Ледник несвободы: Лев Шлосберг о происходящем в стране на «Кафке&Оруэлле»

Шестой пост-интеллектуальный форум им. Франца Кафки и Джорджа Оруэлла, проходивший в Светлогорске, завершился выступлением известного российского политика Льва Шлосберга. Сегодня это, пожалуй, одно из немногих имен, с которым связываются надежды на демократические преобразования в России — в истинном понимании слова «демократия», не изуродованного государственной пропагандой. Его лекция называлась «Политическая жизнь в отсутствие публичной политики: как жить и как выжить». «Новый Калининград» вместе с участниками форума попытался понять, что должен делать политик в современной России, в чем причины происходящего и куда все идет.

Нужно признать, что все мы — политики, журналисты, комментаторы, политологи — в каком-то смысле являемся сейчас исчезающим видом животных на фоне наступающего ледника. Ледник виден, вот он движется на нас, сделать с ним что-то мы не можем, как и с тем ледником, который был десятки тысяч лет назад; это некий процесс, который, безусловно, будет продолжаться и чем-то завершится. Но перед нами стоит выбор. И этот выбор является предметом нашей с вами дискуссии. У нас есть выбор уйти из публичной политики, у нас у всех есть выбор уехать из страны, то есть сменить среду политического обитания, у нас есть возможность приспособиться к условиям жизни ледника. Или, как все вы понимаете, бороться с тем, что невозможно изменить, невозможно отменить, и, собственно говоря, невозможно предотвратить.

Если смотреть на все, что происходит сейчас в политической жизни где бы то ни было — это касается не только России, а любой совершенно страны — то существует три сценария, три варианта хода политической жизни. Они все простые: естественный, неестественный, а также противоестественный. Естественный ход политической жизни — это когда события развиваются в соответствии с природой политической жизни. То есть если это естество этого процесса, он обязательно будет сложным, противоречивым, болезненным, раздражающим, но он будет двигаться естественным путем в соответствии с естественными стимулами, инстинктами, рефлексами, фобиями, мифами — но он живет. Это естественный политический процесс. Неестественный политический процесс — это когда совершаются политические ошибки, вследствие этих ошибок нарушается естественный ход событий, но идет борьба политических сил; эта борьба оставляет возможности вернуть процесс с неестественного хода развития на естественный. И есть, наконец, противоестественный ход политической жизни, когда происходит системная борьба с естественным ходом политической жизни, и эта борьба имеет своей целью полное уничтожение естественного хода политической жизни и всех ее естественных форм. Вот, собственного говоря, это наш случай, мы в такой ситуации живем.

Сама по себе публичная политика как форма жизни — я продолжаю настаивать, что это форма жизни — это политическая работа с целью влияния на общественное мнение и получения власти в результате выборов. Это формула публичной политики, она абсолютно универсальна для любой страны, она не является исключением для России, и публичная политика для этого и предназначена: влиять на общественное мнение, выигрывать выборы, приходить к власти и в дальнейшем реализовывать то, что политики обещали избирателям. Безусловно, при таком понимании публичной политики она является институтом свободы. То есть нам не обойтись без того — как бы это высокопарно ни звучало, — что, безусловно, естественная публичная политика — это институт свободы. Мы с вами должны исходить также из того, что публичная политика — это общественный институт, и с помощью этого общественного института формируются органы публичной власти. Публичная политика не может быть приватизирована кем-то либо государством, потому что она сама по себе имеет общественные корни. Это общественный процесс, и он приводит к существенным изменениям в государственном устройстве, он приводит к смене власти, он приводит к смене персон, но движущей силой является общество. Не государство, не власть как таковая, а именно общество.

Естественная публичная политика может существовать как среда обитания только в условиях свободы, в том числе свободы слова, свободы массовой информации, в условиях естественной политической конкуренции и, безусловно, преобладания политических институтов над действующими лицами, над участниками политического процесса. Это все в действительности очень академичные вещи, но когда мы анализируем политическую ситуацию где бы то ни было, а в нашей стране в особенности, мы сталкиваемся с тем, что машина не работает. Та машина, которая называется публичной политикой, не действует. Собственно говоря, ее нет как таковой. И невозможно объяснить миллионы казусов, которые происходят в нашей стране в публичной политике, только частными обстоятельствами: условиями региона, столкновениями конкретных людей и частными интересами — это не будет являться объяснением. Публичная политика на самом деле позволяет реализовать общественную и личную потребность человека в самовыражении. Ведь публичная политика — это такая же творческая деятельность, как любая другая. Ее можно сравнить с научной деятельностью, деятельностью художника, учителя, врача — это средство самовыражения. И заказчиком, реальным заказчиком естественной публичной политики является общество, а не государство.

[Сейчас] мы с вами видим совершенно четкую, практически завершенную картину, хотя мы должны признать, что ледник еще движется. То есть он не достиг окончательной точки своего движения, еще не весь рельеф сформирован, ему еще есть куда двигаться, у него сильная кинетическая масса, и я вас уверяю — и все вы понимаете, — что двигаться дальше он будет. Он накопил достаточную скорость, чтобы не останавливаться.

Гражданское общество в нашей стране является маргинальным. Это не ценностная оценка, это реальное отражение положения гражданского общества в России сегодня. То есть все естественные формы естественной политической жизни не только не являются мейнстримом в нашей стране, но по отношению к сложившейся государственной системе они являются девиациями. Явным отклонением от признанной государством нормы. Соответственно, все мы с вами — лица девиантного поведения, и это в действительности очень серьезно смещает у очень большого количества людей систему ценностей, в том числе систему самооценки — это очень важно.

Человеку всегда приятно чувствовать себя с большинством. Потому что есть некая психологическая уверенность в том, что большинство, наверное, право. Большинство — это некая сила, и частью этой силы человеку себя чувствовать комфортно. И совершенно некомфортно себя чувствовать человеку на обочине, маргиналом, будучи частью некой отклоняющейся модели поведения, и эта отклоняющаяся модель поведения несет в себе довольно существенные риски.

У нас построена абсолютно гелиоцентричная система, и публичная политика — это либо участие, либо отраженное участие в позиционировании одного лица. И целью этой политики является удержание власти, только удержание власти. Никаких других целей эта публичная политика перед собой не ставит. В этом ее противоестественность, потому что [на самом деле] целью публичной политики является процесс, и в этом процессе власть меняется. Когда целью политики является удержание власти, это совершенно противоестественная форма политической жизни, она противоречит самому предназначению этого процесса. Все политические институты в нашей стране, все без исключения, либо извращены, либо парализованы. Я не готов сейчас привести точный перечень, где извращение, а где паралич, но, как говорят врачи, это сочетанная травма, и одна беда сопутствует другой. И большинство политических институтов, конечно, является имитацией. То есть вы приходите к зданию, на котором написано слово из трех букв: «Суд». И дальше вы пытаетесь в этом здании получить правосудие. И большинство из нас ждет на любом уровне — от районного суда до высшего суда — очень серьезное разочарование. Безусловно, имитацией является институт выборов. Безусловно, без этого института публичная политика не может в принципе существовать. Отсутствие института выборов — свободных выборов, естественно — исключает публичную политику. Они несовместимы. Отсутствие свободных выборов не позволяет публичной политике существовать как форме общественной жизни. Нет свободы слова как общественной ценности, нет свободы массовой информации, и, собственно говоря, и свобода слова, и свобода массовой информации, и свобода публичных мероприятий в конце концов фактически приближается к некой форме подпольной партизанской активности, где от участников всех этих видов деятельности требуется изобретательность, умение маскироваться, уходить от врага, наносить ответные удары и желательно приносить ему максимальный возможный ущерб. И предназначение этих институтов уходит на задний план. На первом плане внимания человека, участвующего во всех этих видах деятельности, становятся технические попытки осуществить задуманное, желательно с минимальным ущербом для себя. А иногда, когда это невозможно, с сознательным ущербом самому себе.

Безусловно, главными инструментами публичной политики такого государства являются два инструмента — насилие и ложь. Подобного рода государственная политика невозможна без насилия и лжи. В нашей стране сложился системный конфликт, который можно назвать конфликтом цивилизаций, потому что в своей основе это ценностный конфликт. По сути дела, это несовместимость ценностей свободы, естественной формы политической жизни с государством несвободы, которое является государством антиутопии. Построить утопическое государство в нашей стране не смогли, а построить государство-антиутопию смогли, и с этой точки зрения эта противоестественная форма политической жизни успешна. Потому что они смогли достичь своей цели: построили государство-антиутопию. В чем причина того, что произошло? Это тема отдельной дискуссии и не одного часа. Я для себя решил, что при ответе на этот вопрос я буду давать пять ответов. Я для себя ограничил их цифрой пять, но это означает, что после пятой цифры я будут ставить многоточие — там наверняка есть что продолжить.

Первая причина, на мой взгляд — отсутствие целеполагания в решающий момент при переходе к постсоветской России: какое государство мы строим? Этот ответ не был дан в 1991 году и его нет и сегодня. Без ответа на этот вопрос все последующие действия государства, любых участников публичной политики, влияющих на государственную власть, являются бессмысленными, потому что это главный вопрос. Здесь можно привести целый ряд вариантов, которые можно было бы обсуждать. Мы в какой год пытаемся вернуться? К Учредительному собранию? Мы пытаемся осмыслить советскую историю, мы пытаемся вспомнить короткий период республики — период Временного правительства? Россия — это Европа или Россия это что? И целый ряд таких вопросов, которые сегодня возникают в дискуссиях неприкладных, имеют совершенно прикладное значение. Потому что они имеют прямое отношение к государственному устройству. Если вы внимательно прочитаете российскую Конституцию именно в этой части, то увидите, что формально ответы на эти вопросы даны. Россия — это президентская республика. Это ответ? Ответ. Россия — это социальное государство — это тоже ответ. Есть вторая глава, которую можно читать на ночь, чтобы избавиться от фантомных болей и кошмаров. Но тем не менее Конституция не работает. Потому что фактические ответы на вопрос «Какое государство мы строим в постсоветской России и до сих пор?» не были даны. Именно это создало возможности для полной инверсии всех норм права и в том числе всех норм Конституции и их превращения в свою полную противоположность.

Вторая причина — это, безусловно, крайне неудачные реформы 1990-х годов. Все то, что началось, по большому счету, от формального распада Союза осенью и зимой 1990 года, а окончательной точкой был дефолт 1998 года, — это была цельная цепь событий, которая продолжалась около 8 лет. Строго говоря, у постсоветских властей должна была быть одна задача — построить институты, те самые институты демократической России, которые должны были страховать и личные ошибки, и ошибки истории, которые тоже случаются. Эти институты не были построены, и с этой точки зрения результаты реформ 90-х годов являются абсолютно провальными. Потому что единственным, что могло страховать страну и всех нас — это институты. Институтов нет.

Третья причина, как следствие вот этих неудачных реформ — это разочарование абсолютного большинства граждан, избирателей в демократии как таковой. Сейчас «проклятые 90-е» являются синонимом хаоса, беспредела экономического и политического, синонимом провала государственной политики. А человек устроен очень просто в восприятии любых политических действий. Политика — это очень прикладная вещь. Либо она приносит положительные результаты в понимании человека, либо нет, и все делится на эти два полюса — получилось или не получилось? И когда становится ясно, что не получилось, разочарование становится очень мощным. Сама по себе энергия разочарования — энергия движущая. Это энергия отрицательная, но это очень мощная энергия. Энергия разочарования способна рушить государственную власть. Кстати говоря, не только в России, но и в других странах эта энергия разочарования приводила к смене государственного строя, не только к смене власти.

Четвертая причина — это следствие разочарования, это утрата социальной базы реформ. Дело даже не в том, что в Москве на Манежной площади можно было собрать 1 млн человек, а в том, что еще 150 млн думали так же, как этот миллион. Это была та самая социальная база реформ, которая была главной целью 90-х годов, и которая совершенно беспощадно, бездумно, безграмотно разрушена. Притом, очень быстро. Ее не было уже к 1993 году, к первым выборам в Государственную Думу. И результаты выборов это убедительно показали.

И пятая причина — стихийный поиск выхода обществом из тупика, в котором вся страна и общество оказались — происходит за пределами сценариев демократической модернизации. Поиск идет на пути гибрида реставрации и консервации, и этот процесс сейчас является мейнстримом. Соответственно ему формируются общественные ожидания и потребности. Поэтому главная стратегическая проблема государства, которое построено в России — его несовременность, демодернизация, ускоряющееся отставание. То есть мы вываливаемся из времени. У нас до сих пор, образно говоря, не закончился 20 век, мы до сих пор дожевываем последствия прошлого столетия. Если называть вещи своими именами, то я рискую сгустить краски, но в моем понимании это не общественная историческая драма, а общественная историческая трагедия, потому что она напрямую сказывается на жизнях. И в этом смысле, это, безусловно, трагедия. Стремясь выиграть у всех все, государство несвободы проигрывает все виды конкуренции: политическую, экономическую, социальную, информационную, — любую. То есть, попытка доказать, что, вывалившись из времени, мы остаемся лучшими и первыми, приводит к форсированному отставанию, потому что это попытка догнать и перегнать то, в чем мы не участвуем. Мы вывалились из данного естественного политического и экономического соревнования. Путин — глубоко советский человек, и построенное им и с его участием корпоративное государство (Путин — его архитектор), и партия «Единая Россия» как партия власти, которая стремится к монопартийной системе (мы не можем назвать Россию однопартийной системой, как это было в советские времена, но это монопартийная система) — это новый вид политического устройства, и это тоже часть имитации политического процесса. Все эти элементы, все эти части государственного механизма не являются сценариями модернизации России. Это сценарии консервации и реставрации.

Есть две группы объективных и субъективных условий, от которых зависят дальнейшие события. Объективных тоже будет пять. Первое — это экономические ресурсы государства для поддержания власти, то есть, для поддержания институтов насилия, насилия всех видов. Насилия в прямом виде, с помощью силовых структур, насилия информационного, насилия социального и экономического.

Второе условие — это экономические ресурсы для поддержания государством того или иного уровня общественного благосостояния. Проще говоря, насколько государство в состоянии подкармливать народ. Вот пенсионная реформа показала, что больше не в состоянии. Не хочет. На самом деле может, но не хочет, потому что если оставить уровень социального обеспечения даже на нынешнем совершенно нищенском уровне, это приведет к изменению определенных секторов государственной политики. Все-таки два триллиона рублей нужно оторвать от войны и от великодержавной чесотки.

Третье условие — это общественная переоценка достижений государственной политики и формирование критичного по отношению к власти устойчивого общественного мнения. Этот процесс власти остановить не могут. Он идет таким образом, что развивается не то чтобы автономно, но у него есть самодостаточная внутренняя сила, и этот тот случай, когда каждая новая молекула добавляет силы процессу. Это тоже своего рода ледник, но ледник наоборот, он движется в противоположную сторону. И вот это базовое нарастание критичности — это то, что пугает власть больше всего; и человеку для того, чтобы быть критичным по отношению к власти, не нужно быть политически образованным, политически грамотным, иметь высшее образование, не нужно участвовать в форумах Кафки и Оруэлла. Им просто нужно оценивать свою жизнь в той части, в которой она является отражением государственных достижений. И как вы понимаете, это очень беспристрастная оценка, личная, но беспристрастная, потому что она показывает человеку, «что я могу себе позволить, а что не могу и с кем я это связываю». До какого-то времени это связано с внешними атаками на нашу несчастную осажденную крепость, но рано или поздно даже гарнизон осажденной крепости задается вопросом, а так ли хорош командир гарнизона, если становится все хуже и хуже.

Четвертая важная причина — то, что мы живем в сформировавшейся на наших глазах и с нашим участием новой реальности: у нас создано информационное общество. Оно появилось не в России, а во всем мире. Произошла технологическая революция в производстве и распространении информации, в том числе в возможности отражать общественно значимые события в режиме реального времени. То есть полностью изменилась система коммуникации между людьми. Это на самом деле революция, и она абсолютно противоречит той логике, по которой развивается российское государство, в которой нет места модернизации.

И пятое условие: оно очень простое, и состоит всего из пяти букв. Это время. Ничто не вечно под луной. Соответственно, никто не вечен под луной. И это факт, с которым государство, в котором нет цели модернизации, ничего не может сделать, потому что время неумолимо.

Теперь субъективные условия, которые будут влиять на то, что происходит в нашей стране в ближайшее время. Первое такое условие — это внутренние процессы корпорации Путина, где, безусловно, идет обсуждение и выбор сценариев транзита власти. Это непредсказуемое общение, оно полностью закрыто для общества. Это может пройти относительно гладко — такие сценарии существуют — и это может рвануть так, что никому не покажется мало. И эти сценарии реально непредсказуемы, общество не может их контролировать никак. Это то, что Черчилль называл борьбой бульдогов под ковром. В этом смысле ничего не изменилось.

Второе условие — это готовность или неготовность этой корпорации власти идти на уступки. Сугубо из эгоистических интересов. Они не будут никогда преследовать общественные интересы, у них есть шкурные интересы, в том числе материальные. В первую очередь материальные. И их готовность к тем или иным уступкам или компромиссам в зависимости от накала общественного мнения — это показатель их гибкости. Сейчас система абсолютно негибкая. Но это не означает, что эта система не может стать гибкой ввиду тех угроз, которые встанут непосредственно перед этими людьми.

Третье условие (и об этом говорят довольно часто) — это так называемые «черные лебеди». «Черные лебеди» — события, которые возникают внезапно, из ниоткуда. Они являются непредсказуемыми, и могут сыграть роль катализаторов в общественном сознании. Я не хочу приводить в пример печальный ряд таких событий на протяжении последних 20 лет, но особенности этих событий заключаются в том, что их невозможно предсказать за секунду до того, как мир узнает, что они произошли. Они могут играть колоссальную роль, мировая история это доказывала неоднократно.

Четвертое условие — существование отдельных сохранивших работоспособность элементов демократии. СМИ мало, но они есть. Политические партии помимо «Единой России» существуют. Есть общественные движения, есть общественные проекты. Есть то, что принято называть в цивилизованном обществе точками роста. Мы пока не можем говорить о росте. Мы можем говорить о точках активности и точках развития. Они сохраняются. Это то, что безумно беспокоит власти вне зависимости от количественных показателей этих механизмов.

И пятое условие, очень важное (причем, оно важное для всех такого рода закрытых режимов, как Россия) — это позиция международного сообщества. При этом речь вообще не идет о том, что будет говорить княгиня Мария Алексеева, вне зависимости от того, где она находится — в Берлине, в Брюсселе, в Вашингтоне или где-то еще. Ситуация не в этом, а в том, что вся мировая политика на протяжении последних 20 лет потерпела существенный ценностный крах. Мейнстримом, доминантой стала новая realpolitik. В этой новой realpolitik Путин абсолютный фаворит. То есть, именно благодаря этой абсолютно циничной realpolitik Путин смог добиться практически всего того, чего он добился на международной арене; он потерял адекватность, и после этого случился Крым. Потому что ему казалось, что весь мир лежит у его ног. И абсолютное преобладание realpolitik над ценностной политикой привело к тому, что сейчас выработка некой консолидированной позиции по отношению к тому, что происходит в России, является (в первую очередь для большинства развитых стран) большим вопросом. Собственно говоря, в это вписывается и «наш» Трамп в США, в это вписывается брекзит, в это вписывается Макрон во Франции, в это вписывается очевидный ренессанс правой политики в Германии, в это вписываются танцы Путина на свадьбе в Австрии очень специфического идеологического содержания. Это все абсолютно та же самая новая realpolitik ХХI века, которая создает угрозы вообще для всего мирового устройства. По большому счету она ставит под сомнение всю архитектуру мировой политики, сложившуюся после Второй мировой войны. Можно сказать, что Потсдамский мир рухнул именно на наших глазах.

Что в этой ситуации делать человеку, который: а) все это понимает, б) совсем этим не согласен, в) хочет сохранить себя как человека свободы? Это, собственно, тот вопрос, на который все мы с вами пытаемся ответить в том числе на этом форуме; и если посмотреть все демократические дискуссии, которые происходили в нашей стране на протяжении последних четырех-пяти лет, то они все задаются этими вопросами.

Какие у нас в принципе есть варианты? По сложившейся традиции я назову их пять. Первый вариант — это согласиться с происходящим, принять участие в безобразии, получить выгоду от личного морального краха и конформизма. Мы видим перед собой многочисленные абсолютно преобладающие, к сожалению, примеры именно такого выбора. К большому сожалению, именно в публичной политике и в средствах массовой информации вариант такого выбора является преобладающим. Есть весьма резкие в лексическом смысле названия этого варианта, но из уважения к аудитории я не буду их цитировать.

Второй вариант поведения — это то, что всегда называлось внутренней эмиграцией. Это согласиться с происходящим, но уйти в себя и отказаться от всех выгод соучастия в этом безобразии. Очень многие люди, представители интеллигенции и не только, выбирают для себя именно такой вариант действий.

Третий вариант, тоже всем известный и понятный — это осуществить физическую эмиграцию, то есть, сменить среду обитания. И, кстати говоря, после каждого очередного достижения властей число желающих сменить среду обитания резко возрастает. То есть люди связывают какие-то надежды с очередными судьбоносными событиями, допустим, свыборами в Государственную думу или еще с чем-нибудь такого рода, и когда все заканчивается еще хуже, чем предполагалось, люди в общем-то решают, что «ну все, больше я ждать и терпеть не хочу и не могу».

Вариант четвертый. Быть активным гражданином, в том числе активным избирателем. Здесь есть разница, как вы понимаете. У нас есть много активных граждан, которые не являются при этом активными избирателями; логика принятия решения, в принципе, идентична. Это люди, которые сохраняют себя и проявляют себя на личном уровне, и в той или иной ситуации они принимают на себя личное решение каждый раз, но при этом они, безусловно, создают для себя угрозу появления личных рисков. Может пойти благополучно, а может и нет — для совершенно рядового человека, не лидера, не организатора, не лица, несущего какую-то личную ответственность за большие общественные процессы.

И, наконец, пятый вариант действий — заниматься публичной политикой в отсутствие публичной политики. Сохранить себя и вступить в противодействие с этой системой победившей несвободы, непосредственно с организаторами противоестественной политической жизни и при этом абсолютно гарантированно обеспечить себе высокие личные риски. Вот, собственно говоря, перед всеми нами, жителями России, стоят эти пять вариантов действий.

Какой логичный ответ на эти вопросы и эти варианты действий? Их тоже пять. Во-первых, безусловно, нужно сохранять себя и не идти на ценностные компромиссы. Самое скверное, что может произойти — ценностный компромисс. Он приводит к органически необратимым последствиям.

Во-вторых, нужно поддерживать друг друга, потому что солидарность является одной из движущих сил сохранения всех людей свободы в дееспособном состоянии. При отсутствии солидарности все наше сообщество, пусть и достаточно атомизированное, но, тем не менее, существующее, будет разгромлено очень быстро.

В-третьих, нужно сохранять «соты демократии» (я бы назвал это «сотами демократии»). Все эти точки потенциального роста и развития, которые я перечислял: небольшие группы, сообщества, политические партии, свободные средства массовой информации — все то, из чего могут вырасти институты будущего. Потому что это и есть точки развития будущих институтов.

В-четвертых, необходимо расширять аудиторию свободы. То есть нам всем необходимо публично реагировать на происходящее, разговаривать с людьми и заниматься просвещением. Этому нет никакой альтернативы, кстати говоря, этому нет альтернативы уже тысячу лет. То есть ничего нового придумать невозможно.

И, в пятых, нужно быть терпеливыми и настойчивыми. Как поется в одной из лучших, на мой взгляд, песен ушедшей эпохи, надо быть спокойным и упрямым. Помните, да? Чтоб потом от жизни получать радости скупые телеграммы. После того, как появился Telegram Павла Дурова, эта строка стала немного двусмысленной. Но тем не менее мы эти радости скупые телеграммы продолжаем получать.

Соответственно, если верна гипотеза о том, что институты свободы и демократии являются естественными формами политической жизни — я являюсь сторонником этой гипотезы и настаиваю на этом, — то естественная потребность в формировании естественной среды обитания (извините меня за такое количество упоминаний слова «естественный») сформирует политические условия для формирования этой среды и позволит всем нам изменить страну.

На мой взгляд, политика постмодерна из подворотни вполне логично вписывается в realpolitik в ее новой реинкарнации. В отличие от realpolitik первой половины ХХ века, которая привела ко Второй мировой войне, то есть когда цена realpolitik была страшной совершенно, сейчас отличие заключается в том, что все знают правду с самого начала. Еще до того, как сформирована вся эта система доказательств, большинство экспертов и общества понимают, откуда пошел дым, где огонь и откуда дует ветер. И вот это понимание очевидности происходящего придает происходящему оттенок постмодерна. Постправды. Потому что, когда идет дискуссия с попыткой скрыть причину, и есть попытки успешные, которые реально конкурируют с правдой, это одна ситуация. И в ситуации доинформационного общества это было возможно. В ситуации информационного общества это невозможно абсолютно. И на этом фоне попытки России прокричать «Ну чего, это не я, чё пристали?», когда все понимают, что это ты и пристают к тебе совершенно обоснованно и более того, еще мало пристают, создают ощущение постмодерна, когда в рамках институтов не выработана реакция, как отвечать. По сути говоря, ответ России очень простой. Помните эту знаменитую карикатуру (к сожалению, я не могу дословно процитировать то, что там написано): между двумя башнями Кремля растянут плакат «Да, мы офигели. Ну и чё?»? Вот собственно, политика России в международном пространстве именно такая: «Да, мы офигели. Ну и чё? У нас право сильного. Мы так можем, мы такое можем себе позволить». И очень опасная особенность — о ней говорил Николай Карлович [Сванидзе] в своем выступлении — заключается в том, что такой политик готов не остановиться в решающий момент перед барьером, который остановит других политиков. Он может перейти красную черту, вот эту двойную сплошную. И на этот вызов пока нет ответа. То есть, никто не знает, до какой степени состояние российского руководства близко к принятию необратимых и фатальных решений. Помните знаменитый фрагмент интервью Путина Соловьеву, когда сидят двое мужчин в черном в черной студии на фоне специфических софитов мерцающих, ощущение бункера, и Путин задает вопрос в ответ на реплику Соловьева: «А зачем нам мир, в котором не будет России?»? Вот это настоящее сумеречное сознание, и эта фраза страшнее всего того, что они говорят в официальных выступлениях. Потому что в этой фразе нечаянно прорвалась реальная мотивация. То есть если вы не даете нам быть такими, какими мы хотим, ну и черт со всем. У них же нет барьеров перед кровью, перед общественными трагедиями, перед числом погибших — эти барьеры давно преодолены, если они были когда-то (я не уверен, что они были). Поэтому принятие решений, которые могут быть фатальными и необратимыми, не является невозможным. И это то, что сейчас останавливает те страны, которые ведут разговор с Россией, и это делает их сороконожкой, которая не знает, с какой ноги шагнуть: а вдруг шаг пятнадцатой ножкой вызовет такое раздражение, что дракон решит взлететь? Ответа нет. И это новое обстоятельство, потому что это не вписывается ни к в какой свод правил. Кстати говоря, полное отсутствие правил поведения было характерно для нацистской Германии в середине ХХ века. Запретных вещей не было, поэтому случилось то, что случилось.

Из того, что люди живут в бедности и даже в нищете, их естественные потребности не исчезают. Бедность и нищета не являются синонимом отсутствия потребности в устройстве общества. Насколько в такой ситуации люди готовы консолидироваться вокруг позитивной повестки дня — вопрос политической работы. То есть мы исходим из того, что в любом, даже самом ограниченном в ресурсах обществе, существует не меньше пятой части (это очень большое сообщество) людей, которые понимают необходимость изменения, модернизации и готовы в этом участвовать. В той или иной степени. А задача политика заключается в том, чтобы эту аудиторию увидеть, понимать, кто эти люди, буквально понимать, где они живут, что их заботит, что им нужно сегодня на муниципальном уровне, региональном, на уровне сельских поселений, в конкретных ведомствах, в образовании, в здравоохранении, культуре, жилищно-коммунальном хозяйстве, дорожном строительстве. Это повестка дня. И если повестка дня вызывает у людей отклик, люди инстинктивно ищут защиты. Большая часть общества в любой стране, включая самые развитые страны Европы, в части отношения к политикам абсолютно патерналистская. Людям нужны защитники. Представитель — это на самом деле защитник. Тот, кто будет выполнять некую работу, Отчасти эта работа — это озвучивание данных проблем, но отчасти это и функция защиты: если кто-то говорит то, что я думаю, то я чувствую себя в большей безопасности. А у депутата такая возможность есть. Поэтому мы считаем политические ресурсы любого региона, в том числе и Калининградской области и, безусловно, Псковской области, достаточными для того, чтобы консолидированная политическая группа создавала или собирала вокруг себя пул общественной поддержки. К большому сожалению, экономическая бедность Псковской области не позволяет нам поддерживать на достаточном уровне собственные институты свободы слова. Есть два СМИ в Псковской области, которые не являются подцензурными, и в этом смысле ситуация со СМИ у нас хуже, чем в Калининградской области. Невозможно найти финансово-промышленную группу, которая была бы донором, допустим, создания общественного телевидения, которое было бы неподконтрольным. Допустим, на областном государственном телевидении, ГТРК, уже 4 с половиной года меня запрещено показывать. То есть когда вы видите кадры с сессии областного собрания, верхом смелости журналиста является показать ту часть депутатского стола, где я сижу на краю, с расстояния 10–15 метров. Это безопасно. Синхронов не было с весны 2014 года — после Крыма. Соответственно, люди о существовании такой политической силы могут узнать: а) из личного общения, б) из наших собственных газет, в) из интернета и социальных сетей. То есть это фактически задача создания собственного информационного пространства. Она, кстати говоря, стоит перед любой оппозицией в любой стране, поэтому сами по себе эти инструменты не являются ничем новым, но просто там, где работают институты, это естественный транзит. А у нас это будет попытка пройти сквозь асфальт.

Разочарование во всех государственных институтах объективно проявляется снижением явки на всех выборах — это самый объективный зримый результат этого разочарования. Что касается такой самостоятельности отчаяния: «Пошли все к черту, буду все делать для себя сам», — как элемент самоощущения это может быть. Но создать, скажем так, натуральное хозяйство сегодня затруднительно. Вы будете пользоваться экономическими благами окружающей вас территории. Вам придется все равно сталкиваться с государством. То есть с одной стороны люди отдаляются от государства максимально, потому что видят в государстве в лучшем случае равнодушие, а в худшем случае угрозу. Потому что, если вы столкнулись с государством, и оно ответило вам так, что мало не покажется, вы постараетесь дистанцироваться от него. Тот процесс перемены в сознании, который может происходить у определенной части людей, эффективен у людей, обладающих собственностью в буквальном смысле слова и некими ресурсами для развития. Это может быть житель города, имеющий собственный источник дохода, который может позволить себе не ждать государственной пенсии. Это человек, который решает: я живу сам, я живу для себя, я не получаю деньги от государства и, соответственно, я могу обеспечить себе определенную автономию от государства. Это самоуспокоение, попытка снизить эмоциональный накал в самовосприятии, снизить уровень стресса. Потому что государство приносит сплошные стрессы.

Местное самоуправление — институт гражданского общества. Вот буквально в этом зале вчера говорилось о том, что местное самоуправление абсолютно противоречит системе вертикали государственной власти, потому что отстаивает права, интересы, свободы человека, как никакой другой институт. Оно не может быть вертикальным. Я знаю, везде, где появляются активные представители местного самоуправления, начинает меняться картина жизни. Вот у нас из 26 муниципалитетов в Псковской области представители «Яблока» избраны в 19. Где-то один человек, где-то пять человек — речь о районных собраниях депутатов. И я понимаю: если из 15 депутатов один вот такой, меняется картина жизни. Администрации района что-то не удастся «протащить», что-то не удастся провести без того, чтобы вникнуть в суть. Люди концентрируются вокруг таких представителей. Вопрос этого представительства заключается в результативности. Вот сейчас эйфория в том числе в Москве по поводу того, что есть около ста муниципалитетов, где есть демократические представители, и даже есть несколько муниципалитетов, где они избраны главами муниципальных советов, эта эйфория сейчас закончилась. Год прошел, и сама по себе эйфория завершилась. Дальше встает вопрос: когда снизят тарифы на ЖКХ, каким образом изменится подход к благоустройству, когда закончится точечная застройка и все эти прелести, которые зависят от муниципалитетов — во всяком случае, они могут на это влиять? И дальнейшее развитие будет зависеть от того, насколько эти на самом деле немногочисленные по сравнению с основным массивом власти демократические представители будут успешны как политики. Это колоссальная проблема. Там пришло в депутаты огромное количество людей, которые до своего избрания вообще ничего не знали о местном самоуправлении, о нормативной базе, о полномочиях, комптенциях — обо всем. И сейчас либо они станут даже на общественных началах профессиональными политиками, либо в них разочаруются. Если они будут неуспешны в понимании людей, это приведет к новому разочарованию. Местное самоуправление, если оно становится активным, воспринимается государственной властью очень агрессивно, оно воспринимается как прямая и непосредственная угроза. Потому что реально если вы контролируете местное самоуправление, то вы контролируете территорию.

У Александра Сергеевича Грибоедова есть замечательная фраза «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь». Хотя я публичный политик, могу сказать: минуй нас пуще всех печалей народный гнев, народная любовь. Я не стал бы описывать публичную политику в категориях любви и ненависти. Во-первых, это пахнет гражданской войной — при том или ином развитии событий это опасно. А, во вторых, на мой взгляд, народная любовь — это очень опасный институт. От любви до ненависти один шаг. Если говорить о взаимодействии с обществом, должно быть открытое общение. Должна быть коммуникация, когда люди могут спросить и получить ответ, и когда политик может выйти к своей аудитории и тоже спросить или сказать и получить обратную связь. Я не готов сказать, где заканчивается любовь и начинается отторжение.

[Ситуация с главой Росгвардии Виктором Золотовым] — это в первую очередь отражение культурной деградации. Мы же не знаем, в каком состоянии находятся эти люди, они отгорожены от нас. И тут сам Золотов садится в YouTube и открывает рот. И вдруг мы видим, что это мужик из конца 80-х-начала 90-х. Он весь распальцованный, он ведет себя как урка просто, и это не кто-нибудь, а глава Росгвардии, колоссальной силовой машины; его уровень культуры не нулевой, а отрицательный, он не может нормально говорить на русском языке, он не может нормально выразить свои мысли, хотя он их выразил точно — просто он нашел такую лексику для выражения своих мыслей, которая нарушает сразу три, если мне не изменяет память, статьи Уголовного кодекса, включая угрозу убийством. А он это произнес. Мы увидели с вами нечаянно, что эти люди из себя представляют и на каком уровне принимаются государственные решения в нашей стране. Вот так же вводились войска в Крым, вот на этом уровне. И вот эти два «недошпиона» — это уровень этих государственных институтов. И это самое опасное. Потому что их уровень понимания ситуации, их уровень рефлексов — а они живут рефлексами, — их уровень образования и кругозора является недопустимо низким. У них отсутствует культура на биологическом уровне. А культура — это главный ограничитель. Это печальное и удручающее состояние, в котором находится высшая российская власть. И есть большой плюс, что это произошло. Потому что этих людей нужно видеть, их нужно показывать: гляньте, посмотрите, вот эти люди решают вашу судьбу, каждый день, круглосуточно. Вот они. Когда вы голосуете за «Единую Россию», вы голосуете за Золотова. Когда вы голосуете за Путина, вы голосуете за Золотова. Это полезно показывать обществу. То есть в моем понимании это акт нечаянного саморазоблачения.

К сожалению, хотя Россия дала миру примеры настоящей либеральной мысли — еще в ХIХ веке, а можно и откатиться немного и в ХVIII век, — большинство людей сегодня не знают, что такое либерализм. Мне очень редко на такого рода вопросы отвечать в аудитории с избирателями, но когда приходится, я объясняю: есть право человека на жизнь, это — либерализм. Есть право человека на труд — это либерализм. Есть право человека на образование, здравоохранение и на культурные блага. Это — либерализм. Все, что защищает права и свободы человека, в том числе право работать на земле, право на справедливый суд — это либерализм. Есть мифы о либерализме. Есть мифы, созданные государственной пропагандой, очень успешные. Но при этом в России после советских времен либералы не были у власти никогда. Либералы в последний раз боролись за власть в России реально при Николае Александровиче Романове, когда реально пытались влиять на политику Государственной Думы и реально пытались влиять на политику Его императорского величества. После этого либералов у власти в России не было. Вообще. И нужно объяснять людям, что то, что с экранов телевизоров описывается как либерализм, таковым не является. Уничтожение социальной сферы конкретно в Псковской области не является проявлением либерализма, а является проявлением античеловеческого подхода к жителям. Это не имеет никакого отношения к либерализму. Конечно, рискованно цитировать Владимира Владимировича Маяковского, но у него есть фраза: «Хочу сиять заставить заново величественное слово „партия“». Ну вот можно подставить либерализм — «хочу сиять заставить заново величественное слово „либерализм“».

Подготовила Оксана Ошевская, «Новый Калининград»

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter