Профессор Гудрун
— Гудрун, сейчас многие калининградцы в социальных сетях и личных разговорах (возможно, это происходит в силу экономической ситуации в стране) вспоминают о том, как сталкивались с гуманитарной помощью в
— Почему ко мне пришла эта идея? Я сама не знаю (смеется). Это просто вошло в мою жизнь. Мы все живем незавидно и находимся под влиянием внешних факторов. Начало моей деятельности совпало с общей атмосферой начала
Играло свою роль и то, что многие жители бывшей Восточной Пруссии осели в Северной Германии: с одной стороны, они хотели еще раз вернуться на родину, посмотреть, как здесь теперь, а с другой стороны — они хотели помочь. У меня не было семейных связей с Восточной Пруссией, но я, как и многие люди тогда, испытывала эту смесь чувств — любопытство пополам с милосердием.
Я дочь людей, которые жили при нацистском режиме, и когда ты переживаешь эту историю, то чувствуешь и личную ответственность за мир. Мое поколение выросло с пониманием того, что нам всем нужен мир.
А я на тот момент жила в Любеке, преподавала музыкальное воспитание в техникуме социальной педагогики. Мне попалась на глаза маленькая статья в газете «Любекские новости»: там говорилось о том, что наш город получал уголь из Архангельска, и между Любеком и Архангельском по морю ходил углевоз, из нашего порта он выходил пустым и шел через Калининград. Пароходство Любека выступило с идеей — передать
Но мне было важно понимать, для кого конкретно мы собираем эту гуманитарную помощь. На тот момент в Калининграде уже существовало общество
Я считаю, что тогда Лазарь Моисеевич совершил поступок, который требовал определенного мужества. Директор еще недавно советской школы не постеснялся сказать, что его учащиеся нуждаются в помощи…. И мы стали собирать вещи. Собрали и привезли в Калининград 31 декабря 1990 года.
— Что это были за вещи?
— Абсолютно всё: одежда, игрушки, канцелярские товары, еда, — то, что могло понадобиться любому школьнику в возрасте от восьми до восемнадцати лет. И мои учащиеся с энтузиазмом собирали все эти вещи, покупали и привозили ко мне. Знаете, у меня до сих пор мурашки по коже, когда я вспоминаю то, как все это происходило, на каком невероятном подъеме.
Я чувствовала личную ответственность за собранное, и мне было важно своими глазами увидеть, что все эти вещи переданы по назначению. И я поплыла на этом углевозе в Россию. Одна.
Со мной никто больше не согласился поехать. Я ехала и, если честно, не знала, как буду возвращаться обратно в Германию.
— А как вы ехали?
— Да нормально. Я ведь очень любопытная, и мне казалось, что все это очень интересно. Я спускалась в столовую и обедала с командой — они все были очень доброжелательные люди. Некоторые из них даже немного говорили
В калининградский порт мы пришли 31 декабря, под Новый год, и никто из рабочих порта не захотел разгружать углевоз. Но я на судне, а Лазарь Моисеевич на суше добились того, что все в этот же день было разгружено и вещи отправились в школу.
Здесь я встретила Новый год, побывала на концерте и вернулась на корабле обратно.
— А как ваша семья отнеслась к этой поездке?
— Знаете, с пониманием. Мои дети были довольно взрослыми к этому моменту. Старший сын поехал вместе со мной в посольство в Гамбург, чтобы я могла получить визу.
— Что было потом?
— За те три дня, которые я провела в Калининграде, за время общения с семьей Лазаря Моисеевича, я поняла, что у калининградцев очень странное представление о Западе. Например, им всем казалось, что ГДР — это супер-развитая и высокотехнологичная республика, в которой нет безработицы. А про жителей западной Германии думали, что они бедняки, и вообще мучаются от капитализма. Я решила, что нельзя останавливаться на гуманитарной помощи, и уже в 1992 году мы придумали программу, она называлась «Профессиональная практика для молодых калининградцев» на предприятиях города Любека. С 1992 года эту практику прошли 120 человек: они жили в немецких семьях, с восьми утра до пяти вечера проходили практику по своему профильному образованию, плюс ко всему была культурная программа.
— Как сложилась дальнейшая жизнь этих калининградцев?
— О, очень хорошо! Многие потом добились успехов в Калининграде,
Но если продолжать говорить о гуманитарной помощи, то сложно было ведь не только с одеждой, но и с едой. Мы помогали детскому дому в Зеленоградске, на момент нашего сотрудничества там было 120 детей, и директор детского дома присылала список необходимых продуктов. И мы везли все: сахар, сухое молоко… И возили все это на протяжении десяти лет. Параллельно помогали домам престарелых в Багратионовске, Советске и в Пионерском. Тот дом престарелых в Пионерском, рядом с резиденцией президента, сейчас, конечно, изменился в лучшую сторону. А тогда...
— А вам не приходилось сталкиваться с таким стереотипным отношением, что немец — враг, что принимать помощь от немцев — это
— Лично мне нет, не приходилось. Кроме того, я знаю, что ребята из
Конечно, у нас бывали проблемы.
И нам помогали. Тогда русская сторона делала все для того, чтобы гуманитарная помощь прошла. Но тем не менее официальные структуры лет десять приглядывались к нам. Никто
Параллельно с историей помощи детскому дому в Зеленоградске случались и другие истории: мы познакомились с семьей фермеров и стали помогать им. Привозили технику, в период с 1997-го до 1999-го организовали «Зимнюю школу» для калининградских фермеров. Если мы видели людей, которым нужна помощь, и понимали, что можем этим людям помочь, то начинали искать партнеров, и все партнеры, которых мы находили для каждого нового проекта, были очень хорошими. За все годы работы у нас не было ни одного провального проекта.
— Но наверняка есть случаи, когда жители Германии или других европейских стран пытались реализовать в России тот или иной гуманитарный проект и в результате получали негативный опыт?
— Конечно, и я знаю о таких случаях. Я считаю, что главная ошибка тех людей, у которых не получился проект, заключается в том, что они не смогли договориться с российскими партнерами на равных, глаза в глаза. А важно, чтобы все в данной ситуации были на равных. Когда мы начинали проект «Шанс» (проект постинтернатной адаптации выпускников детских домов Калининградской области — прим.«Нового Калининграда.Ru»), мы не говорили калининградским партнерам: «Делайте вот так». Мы собрали команду и повезли ее в Германию, где показали, как сами у себя работаем с выпускниками детских домов. И калининградские партнеры должны были уже адаптировать полученный опыт к российским условиям. И это, можно сказать, получилось. Когда партнер на равных задействован в проекте, он чувствует свою ответственность за происходящее. И мне важно выходить из проекта и знать, что он продолжает существовать и работать без тебя.
За двадцать пять лет работы в России я многому научилась и могу ответить на вопрос, почему в России с гуманитарной помощью работают так, а мы в Европе работаем иначе.
— Почему?
— Если углубляться, то у вашей истории совсем другие корни. У вас много лет была диктатура: царь, Сталин и так далее. У вас сотни лет не развивалось гражданское общество, которое начало развиваться в Европе пятьсот лет назад. В Европе шла постоянная борьба за свободу, и в первую очередь за свободу личности. Граждане чувствовали ответственность за себя и за своих соседей.
Перестройка была тяжелым опытом для россиян, но на примере того же Калининграда я вижу, как на протяжении двадцати пяти лет многое меняется. Если в самом начале я говорила о необходимости организованной помощи выпускникам детских домов и не находила понимания от депутатов калининградской Думы, то сейчас уже вижу отклики.
Позиция, что государство мне должно, а все остальное меня не касается — в корне неверная.
— В
— Да, это замечательная история. Но, к сожалению, многие выпускники детских домов оказываются не приспособленными к реальной жизни, они не знают много бытовых вещей, они получают все готовым, и многие думают, что все готовое они будут продолжать получать и в самостоятельной жизни.
— Позволю себе, возможно, не очень корректное сравнение, но мне кажется, что в начале постсоветские люди оказались в положении вот этих выпускников детского дома, о которых мы говорим. Люди знали и были уверены, что еще завтра и послезавтра будет Советский Союз, что «государство позаботится», даст то и это. Но просыпались они уже в совершенно другой стране, которая уже не собиралась или не могла в полной мере «заботиться» о своих гражданах, в том смысле, в котором они привыкли понимать слово «забота».
— Я абсолютно согласна с этим замечанием. Но для всего нужно время. И понемногу все меняется. Хотите спросить
— Да, вы знаете, мы с вам разговариваем, и я все же не могу до конца понять, как вы решились на всю эту историю. Неужели вам никогда не было страшно?
— Мне тогда было пятьдесят лет, я была взрослой женщиной, и, сколько себя помню, я ничего никогда не боялась. К тому же мне всегда было интересно поездить по России, меня всегда восхищала эта страна, мы дома пели эту песню: «Славное море, священный Байкал» (напевает). Мой отец был матросом в первом походе «Крузенштерна». Так что желание узнавать мир и людей у меня в крови.
Я сейчас пытаюсь вспомнить, было ли мне хоть раз за эти двадцать пять лет страшно… Нет, я не помню таких случаев. У меня очень хорошие воспоминания.
Помню, как в
Текст — Александра Артамонова, фото — Денис Туголуков
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter