Художник Кафедрального собора Владимир Чиликин уже шесть лет водит экскурсии в образе Иммануила Канта. Его мастерская — на верхотуре, под тем самым кантовским звёздным небом. Когда поднимаешься по старинной винтовой лестнице, прикасаешься руками к стенам. Думаешь о том, что, возможно, их касались руки великих магистров Кенигсберга. На память приходит цитата о сумрачном германском гении. Те же ощущения в мастерской: посмертные маски Канта и королевы Луизы, шлем Альбрехта, в рамке — билет на последний органный концерт в Соборе «Страсти по Матфею» (исполнял органист Герберт Вильгельми). На стене — его портрет. Дух канувшего в Лету города ощущается здесь материально.
Владимир Чиликин родился в 1970 году, с 6 лет живёт в Калининграде. Учился в художественной школе около зоопарка. Небольшую часть жизни провёл в Польше, посещал частные студии, после окончания средней школы учился в Белоруссии в художественно-реставрационном училище. Два года отслужил в армии. Работал в Германии с частными заказчиками, после находился в творческом поиске, оформлял рестораны в Калининграде, был фотографом и художником-фрилансером. С 2013 года работает в Кафедральном соборе. Водит экскурсии по органному залу, по музею имени Канта. Приводит в порядок экспонаты, монтирует выставки. Воссоздаёт объекты, которые ранее были в соборе, но сегодня утрачены. Пишет для музея портреты значимых персон Кёнигсберга.
— Владимир, перефразируя известную цитату, как вы нашли свою дорогу к собору?
— Интерес к собору у меня с детства. А однажды настал день, который я считаю моментом истины. Шел 1981 год. Я прогуливался около собора, когда увидел, что с одного из боковых окон сорвана сетка. Почувствовал непреодолимое желание влезть внутрь. Ну и влез. Дело было в разгар дня, но там, внутри, сумрак, эхо, звук капающей где-то воды. И тут вижу на одной из стен изображение черепа и грудной клетки. Чувство запредельной жути и одновременно восторга. Кстати, уже повзрослев, нашёл довоенные снимки, и на них — то самое место, оказалось, что это была эпитафия, посвященная маркграфине Елизавете Кюстринской. Муж Елизаветы маркграф Георг Фридрих любил её беззаветно. Я нашёл их портреты работы великого Кранаха. Это была очень красивая пара. После смерти жены Георг впал в уныние, потерял смысл жизни. Приказал на эпитафии изобразить себя напротив покойной супруги. А какое—то время спустя я увидел фильм Кайдановского «Жена керосинщика» — съёмка велась ровно на том месте, где я увидел так потрясшую меня эпитафию. Судьба неотвратимо — шаг за шагом — вела меня к собору...
Прошли годы. На дворе — 1995 год. Я художник-фрилансер. И тут ко мне обращается бригада литейщиков, которые восстанавливали для собора колокола: Александр Невский, Пётр Первый, или 300 лет российскому флоту, и другие. Их тему обозначил Игорь Александрович Одинцов (тот самый, который восстановил собор, вернув его из небытия, и возглавлял с 1992-го по 2015-й годы — прим. автора). Ко мне обратились на предмет декоративной части этих колоколов, и я приступил к работе. Помню, как наблюдал за подъемом колоколов на башню: в городе не оказалось таких высоких кранов, и пришлось придумывать дополнительную стрелу и разбирать кусочек стены, чтобы доставить их внутрь.
— Хорошо помню это колоритное время радикальных перемен и горячих споров. В частности, какие копья ломались на предмет качества реставрации наружного облика собора. И звучали мнения о том, что реставрационные работы — это кустарщина и кич.
— Да-да, так оно и было, целые манифестации проводились у стен собора. На самом деле был просчитан каждый шаг. К работам были привлечены историки и реставраторы из Германии и Санкт-Петербурга. Каждый день велись скрупулёзные расчёты — вплоть до миллиметра.
— Слышала, что Игорь Одинцов обращался к англичанам на предмет компенсации ущерба от бомбежки 1944 года...
— Было такое дело. В Калининграде проходило мероприятие, на котором присутствовали представители английских бизнес-структур, Игорь Александрович принимал в нём участие. И вот, недолго думая, он берёт микрофон и говорит: дескать, господа, не хотите ли помочь в восстановлении собора, уничтоженного вашей бомбардировкой? И деньги таки пришли!
— И вот в те самые горячие годы вы приступаете к работе в соборе...
— Случилось так, что в ту пору я подружился с ведущим органистом собора Артёмом Хачатуровым. И как-то он мне говорит: «Слушай, ты отлично рисуешь, давай я предложу Игорю Александровичу взять тебя в штат». И предложил. И Игорь Александрович меня взял... дворником.
— Амбиции не взыграли?
— Нисколько. Это была «проверка на вшивость». Мне вручили метлу и ключ от могилы Канта. Представляете себе — у меня в руках метла, но ведь мету я не территорию ЖЭУ, а захоронение величайшего философа в истории человечества. Ну, а в один прекрасный день Игорь Александрович мне говорит: «Всё, откладывай метлу в сторону, пошли делом заниматься»...
— Дело заключалось в том, чтобы заполнять пустующее на тот момент колоссальное и многосоставное пространство собора?
— К тому времени, как я приступил к работе, в воссоздании внутреннего образа собора очень многое сделал замечательный скульптор Фёдор Алексеевич Мороз. Чего только стоил восстановленный его руками уникальный раритет — купель Святого Олафа. Это вместительная гранитная чаша, украшенная барельефами. После войны тринадцать фрагментов купели были обнаружены возле владений какого-то генерала. Потом многострадальные осколки перенесли во внутренний дворик университета, где они долго стояли, открытые всем стихиям. Но потом их перевезли в собор, и за дело взялся Фёдор Алексеевич. Конечно, помогли сохранившиеся архивные снимки начала двадцатого века. Трудился мастер самоотверженно. В результате тяжёлой работы, которую он проводил без защитной маски, заработал неизлечимую болезнь лёгких и повредил спину.
А моей первой большой работой стало восстановление портретов магистров, которые были похоронены в соборе. Подлинники погибли в пламени британской бомбежки.
— Случались моменты озарений, открытий мира?
— Когда оказываешься в этом месте силы, представляешь, кто здесь был, кого крестили, каких людей видели эти стены, озарение неизбежно. А в 2014 году случилась экстремальная история. Начался сильный ураган с дождём. На крышу вела деревянная лестница, которую сорвало порывом ветра. Падая, лестница пробила крышу прямиком над органом. Представляете себе — льются потоки воды на бесценный орган, который на 70 процентов состоит из дерева? Это была катастрофа. Все в шоке. И тут на меня нашло некое наитие: хватаю какой-то железный прут, залезаю на крышу. Антураж добавляет драйва: гром, молния, проливной дождь и бешеный ветер. Пробиваю слив, и вода тут же перестаёт капать. Я нашел какую-то пластину, дырку закрыл. Потом мы с Артёмом вынимали промокшие трубы и сушили их. Можно эту историю назвать озарением? Наверное, можно, особенно если учесть, что я панически боюсь высоты (смеётся).
— Иммануил Кант, по сути, стал вашим альтер эго. В мастерской — два бюста философа вашей работы. И вот уж шесть лет, как вы водите экскурсии в образе Канта. Что интересного узнали о легенде в процессе подготовки к этой деятельности?
— Действительно, приступая к этой работе, прочёл о Канте всё, что только было возможно. Например, воспоминания Карамзина и дипломата Муравьёва-Апостола — отца будущего декабриста. Они оба в бытность в Кёнигсберге получили аудиенцию у Канта. Так вот, Муравьёв-Апостол отметил, что улыбка Канта напомнила ему улыбку Вольтера. Это очень интересное замечание. Ведь, подобно Вольтеру, Кант был энциклопедически образован: читал лекции в университете по тринадцати дисциплинам! И опять-таки, подобно Вольтеру, был филантропом. Очень многим написал рекомендательные письма, после чего их карьера пошла вверх. Был, как сейчас сказали бы, демократичен. Мог попить чаёк с графиней Кайзерлинк, а потом зайти в таверну и пообщаться с грузчиками и моряками.
Уже умирая, распределил между близкими людьми все свои доходы. В частности, своему слуге Мартину Лямпе назначил пенсию до конца его дней. Ещё при жизни содержал семью скончавшегося брата.
Гениальную характеристику Канту дал Карамзин: «Всё в доме у Канта просто, кроме его метафизики!» Когда шили для меня костюм философа, скрупулёзно изучали все мельчайшие детали. Костюм сшила костюмер театра кукол Арина на основании тщательного изучения изображений, которые я ей приносил. В прежние времена обожал в этом костюме бродить по исторической части Гданьска. Это было непередаваемое чувство!
— «Работая» Кантом, позаимствовали какие-либо его привычки и черты характера?
— Ещё как позаимствовал! Например, его перфекционизм. Он не мог сосредоточиться, если студент был неопрятен, его безумно раздражали грамматические ошибки в письмах. Как-то снимался исторический сюжет, в котором я был задействован в образе Канта. Стараясь следовать исторической правде, сутулился, опираясь на трость. И что вы думаете — съёмка прошла, а я в течение долгого времени не мог разогнуться — пришлось брать больничный.
Так же как Канта, меня шокируют небрежность и недобросовестность. Например, меня безумно раздражают люди, которые ходят вокруг собора, имитируя якобы тевтонских рыцарей.
— Сняли с языка: всегда с недоумением смотрю на смешных персонажей, напяливших на себя что-то немыслимое. Как-то даже видела «тевтонца» в кирзовых сапогах...
— Ведь, казалось бы, не так уж сложно ознакомиться с темой. Откройте интернет и посмотрите. Для меня примером добросовестности был многим известный Эдуард Киласов — он же сэр Эдвард Бранденбургский. Он здесь еще при Одинцове работал. У него всё было аутентично — каждая завязочка, даже рог, в который он трубил. Он был очень живописен и вызывал истинное восхищение...
— Очевидно, другие действуют по принципу «турист всё схавает»...
— Увы, это так.
— Какие самые интересные сакральные места собора?
— Конечно, самое сакральное место собора — заалтарное пространство или княжеский склеп. Это эпитафии двух великих магистров Тевтонского ордена. Один из них — Альбрехт Бранденбургский — последний великий магистр ордена и первый герцог Пруссии. Этот человек оставил яркий след не только в истории Пруссии, но и всей Европы. Он провёл многочисленные реформы. При нём в Пруссии открывались школы, а в 1544 году появился всем нам известный университет. Именно в честь магистра он получил своё название — Альбертина. Первое здание университета находилось совсем недалеко от собора.
— Эпитафии не сохранились. Но останки на месте?
— Я думаю, да. Только в них теперь не разобраться. Тут ещё в 1812 году французы глумились над могилами. Потом была война. В наше время, когда строили туалет возле собора, вырыли котлован, а там гробы в ряд лежат друг на друге. Приезжали специалисты из Москвы, что-то зафиксировали и уехали. Но системной работы по изучению останков никто не вёл
— Мне кажется, уместно было бы восстановить эпитафии Валленродам — создателям легендарной библиотеки.
— Согласен с вами. Правда, у нас, к сожалению, нет ни одной книги из этого собрания. Около трёхсот томов из собрания Валленродов сегодня хранится в БФУ. Они есть также в нескольких городах Польши и в Москве в Академии наук. Как-то раз один том предложил нам частник, но этот том, увы, оказался подделкой....
— Часть собора по сей день закрыта для посетителей. А для вас в нём остались загадки? Какие-то новые пространства откроют для туристов?
— У нас по всему собору — замурованные двери в стенах, за ними какие-то ходы. В самих стенах — узкие лестницы и тоже ходы, ведущие непонятно куда. Неподготовленный человек может заблудиться. Ходят упорные слухи, что существует подземный ход из собора в Королевский замок. Не могу подтвердить, так ли это. Точно знаю, что было подземное помещение, где складировались саркофаги с умершими государственными деятелями. Но пока собор стоял в забвении почти 50 лет, всё было разорено и растащено...
— Неоднократно слышала истории о том, что ночных сторожей тут пугают какие-то загадочные звуки. Не страшно засиживаться допоздна?
— Органист Артем Хачатуров, который любил репетировать до полуночи, рассказывал, что неоднократно чувствовал на себе чей-то взгляд, хотя был в соборе один. А в 2009 году видеокамера в три часа ночи зафиксировала полёт некой субстанции, которая становилась сначала чёрной, потом белой. Что-то такое точно есть. Ведь здесь столько захоронений, и их серьёзно повредили. Но я спокойно работаю до полуночи и никаких страхов не испытываю. Я отлично понимаю, что абы кого здесь не хоронили. В этих стенах покоятся только приличные люди. Это соображение очень успокаивает (смеётся).
— Очевидно, что огромная территория собора во многом ещё терра инкогнита и работы над воссозданием этого шедевра хватит ещё на много лет. Что мечтаете воссоздать?
— Моя мечта — воссоздать живописную эпитафию придворного советника герцога Альбрехта Прусского Ганса фон Нимпша (Nimptsch 1476 — 1556). Автор — придворный художник герцога Альбрехта Генрих Кёнигсвизер, подлинник хранится в Ольштыне. На этой эпитафии поражает первое живописное изображение Кёнигсберга 1557 года! А ещё есть мечта — издать книгу по эпитафиям как объектам истории и архитектуры, благо материалов собрано много...
Текст: Лариса Никитина, фото: Юлия Власова / «Новый Калининград»
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2025