраста. Бояться надо молодому, который хочет сделать карьеру. А какая у меня карьера? Я в жизни совершил уже все, что можно, — сделал ту газету, которая мне нравится. Ну, отберут эту — сделаю другую. Бояться мне нечего и некого.
Ольга БОБРОВСКАЯ
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024