Руководитель благотворительного проекта «Нужна помощь» и директор информационного портала «Такие дела» Митя Алешковский побывал в регионе, чтобы сподвигнуть местных жителей объединиться для решения социальных проблем. «Новый Калининград» поговорил с общественным деятелем о том, могут ли сотрудники некоммерческих организаций хорошо зарабатывать, что общего у детского дома и тюрьмы, а также почему в России так медленно строятся хосписы.
— Вы давно сотрудничаете с калининградским фондом «Верю в чудо»?
— Мы вчера с Софией Лагутинской (руководитель фонда «Верю в чудо» — прим. «Нового Калининграда») считали, сколько мы знакомы — лет шесть, наверное. Практически все это время мы и работаем вместе. У нас на платформе 1233 человека регулярно жертвуют для фонда «Верю в чудо». Сейчас мы поддерживаем их проект, которому мы собрали чуть больше 2,3 млн рублей — это паллиативно-хосписная служба «Дом Фрупполо». Это именно работа специалистов на дому. Строительство хосписа тоже предусматривается, но это другая совсем история — надеюсь, что мы в ней тоже поучаствуем.
— Все чиновники, депутаты все это время твердят, как нужен в регионе хоспис и какие молодцы волонтеры из «Верю в чудо», что они собирают на это деньги, но все равно постоянно возникают какие-то трудности, проблемы с земельным участком. Почему такие важные проекты так сложно на деле реализуются?
— Вы знаете, а ведь московского детского хосписа тоже до сих пор нет. Само здание хоть и построено, но до сих пор не открыто. С выделением этого участка тоже была большая история — сложности и так далее. Невозможно прыгнуть сразу через несколько ступеней эволюции. И поэтому сделать вот как вот «хоп!» (щелкает пальцами) — и чтобы у нас завтра у всех были чудесные больницы, прекрасные хосписы, замечательные чиновники, прекрасное общество, которое финансирует решение социальных проблем — нет, так невозможно! До этого нужно дорасти.
Нужно, чтобы чиновники понимали, что это не против них и никаким образом не обесценивает их работу, а, наоборот, позволяет им достигать своих политических целей. Вот если бы ваш губернатор поставил себе такую цель и сказал: «К концу моего губернаторского срока каждый нуждающийся в паллиативной помощи житель Калининградской области будет ею обеспечен»... Понятно, что не он лично должен кормить голодных и менять пеленки людям. Понятно, что это должны делать какие-то службы, какие-то люди, какие-то организации, которые умеют это делать. Вот «Верю в чудо» умеет это делать — поддержите их. Даже можно не только деньгами.
— Вот эти 1200 человек, которые через вас регулярно жертвуют калининградскому фонду, это по большей части калининградцы или нет привязки к географии?
— У нас «доноры» по всему миру — это люди со всех концов света.
— Обычно легче жертвуют на то, что можно увидеть — на то, что у тебя под боком происходит, а не где-то там на другом конце света.
— Да, я согласен. Собственно за этим я сюда и приехал: чтобы некоторым образом подстегнуть вот этот процесс среди жителей Калининградской области. Вот если я вам задам вопрос: кто должен помогать умирающим детям, то что вы ответите?
— Думаю, что мы все — это же логично.
— Вот видите, вы говорите, что «мы все» — и это здорово! Но в среднем, так скажем, по больнице большинство людей говорит «государство», и приходится объяснять две вещи. Во-первых, когда мы говорим «государство», то мы подразумеваем совсем не то, чем оно на самом деле является, а подразумеваем «власть». То есть мы не говорим «институты», «общество», а это и есть государство в целом. Мы подразумеваем именно власти — чиновников, мэров, министров, губернаторов и так далее. А второе — это то, что мы не верим в свои силы, не верим, что мы вообще способны что-то изменить, что мы можем, объединившись, решить эту проблему.
Мы посчитали, что нужно примерно 60 млн рублей для того, чтобы в Калининградской области все дети, которые нуждаются в паллиативном уходе, его получали. Нужно, чтобы каждый десятый житель области давал по два рубля в день. 60 рублей в месяц — один доллар! Вы понимаете, о каких деньгах мы говорим? Я хочу, чтобы жители Калининградской области поверили в себя и начали это делать. Потому что дети будут умирать всегда, помощь будет нужна всегда. Я не говорю, что власть не должна решать проблемы — конечно, должна, но и мы не должны сидеть на печи.
— А как вообще в Калининградской области дела с благотворительностью обстоят? Я не имею сейчас в виду фонд «Верю в чудо», я имею в виду другие проекты — у нас ведь полно всяких некоммерческих организаций. Вы с кем-то еще сотрудничаете?
— Мы проводили в Калининграде семинары, и на них приходили представители примерно ста НКО. Некоммерческие организации в Калининградской области развиты достаточно хорошо, особенно если сравнивать с другими регионами, скажем, дальневосточными. Там тоже есть замечательные некоммерческие организации, просто их меньше, и зачастую уровень их развития ниже.
Но дело даже не в том, что качество работы этих организаций не запредельно высокое, основная проблема — в том, что их мало. Вообще в целом по России мало и конкретно в регионе мало. По-хорошему, должны быть организации в каждом районе города и на каждую проблему. Так, чтобы у людей была возможность выбора между этими организациями, чтобы они могли оказывать услуги на все случае жизни.
Людям просто некуда обратиться за помощью, даже если мы говорим про какие-то города-миллионники вроде Красноярска. А что происходит в маленьких городах, где живет не миллион человек, а 20 тысяч? Там от рака меньше не умирают. А еще есть инсульт, инфаркт, перелом шейки бедра и так далее. Как минимум один лежачий больной есть в каждом городе, на каждой улице, в каждом многоквартирном доме. И гарантированно этот человек не получает всей необходимой помощи. Он может годами ждать выделения каких-то базовых вещей — памперсов, например.
— Могу предположить, что большая часть существующих в регионе организаций помогает больным детям.
— Конечно, большинство помогает детям. Это не только в регионе, вообще во всей стране так — чаще всего помогают детям, которые страдают какими-то опасными для жизни заболеваниями. Потом по популярности идут дети, которых нельзя вылечить. Потом — старики. Потом — природа и животные. И только потом — взрослые.
— Почему такая градация?
— Нас не жалко. Нас с вами не жалко!
— А как же частные истории про взрослых нуждающихся людей, которые освещаются в СМИ, в тех же «Таких делах» — они же работают?
— Мы это делаем как раз для того, чтобы сломить эту стигму. До недавнего времени, фондов, которые помогали взрослым, то есть большинству населения страны, вообще в России не было. Первый фонд помощи взрослым «Живой» появился около 8 лет назад. То есть если с любым из нас, находящихся в этой комнате, что-то случится — нам вынь да положь миллион рублей на реабилитацию, на какую-нибудь помощь, еще на что-то... Общество не считает, что нам нужно помогать. Если ты взрослый, то значит у тебя должны быть друзья, работа, страховка — вот что считает общество. Но если у тебя в жизни нет денег, чтобы купить себе еду, то о какой страховке может быть речь? Я видел дальнобойщика: семья, кредит, машина, дом. Поскользнулся — сломал шею. Лежит парализованный, денег нет. Вот он зарабатывал когда-то 50 тысяч рублей. Как сейчас он может найти себе 9 миллионов рублей на реабилитацию? Где он их возьмет?
— Когда вы приезжали в 2016 году в регион на форум Кафки и Оруэлла, то вы говорили про «эпоху нелюбви». Ничего не изменилось за эти годы, мы все еще живем в той самой нелюбви?
— Мы, безусловно, живем в той же самой нелюбви, и фильм Андрея Звягинцева актуален как никогда. Но в фильме помимо «поколения нелюбви» есть все-таки «поколение любви» — это те люди, которых символизирует отряд «Лиза Алерт». Это же и есть все неравнодушные люди, все, кому не наплевать. И надежда, в общем-то, только на них в этом фильме, который очень точно передает ситуацию. Потому что в реальности на кого нам надеяться, кроме как на самих себя и таких вот людей?
— А ударяясь в филантропию, как не переступить ту самую грань, когда ты начинаешь рассуждать: «Вот сегодня я съел гамбургер, а мог бы помочь умирающему»? Как тут не превратиться в абсолютного аскета — когда все, что ты делаешь, и все, что зарабатываешь, направлено только на благотворительность?
— Есть такой один из самых уважаемых в мире философов, ныне живущих, — Питер Сингер. Мы недавно привозили его в Россию и выпустили его книгу, которая называется «Жизнь, которую вы можете спасти». В этой книге Сингер довольно подробно описывает, что с точки зрения и философии эффективного альтруизма, который он продвигает, является лишним, а что — нет. Конечно, в принципе, можно сказать, что кофе в пластиковом стаканчике — это лишнее, и мы вполне можем выпить воды из-под крана. Но это же не обязательно нужно воспринимать настолько буквально. Просто речь о том, что мы не должны проходить мимо человека или ситуации, которые требуют нашего участия. А мы проходим в большинстве своем. Мы кто? Мы — амебы?
— Но случились же у нас за последние годы прорывы, когда общественности сообща удавалось добиться какой-то цели. Та же история с Иваном Голуновым говорит о том, что мы при необходимости можем объединиться. Или это возможно только при тотальной поддержке СМИ?
— СМИ поддерживали, потому что общество поддерживало. И кейс Голунова — не единичный кейс. И даже кейс екатеринбургского храма... Это вы про политику говорите. А я могу вам другой пример привести: принятие закона о паллиативной помощи. Это же результат того, что общество объединилось. Причем не просто объединилось — сотни тысяч людей регулярно жертвуют в разные организации и говорят: «Мы не хотим, чтобы в нашей стране дети или взрослые умирали в скотских условиях. Мы хотим, чтобы жизнь у каждого человека была достойной до самого конца и мы будем рублем голосовать за решение этой проблемы». И люди это делают — они объединяются вокруг какой-то организации, которая представляет их интересы, и эти организации добиваются изменения в законодательстве.
— Но общественность, как ни старалась, не смогла помешать принятию «закона Димы Яковлева» и закона о декриминализации побоев...
— Нужно стараться дальше, потому что и «закон Димы Яковлева» — ужасный и подлый, и закон о декриминализации побоев — ужасный и подлый. Конечно, их необходимо отменять. Я и не говорю, что это будет работать всегда и во всем, но именно так оно будет работать. Потому что если мы останемся безучастными к происходящему, то сироты будут без родителей, инвалиды будут без помощи, умирающие будут в одиночестве с болью перед смертью.
— А не меняя менталитет, не меняя законодательство, что общество, помимо доллара в месяц на благотворительность, может еще сделать прямо сейчас в России?
— Мы можем сделать так, чтобы у каждого ребенка, который находится сегодня в детском доме, была семья. Мы можем сделать так, чтобы все старики, которые нуждаются в заботе и уходе, были обеспечены ими. Мы можем сделать так, чтобы в каждом регионе нашей страны были обученные поисково-спасательные отряды, которые по первому же вызову будут искать людей.
Это трудная работа, но это решаемые проблемы, если мы объединимся, начнем действовать сообща, осознанно и системно. Это позволяет привлекать внимание политиков, бизнес, медиа к проблемам. Властьимущие никогда не обратят ни на что внимание ни при каких условиях, если вы не начнете говорить, действовать и доказывать, что вам это важно. Власть популистична. Любой политик заинтересован в собственном электорате. Даже если выборов нет, то все равно он заинтересован в том, чтобы люди его поддерживали. И если он видит, что население заинтересовано в какой-то проблеме, то он выполнит свою политическую задачу и решит социальную проблему. И заметьте, это без революции, без сожжения покрышек на улицах, без переворачивания машин, без оппозиционных митингов. Так функционирует государство.
— Но при этом благотворительность во многом сплетается, то есть начинает ассоциироваться с этими конкретными политиками. Вот он помог, пожертвовал — и тут же появились в соцсетях или СМИ фотографии какого-то руководителя благотворительного фонда рядом с улыбающимся губернатором или депутатом...
— И что в этом плохого?
— Благотворительность тогда получается не совсем аполитична.
— Благотворительность — это инструмент. Этим инструментом пользуется общество, и этим инструментом может воспользоваться и власть, которая тоже состоит из членов общества. Для решения социальной проблемы они могут объединиться. Вы же не видите ничего плохого в том, что власть договаривается с бизнесом, чтобы обеспечить, например, перевозки общественным транспортом. Что плохого, когда общество договаривается с властью и делает что-то хорошее? Что выберет смертельно больной человек: чтобы ему оказали помощь люди из «Единой России» или из любой другой партии или чтобы они ему не оказали помощь? Что он выберет: умереть без обезболивания или с обезболивающим, которое будет приобретено при помощи политиков?
— И под одеялом, на котором будет написано «Единая Россия»?
— Это не очень корректный пример, хотя «Единая Россия» известна тем, что наклеивает везде свои лейблы. Грубо говоря, это будет грант, который выдаст губернатор какой-то некоммерческой организации — там не будет никакого одеяла. Главное, чтобы он не попросил за это ничего — чтобы он не сказал: «Мы вам дадим деньги, только если вы будете нас обелять» — вот это неправильно!
— А размещение фотографий в своем предвыборном буклете, где кандидат что-то дарит фонду?
— По-моему, это хорошо, если он рассказывает о том, что решил эту проблему, и если он не врет. Если он говорит: «благодаря мне, как мэру, или как губернатору, или как министру, была решена проблема с обезболиванием у всех детей» или «мы решили проблему с сиротами» или «мы решили проблему с бездомными животными — мы это сделали во время моего срока, я выбивал финансирование для некоммерческих организаций, поддержку им оказывал» и так далее. Это плохо, что ли? Да я первый за такого человека проголосую!
— Предположим, на решение какой-то проблемы уже удалось собрать денег. Осталось найти людей, которые будут все делать. Даже не в плане организации процесса, а тех, кто будет именно своими руками все это делать — менять памперсы, обрабатывать пролежни. Этот труд в России оплачивается достойно?
— К сожалению, вопрос оплаты труда в благотворительности — это извечная проблема, и не только в России. Потому что огромное количество людей считают, что если ты работаешь в благотворительном фонде, то ты работаешь за идею и твоя «заинтересованность темой» может измениться, если тебе заплатят деньги. Если вы любите свою работу, но получаете за нее деньги, вы же меньше ее любить не начинаете? Значит, деньги не имеют никакого отношения к мотивации. Деньги — это вопрос вашего выживания, это вопрос оплаты за ваш труд, оплаты за тот риск, который вы на себя берете (если вы, скажем, управленец). Более того, нельзя представить себе человека, которому не нужны деньги, потому что даже если он сам не работает, то у него есть кто-то, кто его содержит.
— А как же волонтеры?
— Волонтерский труд — это один из самых тяжелых с точки зрения менеджмента и финансово неэффективных моментов. Чтобы менеджерить сто волонтеров, тебе все равно нужен человек, который будет получать зарплату. Ведь волонтер может в любой момент взять и уйти, сказать, что ему больше не нравится этим заниматься. Вы же ему не платите за это, соответственно, у него нет никаких обязательств перед вами. А если на нем лежат обязанности по помощи десяти людям? Рисков больше с волонтерами. Потому что у штатного сотрудника есть расписание, план. А волонтер хочет — вышел, не хочет — не вышел. Я с огромным уважением отношусь к людям, которые волонтерят, но для меня очевидно, что есть сферы, в которых волонтеры не так эффективны, как квалифицированные сотрудники.
— В России у большинства людей в головах засело представление, что благотворитель должен творить добро безвозмездно.
— Это ошибочное и вредное сознание. Потому что если люди занимаются решением социальных проблем, то это совершенно не означает, что они не должны есть. Более того, я считаю, что сотрудники благотворительных фондов должны получать зарплату больше, чем люди, которые официально занимаются торговлей оружием или нефтью. Почему мы людей, которые делают хорошее дело, ограничиваем в получении денег за это дело? У нас нет этого ограничения законодательно — оно есть у нас в головах.
Если мы скажем, что сотрудник благотворительной организации не может получать больше одного миллиона долларов в год, то мы сразу всех руководителей из списка Fortune Global 500 (рейтинг крупнейших мировых компаний, критерием составления которого служат ее доходы — прим.«Нового Калининграда») отсечем, то есть самые лучшие умы современности и самых лучших управленцев — например, Марка Цукерберга или Илона Маска — мы их мозг, их знания, и опыт, и возможности не сможем применить в решении социальных проблем. Они так и будут заниматься бизнесом, а могли бы найти лекарство от СПИДа, решить проблему бездомных, решить проблему всех голодных и сирот.
— Кстати, о сиротах. Вы не раз говорили, что такой институт, как детские дома и приюты, не должен существовать в принципе — рассказывали, как там ужасно живется детям. Я пару лет назад побывала в современном центре для детей, оставшихся без попечения родителей. Там у воспитанников отдельные комнаты с личными письменными столами и шкафами, им выдают деньги, чтобы они сами покупали себе одежду на свой вкус — никаких походов строем на горшок и номерков на казенной одежде. Такая система устройства учреждений для сирот уже более приемлема, на ваш взгляд?
— Вы мне сейчас описали тюрьму, в которой очень хорошо жить. Ребенку нужна семья — не тюрьма, не концентрационный лагерь. То, что ему разрешают покупать себе одежду самостоятельно — замечательно. Но это не вернет ему родителей. Не нужно помещать ребенка в детский дом — ему нужно находить семью. Это какая-то простейшая логика, которую мы почему-то все не хотим принять: «А вот иногда семья такая страшная, что лучше поселить ребенка в детский дом». Нет, не лучше! Ни в каком варианте. Даже если это пьющая страшная семья. Значит, его надо поместить в другую семью. Но нужно стараться сделать так, чтобы его семья была нормальной. Детей отбирают у матери — это же какое-то безумие, это противоестественно! У меня слов нет, когда я об этом думаю. Это не котята — это же люди. Почему мы не делаем все, чтобы эта мать стала полноценным членом общества, почему мы не боремся за эту ячейку общества? Почему опека приходит и бьет каблуком в спину этому человеку: «Сделай ремонт, устройся на работу, перестань пить». А человек и так находится на дне — он не знает и не знал, как выбираться из этого? А его еще больше в эту яму заталкивают.
— Я общалась с калининградскими волонтерами, которые помогают таким семьям. Они делают ремонт, привозят им мебель, покупают продукты, устраивают маму на работу и возят ее в театр — показывают, что жизнь бывает другая, а не только с бутылкой водки на кухне. И они же констатируют, что социализироваться в итоге из всех этих семей удается единицам. Чаще всего эти родители держаться год-два, но стоит волонтерам их оставить на пару месяцев, как снова начинаются пьянки, драки, прогулы работы.
— Это очень-очень сложная, долгая и трудная работа. И не всегда успешная. Это зависит от того, как они это делают. Я вот недавно ездил в Тверскую область, где работает замечательная организация «Константа», и у них люди из животного состояния превращаются в замечательных, ухоженных с чистенькими квартирами, с работой и не пьют годами. Все возможно. Никто не говорит, что это легко. Мы не спрашиваем человека: «Что с тобой случилось? Почему ты лежишь на улице пьяный, вонючий и в луже? Дружище, с тобой что-то не так». То есть если вы меня увидите в луже, то задумаетесь, что со мной произошло. Но когда вы увидите бездомного, то подумаете: «А, это же бомж! Он же сам выбрал такую жизнь». Мы не задумываемся, что это ненормально! Умер Максим, да и фиг с ним! Мы с людьми поступаем как с грязью под ногами. Это мы делаем, это мы так думаем. Это не Путин виноват — это у нас в головах разруха.
— Так для того, чтобы что-то изменить в головах людей, и нужны в том числе СМИ. Потому что материалы про какого-то конкретного Максима, Ваню, Николая больше цепляют, чем обобщенные сведения о сотнях страдающих людей. Как говорится, смерть одного человека — трагедия, смерть миллионов людей — статистика.
— Да-да-да. Поймите, какой эффект от «Таких дел». Когда мы запускались, нам говорили: «Ребята, никто не будет жертвовать на проекты — все будут жертвовать только адресно». Тогда раздел «Общество» в газете — это где-то между новостью про Ольгу Бузову и пьяного мента, который кого-нибудь ограбил или убил, а еще лучше чтобы все вместе. И посмотрите сейчас, насколько эта тема важна, насколько она везде. «Медуза»* открыла свое направление помощи, в «Новой газете» есть такое направление, на всех телеканалах есть уже сбор денег на благотворительные фонды — несколько лет назад всего этого не было. Смею вас заверить, что если бы мы не создали такой локомотив социальной журналистики в России и если бы этого никто другой не сделал, то эта тема так и оставалась бы невостребованной. А сейчас об этом все больше и больше людей пишет. А значит, решается все большее количество социальных проблем и все большее количество людей вовлекается.
— Вас на сегодняшний день называют самым успешным в России фандрайзером. Какова заслуга портала «Такие дела» в таком эффективном сборе благотворительных средств?
— Я не уверен, что я — самый успешный в России фандрайзер. Наверняка есть люди, которые собирают не меньше, чем я. И я не один собираю деньги: я никто без людей, которые работают в нашей организации — нас 75 человек, у нас два учредителя. Это не «фонд Мити Алешковского».
Нас ведь все время обвиняют, что мы тратим очень много денег на содержание портала «Такие дела» — выходят какие-то разоблачительные сообщения, посты и так далее. Причем обычно, это происходит так: люди смотрят на нашу же публичную отчетность и говорят: «Смотрите, у них написано, что они очень много денег тратят на себя». Мы действительно очень много денег вкладываем в работу нашего портала. И не только портала — у нас есть издательство, у нас есть исследовательское направление, у нас есть собственное направление спецпроектов и масса других направлений. Мы не просто собираем деньги — мы даем устойчивость организациям по всей стране, мы даем им инфраструктуру благотворительную, мы даем им возможность рассказать о себе (чтобы о них услышали, узнали), чтобы они стали профессиональнее (у нас есть большое образовательное направление).
Мы выпустили «Такие дела» — и сборы увеличились в 12 раз и продолжают расти. Но наша эффективность не оценивается деньгами, хотя мы очень много собираем — в этом году мы планируем собрать около 300 млн рублей.
— Сейчас в Калининградской области планируют принять Социальный кодекс (он уже одобрен в первом чтении облдумой), предусматривающий новые «критерии нуждаемости». Так, например, человек, который претендует на ту или иную льготу или выплату, должен будет сообщить соцзащите о движимом и недвижимом имуществе, предоставить выписку с банковского счета.
— Я считаю, что ситуация, когда человек, находящийся в нужде, вынужден доказывать, что он в ней находится — это свинство и бесчеловечное отношение. То есть он должен пойти к чиновнику, отстоять в очереди и сказать: «Дорогой чиновник, пожалуйста, дай мне бумажку, которая другому чиновнику подтвердит, что я нуждающийся, чтобы третий чиновник, так уж и быть, с барского плеча мне отслюнявил пару тысяч рублей в месяц». Это ненависть ко всему живому, к людям!
Я не видел этого законопроекта, но то, что я слышу от вас — это будет очередное унижение людей. Мы же не спорим, что надо проверять, кому выдаются деньги. Только это не нуждающийся должен доказывать, что он нуждающийся, — это дающий должен контролировать, кому он дает деньги. Почему он перекладывает это на плечи самого слабого и незащищенного человека? Его задача — облегчить ему жизнь, а не усложнить. Только что мы были в семье подопечных «Верю в чудо», где девочку сбил «Камаз». Семья собрала и отнесла документы, чтобы получить квоту на реабилитацию. А им их вернули (история произошла несколько лет назад — прим. ред.). Знаете почему? Потому что они ксерокопию паспорта сделали в обложке! А еще к ним приходит опека и проверяет, как они справляются, живя на этом хуторе — не пора ли отнимать девочку? Я не понимаю, как вообще этих людей носит земля.
Текст — Екатерина Медведева, фото — Виталий Невар, «Новый Калининград»
* Юридическое лицо, зарегистрированное в Латвийской Республике, SIA «Medusa Project» (регистрационный номер 40103797863, дата регистрации 10.06.2014) — Организация внесена Минюстом в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента.
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024