«С медициной страх и ужас»: правозащитник о жизни в калининградских колониях

Александр Вавилов. Фото — Виталий Невар, «Новый Калининград»
Все новости по теме: Исправительная система

В калининградских колониях отбывают наказание более трех тысяч человек. За соблюдением их прав помимо прокуратуры следят члены ОНК (Общественной наблюдательной комиссии). Один из них — сотрудник калининградского центра «Трансперенси Интернешнл-Россия» Александр Вавилов — защищает права осужденных на протяжении последних полутора лет. Корреспондент «Нового Калининграда» Олег Зурман поговорил с правозащитником о пытках, невозможности выйти по УДО, проблемах с медициной в колониях и о том, почему заключенные, вышедшие на свободу, снова туда возвращаются.

— Как часто вы посещаете колонии?

— За полтора года — 80 посещений. И плановые и внеплановые [проверки], и по жалобам родственников. Ты удивишься, но из 15 человек, состоящих в общественной наблюдательной комиссии, работает от силы только шесть.

— Почему? Остальные статисты?

— Да. Я не знаю, зачем они подавались в члены ОНК, но их не видно и не слышно. Может, времени нет, может, еще что-то. И, кстати, все, что мы делаем — все это на бесплатной основе. И сдаем свои деньги на расходы, это бумага, скрепки, и также за свой счет ездим по области.

— Тема пыток в российских тюрьмах и колониях в последнее время звучит особенно часто. Насколько пытки распространены в колониях Калининградской области?

— Когда я стал членом ОНК, то думал, что там, в колониях, пытают и убивают. Настрой был такой: надо осужденных спасать. Готовился к ужасам пенитенциарной системы России. А потом, когда начал в это погружаться, то стал понимать, что это не так совершенно. Есть единичные случаи, конечно. Как, например, с Давроном Хакимовым (бывший замначальника отдела безопасности ИК-9, осужденный на три года лишения свободы), который сломал ребра заключенному. И когда его посадили, сотрудники УФСИН начали понимать, что теперь они — не неприкасаемые, и им тоже может грозить реальный срок за нарушения и преступления.

В первое время я слышал жалобы от заключенных, как их били на карантине, когда они только прибывали в колонию. Но за последний год рассказов о том, чтобы осужденных избивали сотрудники колонии, я не слышал. Или физическое насилие применяют, но осужденные боятся нам об этом сказать. Однако острой проблемы с пытками в Калининградской области нет.

В доме ночного пребывания я познакомился с чуваком — он просидел 20 лет, покатался по сибирским колониям. А недавно вышел из калининградской — и говорит, что местные колонии — это реабилитационные центры.

— Вам самому так кажется? Я про колонии-реабилитационные центры?

— Когда я зашел в восьмую колонию (ИК-8, находится на проспекте Победы в Калининграде — прим. ред.), то она напомнила мое военное училище. Также кровати стоят двухъярусные, столовые, плац. Только у нас не было горячей воды, бойлера, стиральных машин.

— Но реабилитационными центрами это все же сложно назвать.

— Слушайте, с каждым разом я замечал, что условия содержания улучшаются. На самом деле УФСИН пытается что-то делать для комфорта осужденных. Вот взять, например, калининградское СИЗО (СИЗО-1, расположенное на улице Ушакова в Калининграде — прим. ред.). В нашем СИЗО, когда заходишь в камеры, видишь, что заключенные могут в кафе заказать еду, передачи очень большие. В целом все выглядит неплохо. Хотя заключенные там жалуются на одиночество, потому что иногда сидят одни в камерах, а еще — на нехватку телевизоров. Периодически возмущаются из-за громкой музыки, которую крутят из громкоговорителей — чтобы заключенные не могли перекрикиваться друг с другом из окон.

Хотя, с другой стороны, есть СИЗО в Черняховске (СИЗО-2), куда привозят за преступления, совершенные в восточной части области. Оно очень сильно отличается от калининградского. В камерах еды нет. То, что приготовит и принесет им администрация колонии, то они и едят. Там только чай и только быстрорастворимая каша. Я сначала даже подумал, что это песок какой-то. На самом деле там огромная нищета; восток беднеет, и это заметно уже по тому, в каких условиях сидят подозреваемые. В общем, Черняховское СИЗО — это голяк. Но в целом из СИЗО жалоб почти не поступает.

P7230006.jpg

— А откуда поступают? И в принципе что это за жалобы?

— В основном из колоний. Заключенные, бывает, жалуются на питание. Но опять же, одна камера жалуется, а в другую заходишь — у них все нормально. Вот как понять, кто здесь прав?

Или вот семерка (ИК-7 — прим. ред.). Позвонили нам оттуда, сказали, что вскрылись люди (порезали вены — прим. ред.). Стали выяснять, почему. Оказалось, что при предыдущем начальнике разрешалось иметь чай, из которого осужденные делали чифир. Но пришел новый начальник, который заявил, что будет приводить все в порядок согласно ПВР (правила внутреннего распорядка — прим. ред.). Людям, привыкшим к одним правилам и небольшим послаблениям, это не нравится, они начинают резать вены. Мы говорим с новым начальником, спрашиваем: что, трудно было оставить заключенным возможность иметь чай, раньше же он был? Он говорит: ребята, я согласен, я с удовольствием дам чай, но вот существует ПВР, и, если я сегодня дам чай, завтра приедет прокурор и мне представление выпишет. И мы ничего не можем сделать. Потому что чай в ШИЗО не включен в список разрешенных продуктов питания, хотя раньше на это сквозь пальцы смотрели.

Или, допустим, был случай, когда осужденные жаловались на плохое качество воды в колонии. В реальности начинаешь выяснять — и выходит, что это был просто демонстративный акт протеста из-за того, что начальник колонии запретил им, выходя из столовой, курить. Конечно, обидно когда ты стоишь на стороне заключенных, а они начинают тебя использовать.

— Выходит, что реальных жалоб нет?

— Есть, конечно. В колониях существует огромные проблемы с медициной. Чаще всего на медицину и жалуются: неправильно осмотрели, неправильно поставили диагноз. Некоторые нуждаются в обследовании, но их не вывозят. Потому что начальник медсанчасти считает, что в этом нет необходимости.

Очень много жалоб по медицине. С этим вообще в колониях страх и ужас. Во-первых, в колониях не хватает медицинского персонала. Врачи не хотят идти работать в места лишения свободы. Недавно искали инфекциониста за 60 тыс. рублей в месяц — и не смогли найти. Есть проблема со стоматологами: они не лечат зубы, а удаляют, просто потому, что осужденных много, а времени нет. Врач на несколько колоний один.

— В чем причина того, что врачи не хотят идти работать в места лишения свободы?

— Ну, просто врачи не хотят идти в колонии. Плюс некоторые врачи оттуда регулярно уходят. В 13-й колонии (ИК-13, находится в Славяновке, Багратионовский район — прим. ред.) за полтора года сменилось три врача. Потому что заключенные начинают названивать домой медикам и угрожать. Кто-то из осужденных, например, хочет для себя постельного режима — и начинаются угрозы. Во всех колониях вроде бы принято, врач — это человек, которого нельзя трогать. Учителя и врачи — это неприкосновенные люди.

— Нам в редакцию поступали жалобы от самих заключенных и от их родственников. Они рассказывали, что люди с серьезными заболеваниями просто медленно умирают в колониях потому что нет необходимых лекарств. Почему так происходит? Действительно ли существуют проблемы с поставкой медикаментов?

— Такое бывает, но очень редко. Лекарства все, как правило, есть. Но опять же существуют проблемы в связи с тем, что колонии переходят на отечественные препараты, фактически они все российские. А некоторым они не подходят. Если раньше ВИЧ-терапия для заключенных основывалась на зарубежных препаратах, то теперь она отечественная. А при переходе с одной терапии на другую человек начинает очень плохо себя чувствовать, какие-то побочные эффекты проявляются.

Но вообще УФСИН не заинтересовано в том, чтобы у них в колониях кто-то умирал. Когда это происходит, это каждый раз вызывает скандалы и сумасшедшие проверки. Если надо сделать МРТ, их [осужденных] на самом деле вывозят из колонии. В ЛИУ-5 (лечебно-исправительное учреждение в Гвардейском районе). Там с открытой формой туберкулеза лежат 8 человек. А во всех колониях 75 человек.

— Вы упомянули туберкулез. А что с остальными заболеваниями? Как много среди осужденных ВИЧ-положительных и больных гепатитом? Насколько эта проблема серьезная?

— Конечно, она очень серьезная. На сегодняшний день в колониях Калининградской области отбывают наказание 3350 человек. Из них ВИЧ-инфицированных где-то 373 человека. Это очень много. Одна десятая часть. А, допустим, хронический гепатит С зафиксирован у 1174 человек — это огромная цифра. В основном все больные — это наркопотребители.

С коллегами мы регулярно посещаем медсанчасть. Очень много больных: СПИД, ВИЧ-инфекция, цирроз печени. Многие смертельно больные люди пытаются выйти из колоний, это предусмотрено законом. Некоторых выпускают. Был случай, когда мы бились за одного смертельно больного человека. Вышел — и сразу напал на аптеку: искал лекарство. Суд был к нему снисходителен, потому что у человека рак мозга. Человек должен умереть на свободе.

Есть вещи, на которые тяжело смотреть. Приехали как-то в центр для временного содержания иностранцев. Там человек, [у него] последняя стадия рака. Опухоль гигантская, его нельзя депортировать. И наша больница его не принимает. Он там так и лежал и умер через неделю после нашего визита.

P7230019.jpg

— Как много людей в калининградских колониях сидят по 228-й статье (незаконный оборот наркотиков)?

— Чуть больше полутысячи, почти одна шестая часть от всех осужденных. Мне кажется, что эта статья стала больше репрессивной. Зачем доказывать, что человек — грабитель, вор, когда можно подбросить наркотики и быстрее решить вопрос — и закрыть человека.

Если смотреть на женские колонии, то там большинство сидит по 228-й статье. В мужских колониях число сидящих по 228-й колеблется от 30 процентов и выше.

Есть люди, которых трудно представить в камере. Встретил как-то в СИЗО парня молодого, который ждет, когда его отправят по этапу. Спрашиваю, за что сидишь. Отвечает: за куст марихуаны. За выращивание марихуаны вообще-то реальный срок не дают. А он рассказывает, что полицейские к нему пришли и этот куст срезали. А это уже хранение — а соответственно и срок. А он радостный такой, что год всего дали, несмотря на то, что его подставили.

— Кстати, а насколько в колониях в принципе доступны наркотики?

— Вообще доступны, конечно. Часто доставать наркотики заключенным помогают сами сотрудники УФСИН. В каждой колонии, кстати, есть доска позора, где висят фотографии УФСИНовцев, которые попались на проносе наркотиков и телефонов.

— Сложно ли человеку, сидящему в колонии, получить образование? Заключенным это вообще интересно?

— Есть много тех, кто заочно учится в университетах, сессии сдают. Родители приезжают забирают дипломные работы. Еще здорово, что есть сеть ПТУ, где можно получить среднее специальное образование, стать сварщиком, например. Очень много осужденных интересуются литературой. Поэтому мы делали акцию, в рамках которой возили книги по колониям. А как-то организовали визит [калининградского] поэта Сергея Михайлова в женскую колонию. Он там читал стихи. В колониях есть ограничения на художественную литературу: некоторые детективы, например, читать им запрещается. «Молчание ягнят» точно цензуру не пройдет. В принципе, как и любая книга, где главный герой — романтизированный преступник.

— Вам или другим членам ОНК запрещали когда-нибудь посещать колонии под каким-нибудь предлогом?

— Нет, не запрещали. Мы выстроили с УФСИН конструктив, возможно, поэтому все получается и руководство колонии обычно идет на контакт. Я шел туда реально агрессивный, шел конфликтовать с сотрудниками колоний, бороться с ними — не дай бог там пытают, убивают. Но в итоге мы выбрали позицию глубоких, длительных переговоров, дипломатию. Самые важные беседы по поводу проблем и жалоб осужденных происходят в кабинете у руководителя колонии. Если это не помогает, обращаемся к прокурору.

Я не говорю, что мы там трандец как помогаем, но хотя бы стараемся. Если бы мне сейчас сказали, что я когда-нибудь стану сопереживать преступникам и бомжам, я бы засмеялся. А моей настольной книгой стали ПВР (правила внутреннего распорядка — прим. ред.). За эти полтора жизнь свела с двумя замечательными людьми [тоже членами ОНК, самыми активными]: это Маша Шпунтенкова, которая занимается проектом «Суп для людей» и Германом Урыковым — он возглавляет организацию «Становление», помогает восстанавливать паспорта бездомным, которые выходят на свободу. Вообще очень маленькое количество людей, из тех, что выходят на свободу, могут социально адаптироваться. То есть они выходят, окрыленные тем, что им сейчас удастся найти работу и адаптироваться. Но проходит месяц — и они снова возвращаются в места лишения свободы.

— Почему?

— Я недавно встретил в одной колонии человека, которого помнил еще мальчишкой, бегающем во дворе. Он помогал бабушкам. А теперь сидит за марихуану, срок немаленький — три или четыре года. Он сидит с отпетыми уголовникам, его взгляд изменился. И таких же очень много, которые по какой-то глупости сели, а делят камеру с убийцами и грабителями. Представь, как жизнь у него изменится после отсидки.

P7230001.jpg

— Вы думаете, у него нет шансов начать новую жизнь на свободе?

— Он выйдет, конечно. Наверно, у него есть шанс, а может и нет. Хорошая работа ему, осужденному по 228-й статье, точно вряд ли светит. Почему у нас закрыли систему ЛТП (Лечебно-трудовой профилакторий в СССР)? Я приверженец этой системы. Там алкоголиков лечили, наркоманов. Они приносили пользу, шили, допустим, трусы для Красной Армии. И в то же время они лечились. Если ты нарушаешь режим, то тогда идешь в тюрьму.

— Вы считаете, ЛТП — это нормальная практика? Ее как раз критиковали за нулевую эффективность, а правозащитники называли частью карательной системы.

— Это лучше, чем тюрьма, когда человека окунают в уголовную среду. Люди, как я говорил, сидят там во многом из-за своей безрассудности: может, таблетку экстази купил или для друзей несколько таблеток. В случае с ЛТП человек не сидел хотя бы с убийцами, а находился в некой общей среде с такими же больными. Там работают психологи, врачи-наркологи, а ты еще и пользу государству приносишь. Мне кажется, так шансов на адаптацию к социуму у человека появляется больше.

— Я как раз хотел вас спросить про ресоциализацию. Почему она не работает?

— Перед выходом осужденного из колонии с ним начинают работать психологи и социальные работники. Но это практически бесполезно. Не потому что психологи плохо работают, а из-за того, что осужденные их не воспринимают. Я общался с прокурором, и, по его словам, рецидив — свыше 50 процентов. Люди возвращаются в тюрьмы. Это происходит потому, что находящиеся в заключении 2-3 года люди просто не знают, что им делать на свободе. Они отучились работать и не знают, чем себя занять. А в колонии его бесплатно кормят, он там нормально живет, решает какие-то вопросы, может быть, в авторитете ходит.

— Насколько сложно осужденным выйти из колонии по УДО?

— Что бы ни написало руководство колонии по поводу лично человека, который ходатайствует об УДО, основную роль играют суд и прокурор. Даже если у УФСИН нет претензий и замечаний к осужденному, то суд и прокурор смотрят на другие вещи — например, на тяжесть совершения преступления. Фактически комиссия по УДО при УФСИН говорит: да, ребята, все здорово, он [осужденный] — потенциально может освободиться по УДО, но прокурор и судья по-другому смотрят на этот вопрос, основываются на других подходах и критериях. Поэтому они могут просто зарубить ходатайство об УДО, как часто и происходит.

Вот, например, отряд в ИК-8, где отбывают наказание чиновники и силовики. Там сразу видно, что они заточены под УДО полностью. Они исполняют все, что от них требуется. [Экс-директор ФСИН России Александр] Реймер, осужденный за мошенничество, там двор подметает. Любой человек, осужденный по коррупционной статье, рассчитывает на УДО, потому что он выйдет из колонии, откопает под яблонькой оставшиеся деньги, которые не конфисковали, и уедет на свою яхту в Израиле. 

Но тут вступают суд и прокурор, который понимает, что коррупционная статья — это особо тяжкое преступление, и он выступает против освобождения.

— Есть мнение, что процедура УДО — довольно коррумпированная зона, где много места для злоупотреблений. Например, осужденному предлагается за деньги аннулировать замечания, не придираться и написать хорошую характеристику. Вы когда-нибудь об этом слышали?

— Я не исключаю, что такое может быть. Но покупать тогда нужно будет не только УФСИН, но и прокурора с судьей. Эта цепочка довольно длинная, и где-нибудь она даст сбой.

P7230027.jpg

— Чтобы вы изменили в пенитенциарной системе? Как ее можно улучшить?

— Каждый раз, задумываясь об улучшениях и изменениях, нужно помнить, что люди часто совершают очень серьезные преступления. Они приносят очень много горя отдельным людям и целым семьям. Я вот думаю, не получится ли так, что, смягчая условия содержания преступникам и улучшая им там жизнь, в итоге мы добьемся того, что они после выхода на свободу захотят туда вернуться. Почувствуют, что в колониях можно неплохо жить, и начнут туда массово перемещаться. А чтобы туда переместиться — нужно совершить очередное преступление и снова принести кому-нибудь горе. Я думаю, что, прежде чем что-то улучшать, надо для начала улучшить уровень жизни в самой стране, чтобы у людей не было необходимости воровать, убивать и грабить.

— Самая страшная колония в Калининградской области, в которой вы были?

— Они все страшные. Любая колония, любая тюрьма — это страшно. Я всегда испытываю стресс, когда туда захожу, хотя знаю, что через четыре часа выйду. Места лишения свободы страшны сами по себе. Люди, попадающие туда, за короткий срок становятся на одно лицо. Колония обезличивает, там нет индивидуальности, личность сразу убивается.

В СИЗО у людей еще существует вера и надежда — вытянуть счастливый билет и попасть в ничтожный процент оправдательных приговоров. Но потом, когда их этапируют в колонии, я замечал, как взгляды осужденных медленно угасают. Человек полностью смиряется. Да, в колониях сидят люди, которые продолжают писать в разные инстанции с расчетом на то, что их приговор, возможно, пересмотрят. Но это выстрелы в никуда. Система исполнения наказаний если человека взяла, то все — обратного пути нет.

Лица осужденных становятся какого-то одинакового песчаного цвета. Это справедливо и для мужских колоний, и для женской. Я их вспоминаю только по голосу, потому что лица запомнить невозможно.

Текст — Олег Зурман, фото — Виталий Невар — «Новый Калининград»

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter

[x]


Полулегальные методы

Замглавреда «НК» Вадим Хлебников о том, почему власти скрывают от горожан свои планы по застройке.