Вещественная история: о чём рассказывают предметы довоенного быта

«Афиша Нового Калининграда.Ru» совместно с музеем-квартирой «Altes Haus» запускают проект «Вещественная история»: серию рассказов о предметах, которые остались в городе после окончания Второй мировой войны и объединяют нас на самом простом бытовом уровне. В первой серии проекта — памятный альбом одной кёнигсбергской девочки, фарфоровая статуэтка из бывшего Фридрихштайна и стойкий оловянный солдатик, растоптанный в пыль.

Создатель «Altes Haus» Александр Быченко часто говорит о том, что мы живём в месте, где культурная, общественная и просто человеческая жизнь на протяжении тысяч лет менялась множество раз. Люди умирали и уезжали, а простые вещи оставались служить новым хозяевам. Эти предметы давно не имеют национальности и идеологии, но воспоминания у них не отнимешь.

Пара потемневших вилок с неразборчивой монограммой, фарфоровая статуэтка, вешалка с фамилией еврейского портного, какая-то ваза, какая-то посуда, какие-то бумаги и записи, какая-то хозяйственная мелочь, которой уже никто не пользуется много лет. Такие артефакты есть во многих домах и семьях. Так, стоят в шкафу (только если это не сам шкаф, выменянный в послевоенном Кёнигсберге на хлеб и что-то ещё), пылятся на антресолях, доживают своё и год за годом теряют собственный голос — переходят в небытие и немоту. Тот же самый шкаф или фарфоровая пара ещё сорок лет (что уж говорить о шестидесяти) назад могли бы рассказать гораздо больше, чем сейчас — как, когда, благодаря кому и при каких обстоятельствах были добыты или найдены. Сейчас в большинстве случаев осталась не речь — а только пунктир истории, рассказ в общих чертах, и то по случаю: пришли гости и спросили — а это откуда? А оттуда. Но голос ещё есть, и очень важно дать возможность этим вещам наконец заговорить, забормотать, сбиться и начать заново. Рассказать о том, что здесь было до нас, и о том, что случилось после.

Наш совместный специальный проект как раз об обретении этого голоса. Состоит «Вещественная история» из трёх частей. Первая часть рассказывает о той вещи, которая является экспонатом музея «Altes Haus». Вы сможете прочесть рассказ о ней здесь, посмотреть, как она выглядит, а потом прийти в один из двух музеев — на улицу Красную или Пугачёва, чтобы убедиться в её реальном существовании.

Вторая часть проекта посвящена тем предметам, которые сохранились в городе после войны и стали предметами быта и случайным наследством первых переселенцев, а потом их детей, внуков и вообще, седьмой воды на киселе, и до сих пор живут не в музейном пространстве, а в обыкновенных квартирах. Рассказывают об этих вещах самые разные люди, случайные хранители.

Третья часть проекта — о тех вещах, которые были, а потом перестали быть. Постоянно в воспоминаниях проскальзывает: а мы грелись у такой печи ещё в 87-м году, а в детстве у соседей была похожая посуда, а я помню, что у деда были такие стулья, и они скрипели, когда на них садились, и так далее. Вещей нет, но голос остался. И мы тоже его записали и проиллюстрировали фотографиями того времени из семейного архива рассказчика.

Новые серии проекта будут выходить каждую пятницу, за исключением новогодних каникул. А если какие-то интересные вещи и истории о них есть у вас, то приносите их в музей «Altes Haus» — ваша семейная реликвия станет временным или постоянным экспонатом музея.


Памятный альбом жительницы Кёнигсберга Эрны Н., экспонат музея «Altes Haus Huffen». Об экспонате рассказывает сотрудница музея, Екатерина Смирнова:

1002.jpg1003.jpg1005.jpg1004.jpg1007.jpg

 — Этот альбом для памятных записей девочке Эрне подарил отец 27 февраля 1938 года. Кем он был и как точно его звали, неизвестно, но на первой странице альбома он оставил дарственную надпись: «Экономь, учись, добивайся — тогда ты будешь иметь, будешь знать и кем-то станешь». Думаю, что в 38-м году Эрне было примерно двенадцать лет и она ходила в школу.

По страницам альбома хорошо видно, какие записи оставляли школьные друзья, а какие записи делали родственники. Кажется, что альбом так и был поделён на две части: одна для детей, другая для взрослых. Иначе не объяснить, почему записи сделаны так неоднородно и в центре альбома осталось много чистых листов.

Здесь рисунки и записи, сделанные совсем ещё детским неразборчивым почерком. Прочитать полностью запись тяжело, но видно, что это фрагмент какого-то псалма. Рядом с псалмом рисунок букета цветов и подпись: от твоей подруги. И ниже запись, сделанная уже самой Эрной — умерла в таком-то году. В альбоме есть и рисунки самой Эрны: вот запись от 43-года. Кажется, что тогда девочка вместе со своей семьей находилась на отдыхе. На рисунке изображено это место — озеро с поросшим лесом берегом и деревянный дом. Рядом с рисунком запись, которую оставил некто Ханс Петчер: «Смотри на солнечный свет своим ясным взглядом, смотри всегда вперёд и не смотри назад, только тогда в твоём сердце будет сохраняться радостная надежда на будущее». На этой же странице лежал засушенный цветок. Вообще, в альбоме много засушенных листьев и цветов того времени. В то лето 43-го года, по нашим предположениям, Эрне было шестнадцать лет, возможно, с Хансом у неё были какие-то романтические отношения, в память о которых сохранился этот цветок и запись.

Вообще, традиция ведения таких альбомов в Европе очень похожа на альбомную традицию в России в ХIХ веке. Написать можно было всё что угодно: своё собственное стихотворение или отрывок из произведения любимого автора. Но судя по записям, среди детей того времени были очень популярны отрывки из церковной и дидактической литературы. Все желают Эрне быть скромной и добродетельной. Кто-то из детей записал отрывок из стихотворения Гёте. Суть этого текста заключается в том, что над всеми нами стоит Бог.

Правда, ещё одна её подруга написала чуть ли не фломастером (а это по тем временам была такая роскошь!) очень дерзкую фразу: «Будь скромной и добродетельной, и тогда каждый сможет вытереть о тебя ноги. Твоя любимая школьная подруга Лисса Хоборг».

А вот ещё одна надпись, проиллюстрированная наклейкой орла Третьего рейха. Надпись не разобрать, она выполнена готическим шрифтом, но очевидно, что это цитата из Адольфа Гитлера. Сделала эту запись на «взрослой» стороне альбома в 38-м году какая-то Ханна, наверное, убежденная сторонница нацизма.

В этом альбоме оставила запись и мама Эрны, и тётя Эльза. Эльза пишет Эрне в январе 39-го года: «Когда ты однажды вырастешь и через много лет найдёшь в альбоме эти пожелания, которые останутся и в твоём сердце, ты вспомни, как мы сидели с тобой на кухне и были счастливы. Пусть тебе светит солнце на всех жизненных дорогах. Твоя тётя Эльза».

Записи в альбоме делали с 38-го года. Последняя оставлена 21 июня 47-го года. Какая-то Клара (фамилию не разобрать) пишет: «Воспоминания воспоминая — это радостный портрет того, что осталось в нас. Здесь для моей любимой Эрны написала Клара». Больше записей нет, что стало с Эрной — неизвестно, но ясно, что ей удалось пережить войну.


Деревянная ваза с инкрустациями и фарфоровая пара. О вещах, купленных и найденных после войны, рассказывает Николай:

 — Я родился в Калининграде, жил практически в центре города, на площади Победы. Потом родители переехали в Московский район: около завода ЖБИ были немецкие дома, и вот в одном таком доме мы жили. Копать землю и искать разные предметы я начал, когда ещё пешком под стол ходил. А как иначе? Кругом развалки и стройки, разные железки, банки, склянки. Пацанам что интереснее всего — снаряды и патроны, вот их мы искали и взрывали потом. Иногда и чашки полуразбитые попадались, но в детстве посуда мало волнует.

1001.jpg

Вот эти фарфоровые статуэтки из мейсенского фарфора. Я помню их с детства. Найдены они были в начале пятидесятых годов в посёлке, который сейчас называется Каменка. До войны это было поместье Фридрихштайн. Там после войны новое местное население вовсю трофейничало: вывозили то, что в домах осталось, ходили по подвалам, простукивали стены. Вот эти статуэтки тоже так «простучали». В стене одного из подвалов поместья была сделана кладка, и в этой кладке оказались «сокровища». Ну, местные взяли эти сокровища, среди которых оказались и статуэтки, и пришли продавать их в Комсомольское. Моя бабушка Антонина купила их сразу штук десять. Что-то она подарила моей маме. Мы часто приезжали в Комсомольское в гости: «Нравится? Ну, если нравится, то забирай».

Какие-то фигурки у бабушки разбились, жалко. И как разбились: летом в комнате надумали белить стены, всю посуду и вообще всё лишнее вынесли во двор и сложили на садовой дорожке. А в стороне от дорожки, буквально в паре шагов, был сарай. Дверь в него запереть забыли, и в какой-то момент из сарая выбежала здоровенная свинья, которая и растоптала всё это — что вообще вдребезги, что так.

В 82-м году я вернулся из армии. В конце 80-х чистили Прегель в районе Кафедрального собора. Я проходил мимо и увидел, что вдоль Прегеля в сторону Московского протянуты какие-то трубы и по ним что-то идёт. Я спросил у рабочих, что это и куда девается. Один рабочий махнул рукой: «А вон туда иди, там любители истории с сачками стоят, у них спроси». И я пошёл, увидел огромную трубу, из которой текла вода и образовывала огромную лужу, которая просто бурлила. По краям этой лужи и правда стояли люди с сачками. Они черпали воду, вытряхивали улов на землю и смотрели, что попалось. Попадалось разное — и старинные монеты, и наконечники. И меня всё это очень заинтересовало. Потом я стал ходить в ДКР (бывший Дом культуры рыбаков на проспекте Мира — прим. автора), там собирались тогда коллекционеры, ну и копал понемногу. Я не всё подряд копал, никогда не рылся на кладбищах — этих могильщиков очень не люблю. Меня уже тогда больше искусство интересовало: статуэтки, посуда и так далее.

1004.jpg

Вот эту деревянную вазу я нашёл в конце восьмидесятых на улице Пугачёва, практически во дворе сегоднешнего «Altes Haus». Там что-то строили тогда, экскаватор рыл ямы или траншеи, и в них стали попадаться железо, битый кирпич, обломки каких-то вещей. Мне об этой траншее рассказали знакомые, я спросил — а копать и рыться всем дают? И мне объяснили, что зависит от смены, но лучше всего приходить по вечерам. И вот я пришёл, договорился и стал искать. Нашёл какие-то вещи и вазу. Точнее, тогда и нельзя было понять, что это ваза — так, кусок слипшейся грязи. В траншее была вода, если бы не она, то всё бы давно сгнило. Я повертел в руках, вижу, какие-то цветочки на боках. Повертел ещё.

Смотреть на эту вазу страшно было, конечно. И я подумал, что мне она не нужна, инкрустации отодрал, а саму вазу за забор выкинул. Потом приехал домой, стал отцу находки показывать — уже не помню, что именно. Отец спросил, а что ещё было. Я ответил, что ваза какая-то вся в грязи, нарисовал ему на газете, отец сказал, а что же ты её не взял?

На следующий день поехал снова на Пугчёва, думаю — если ещё лежит, то хорошо, если нет, то и не нужна она мне. Приехал, а она так и валяется у забора, куда я её закинул. Отмыл в луже местной и домой повёз. Стал сушить, в некоторых местах по дереву трещины пошли, ну ещё бы — полвека в жиже вещь пролежала. И стал я её чинить, приводить в свободное время в порядок: чистил, шпаклевал и так далее. Книг никаких по реставрации я не читал, так, что-то слышал, что-то сам знал. Вот инкрустации на ней: частично родные, частично нет. Мне кажется, точнее я уверен, что это ручная работа, вот тут и автор свою подпись поставил. Жаль, что не догадался этот автор год указать, но, скорее всего, это конец ХIХ века. Дерево не могу определить: тёмное и крепкое оно, а какое именно — не знаю. Может, дуб, а может — груша.


О рассыпавшемся в прах оловянном солдатике и пепельнице отца вспоминает Денис Сечкин:



 — Мне немного странно видеть всякие бутылочки-пробки-чашки-плошки, которые на Баранова продают, за деньги ж, наверное. Не то чтобы я нос спесиво ворочу, просто в багратионовском детстве моём всего этого немецкого было навалом и даром.

В подвале дома стояла соковыжималка — такая по виду здоровенная мясорубка с двумя дырками — осенью несколько дней из одной, пульсируя, тёк сок, из другой колбаской ползло темнеющее на глазах пюре.

Отец был заядлым курильщиком, и просторная фаянсовая пепельница — с тёмно-синим нутром, надписями «Likör u. Spirituosen Fabrick. Gustav Bruhn» и четырьмя углублениями, судя по диаметру, под сигары — никогда не пустовала.

Немецкой посуды в доме не было, когда родители сюда приехали, с войны прошло уже 15 лет, поразобрали, что на поверхности. А вот соседи корчевали куст в конце своего сада и выворотили ящик с роскошными столовыми приборами и бутылками коньяка. Помню, как они жгли костёр и пировали прямо на «раскопках». Всякие менее ценные бутылки, патроны, пробки, черепки, ложки, плитки, каски лезли из земли при каждой перекопке участка, при каждом сильном дожде и по весне. Их просто отбрасывали на межу. А вот конные плуги, косилки, грабли, избежавшие вывоза в Литву или сдачи на металлолом, исправно служили до 90-х годов.


А эти готические нравоучения по кафелю над кухонными плитами! «Erst probst, dann lobst» («Сперва пробуй, потом хвали»), «Ohn’ Fleiss kein Preis» («Без прилежания нет награды») — они ложились в «культурный код» легче, чем натужные фразы на уроках немецкого. Кстати, именно немецкий был обязательным для сельских и районных школ. Английский — для областных центров и для мегаполисов.

На «войнушку», которая происходила среди оплывших окопов и воронок, стыдно было выходить с деревянным или пластмассовым оружием. Мне достался немецкий пулемёт — без затвора и сошек. Между сражениями я его прятал в кроличьей клетке. Найденные каски немецкие, штук семь, кажется, уже на чердаке другой квартиры я складывал в стопку. Сверху была времён Первой мировой, с шишаком.

Честно признаться, «коллекционированием», как ветрянкой, я переболел. Тащил из низины под городком пузатые бутылки, в том числе и ликёрные в виде медведя, пестрые черепки с картинками и надписями, а также всякие донышки. Отец, историк и археолог в послефронтовом своём прошлом, оглядев пёстрые завалы и почувствовав угрозу, решил стихию регламентировать: «Что ты всю ерунду подряд в дом тащишь? Вот найди настоящий майсенский фарфор с голубыми мечами на дне!». И я сосредоточился на донышках. Сколько их было предъявлено отцу: голубых сабель и ятаганов, зелёных и красных мечей, других перекрещенных предметов. Наконец, отец признал подлинность происхождения какого-то изделия из тех самых мастерских Майсена. И старательская лихорадка прошла. Но не вполне.

Я нашёл классического оловянного солдатика. Он был герой. Он на ходу целился из винтовки. В складках его фуражки и мундира возле ремня с патронными сумками ещё уцелела краска. Я планировал «клонировать» его посредством гипсовой отливки. Я изучал технологию по книжкам из школьной библиотеки.

Пока же солдатику в лучших традициях отводилась почётная позиция на правом фланге войска из нескольких сотен гильз от «калашникова», набранных мной на стрельбище, и ведомого лейтенантами от «нагана» и винтовочными «полковниками». На беду оловянного стрелка, отец решил обойти гильзовое войско именно по правому флангу.

Герой натиска отцовского ботинка не выдержал и погиб, рассыпавшись на множество пылящих обломков — всё же не меньше полувека ему было от отлива.

Как мне сегодня.


Ваши предметы и истории могут стать не только участниками «Вещественной истории», но и постоянными или временными экспонатами музея «Altes Haus». Присылайте свои истории и фотографии на адрес «Altes Haus», рассказывайте о проекте своим знакомым и вспоминайте о предметах, которых больше нет, в комментариях под каждой серией.

Текст — Александра Артамонова, фото — Денис Туголуков, из семейного архива Дениса Сечкина

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter

[x]