Михаил Салес: в ноябре поставим комедию для дам, а весной — «Три мушкетера»

В преддверии открытия 69-го сезона в Калининградском областном драматическом театре Денис Туголуков встретился с одним из основных его режиссеров Михаилом Салесом и поговорил с ним об особенностях работы над «Вишневым садом» Чехова, отношении к гоголевскому «Ревизору» и творческих планах на ближайшие месяцы.

— Михаил Абрамович, есть мнение, что театральная труппа должна «дозреть» до постановок уровня «Вишневого сада» Антона Павловича Чехова. Согласны ли вы с таким утверждением?

— Я согласен. Но думаю, что главный, кто должен «дозреть» — это режиссер. Я служу театру 55 лет, и только теперь — а я, поверьте, немало обращался к классике — обратился к этой пьесе. Мне всегда казалось, что я не созрел. Вообще я трепетно отношусь к Антону Павловичу Чехову. Не потому, что все так относятся, а потому, что он удивительно сложен. Там очень много написано между строк. А поскольку Антон Павлович, на мой взгляд, был удивительно интеллигентным человеком, а значит несчастным, он, понимая всю трагичность человеческой жизни, все свои пьесы обозначил жанром комедии. Ну ухохочешься!

И «Три сестры», и «Дядя Ваня» — обратите внимание, что везде в его пьесах очень серьезное внутреннее настроение героев по поводу того, почему и зачем мы живем, кто мы такие и — в этот комедийный период жизни, который нам выделен — как мы живем. Вот это, на мой взгляд, одна из причин, по которым я давно хотел поставить эту пьесу. Сегодня большая ностальгия по поводу взаимоотношений людей. Ностальгия по поводу добра, совести, порядочности — это такие банальные, тривиальные вещи, о которых нам неловко говорить. А почему неловко говорить, я не знаю. Я позволю себе перефразировать великого Достоевского; он сказал: «Мир спасет красота», а я бы хотел добавить, что мир спасет любовь. В самом масштабном понимании этого слова.

Я ведь ставил спектакль не о политике. Взял русскую семью — там все хорошие люди, но у каждого своя правда, и это рождает конфликты… Единственное, что я себе позволил — все сцены, которые у Антона Павловича в доме, перенес в сад. И еще один нюанс, который для меня чрезвычайно важен, может быть, в силу возраста, а скорее — моих убеждений: я считаю, что ставить классику, одев актеров в современные костюмы, сделав современный интерьер и так далее — это в лоб. Этого вы в моей постановке не увидите. Но суть спектакля, я надеюсь, покажется вам жутко современной.

— Но я вспоминаю вашу постановку гоголевского «Ревизора» — там присутствовало некое осовременивание…

— Знаете, я считаю, что это самая неудачная моя постановка, я до сих пор переживаю, что сделал так. Не знаю, в курсе ли вы, но в начале 90-х я ставил здесь «Ревизора» по тому принципу, по которому всегда ставлю классику. Единственный эксперимент, который там был — Хлестаков и Городничий были одного возраста. Мысль, которую я хотел тогда протянуть: когда-то молодой Хлестаков попал в историю, которую описал Гоголь, и ему это очень понравилось; он сделал свой «бизнес», выражаясь сегодняшним языком — стал ездить по городам и зарабатывать деньги. А сейчас — не знаю, почему я пошел таким путем. Есть люди, которым понравился спектакль, есть те, который оказались возмущены — ну что поделать, это издержки нашей работы.

Михаил Салес (слева) в роли Городничего в гоголевском «Ревизоре», 2012 год.

Меня иногда спрашивают: «Скажите, почему вы так мало ставите современных пьес?». А «Ревизор»? Это же очень современная пьеса. И Гоголь, и Чехов, писавшие свои произведения 150 лет назад меньше всего думали о том, что мы сейчас с вами будем о них разговаривать. Они писали о том, что у них болело, и мы называем это классикой. Хотя актуальности пьесы не потеряли — они наоборот её приобретают.

— В случае с Чеховым общий посыл «Вишневого сада» — некий, скажем так, реквием по уходящей дворянской России. По-вашему, спустя сотню лет мы вновь находимся в подобной ситуации?

— К великому сожалению. А может быть, даже и хуже. Смотрите, Антон Павлович Чехов дает Лопахину текст… Почему Лопахин — и это первое, о чем я стал думать — мужик, ставший богатым купцом, нуворишем, вдруг делает подарок Раневской и, предвидя то, в чем мы сегодня живем, говорит ей: давайте сад вырубим, разобьем землю на сотки и создадим огороды — это будущее России? Откуда Чехову пришла такая мысль в голову? Я думаю, он не имел ввиду, что так будет, но боялся, что Россию попилят, поделят. Так оно и есть.

— С вашей точки зрения Лопахин все-таки любит Россию?

— Он любит и Россию, и Раневскую. В нашем спектакле именно так. Поэтому он хочет ей помочь, поэтому он пытается их спасти. Даже покупая вишневый сад, он все еще надеется на что-то. Но она любит другого, который её предал, изменил ей, и — она сама об этом говорит — там, во Франции, довел её до ручки. Но, однако, все равно она едет к нему.

— В чем основная сложность работы с данным материалом?

— Умение проживать роль. Я вам скажу: это самое сложное сегодня, особенно у молодого поколения, потому что образование, которое они получают сегодня в театральных вузах, к сожалению, очень поверхностное. В России резко поменялись театры в сторону авангарда, необязательности, актерского существования около роли. Был великий, на мой взгляд, театровед Виталий Вульф, который, к сожалению, неожиданно умер — он отвел театру еще лет десять, если Россия будет продолжать такие эксперименты. Нам запад не нужен. Чапаев — вот наш Голливуд! Мне 69 лет, и каждый раз когда я смотрю Чапаева, то хочу, чтобы он выплыл, хотя мы прекрасно с вами знаем чем все закончится. Вот насколько потрясающе было снято и сыграно это кино.

— В прошлом году, насколько я помню, вы поставили всего один спектакль…

— Да, я поставил «Поминальную молитву» в прошлом году. Но должен сказать, что в прошлом сезоне этот спектакль прошел на абсолютных аншлагах, и сейчас к нему тоже есть интерес. Вторую постановку, которую я должен был выпустить в апреле, отложили, потому что ставили две пьесы к 70-летию Великой Победы. А теперь я нахально буду ставить три постановки. Михаил Андреев, наш художественный руководитель, сказал мне: «Это мой долг, я тебе его отдаю». Поэтому над той постановкой Надежды Птушкиной, которую я не поставил весной, начну работать сразу же после открытия сезона. Премьера «Позднего романа» уже назначена на 28 ноября.

— Это уже современный материал…

— Абсолютно сегодняшний день. Это сентиментальная лирическая комедия, и, я надеюсь, женщины будут очень благодарны.

И потом будет постановка, от которой у меня уже руки трясутся — это «Три мушкетера», которых я буду делать весной. Это будет хулиганство в двух действиях. С музыкой, с песнями… Сейчас уже исподволь начнется работа с Аркадием Фельдманом над музыкой, потому что это чрезвычайно большой объем. Мы же не будем петь «Пора-пора-порадуемся!» — придумаем что-то свое! Тем более такой талантливый человек, как Аркадий Айзикович с чудесным оркестром, есть далеко не в каждом театре.

— Но здесь есть еще одна загвоздка: отечественная публика привыкла отождествлять Д’Артаньяна с образом, созданным Михаилом Боярским.

— Будем стараться свой образ не то что навязывать, но доказывать, что Михаил Боярский — далеко не единственный Д’Артаньян.