Как Гришковец съел собаку

Сидевшая за моей спиной женщина громко всхлипнула и начала смеяться. «Чешка», — машинально отложилось в голове, потому что смех раздался через несколько секунд после того, как начала смеяться я сама. За эти несколько секунд прозвучал перевод очередной фразы моноспектакля Евгения Гришковца «Как я съел собаку». Зал хохотал и подозрительно шуршал бумажными носовыми платками, громко хлопал в ладоши и замолкал, вслушиваясь в каждую фразу. Начинали русские зрители, эхом им вторили чехи.
«Профиль»: Скажите, Евгений, а вы не боялись, что при выступлении в других странах потеряется смысл или нюансы спектакля при переводе?

Евгений Гришковец: Нет. Я знал, что что-то потеряется. Любой перевод — это компромисс. Но хотелось, чтобы это был не перевод канонического текста, а новый вариант спектакля. И это удалось. В данной ситуации переводчик — почти персонаж спектакля. Во всяком случае, для зрителей — точно. Во Франции, к примеру, или Финляндии, спрашивают: «Как вы это играете без перевода?» Они не представляют себе, что я могу быть на сцене совершенно один, без некоего собеседника. То, что идет за границей, — это не перевод спектакля, это, скорее, другая его редакция, совсем другой вариант. Который по отношению к первоначальному тексту компромиссен.

«П.»: Вы в Чехии в четвертый раз. Вам нравится Прага?

Е.Г.: Нет. Мне не нравится Прага и не нравится Будапешт. Я не люблю города, переполненные туристами, и города, где есть сильный диссонанс между красотой фасада и внутренним содержанием города. Я нахожу, что в Праге это сильно чувствуется. В Будапеште — еще сильнее.

Чехи и смеялись, и грустнели во время спектакля практически в тех же моментах монолога Гришковца, что и русские. «Я вспомнил, как меня будили в школу, как хотелось закрыть глаза и стать совсем маленьким, каким холодным был снег на улице, когда выходил из подъезда рано утром», — поделился впечатлениями один из самых известных адвокатов Чехии.

«П.»: Ваш спектакль — грустный. Это фактически исповедь человека, для которого начался кризис среднего возраста. В самой этой тональности есть некая автобиографичность?

Е.Г.: Сам кризис среднего возраста я, конечно, переживал. И в этом смысле что-то автобиографичное в этом есть. Но этот спектакль смотрят и люди молодые, которым совсем невдомек, что такое кризис среднего возраста. Да им и не надо, они еще доживут до него и в полной мере его испытают, где бы они ни жили — в Ницце, Лос-Анжелесе или в Москве. Но этот спектакль не о кризисе среднего возраста. Этот спектакль все же счастливый.

«П.»: А что в нем автобиографичного?

Е.Г.: Это все-таки совсем не исповедь. Это автобиографическое произведение, но при этом я ничего сугубо личного не сказал. Пожалуй, в нем есть одна-единственная только моя история — это как раз про то, как я сидел и ел собаку с неким Колей И.

«П.»: Оно так и было — на камбузе корабля, ночью, с соусом?

Е.Г.: Да, так оно и было. Все остальное: как идет человек в школу, как он взрослеет, как ждет дня рождения — можно, конечно, назвать автобиографичным, но, скорее, это нечто, что пережили все, это такая универсальная биография.

Евгений Гришковец родился в 1967 году в сибирском Кемерово, оттуда же ушел служить на Тихоокеанский флот. Закончил филологический факультет университета, занимался самодеятельностью, в 1991-м создал студенческий театр «Ложа» и за 7 лет поставил 10 спектаклей.

«П.»: Когда вы занимались самодеятельностью, вы сознательно это делали? Я имею в виду — вы исходили из того, что это может стать вашей профессией?

Е.Г.: Нет, нет — и вообще, то, что я буду зарабатывать себе на жизнь, играя спектакли, на самом деле мне было не ясно до 2000 года. Это очень быстро произошло. Раньше все предполагали, что мне придется это оставить, потому что это просто не приносило никаких денег и всеми моими родственниками, да и мной самим воспринималось как такое очень неудобное для жизни занятие.

«П.»: Но что-то ушло с самодеятельностью?

Е.Г.: Знаете, я сейчас понимаю, что самодеятельность — это было просто счастье. Те чувства, которые я испытывал тогда, конечно, несравнимы с тем, что я испытываю сейчас. То счастье было гораздо сильнее, то было бескорыстным, во всем том было много случайного, безответственного такого, прекрасного.

В 1998 году начал назревать кризис жанра. Надо было либо заниматься театром всерьез, либо искать другие дороги. Евгений переехал в Калининград, но не оставлял мысли о Москве. История о том, что спектакль «Как я съел собаку» впервые был показан 17 зрителям в курилке у буфета в Театре Российской армии в ноябре 1998 года, а на следующее утро Евгений проснулся знаменитым, стала легендой. В 2000 году Евгений получил за эту постановку театральную премию «Золотая маска» в двух номинациях — «Новация» и «Приз критики».

«П.»: Приходилось сталкиваться с комментариями к вашим спектаклям и вашей деятельности, что, дескать, вместе со спектаклями с Гришковцом началось возрождение российского театра, театрального искусства…

Е.Г.: Я не могу это комментировать. Я в возрождении не принимал участия.

«П.»: А вам часто приходится отвечать на банальный вопрос: «Как вы можете оценить, скажем, современное состояние российского театра?»

Е.Г.: Довольно часто. Но я никак не могу оценить, я ничего в этом не понимаю. Я являюсь частью этого театра, а часть не может рассуждать о целом, об этом должны говорить критики. Если для критика-театроведа театр — это некий сад, то я — одно из деревьев в нем, так что я могу видеть только то, что вот меня окружает.

«П.»: Вы не считаете, что те, кто вас критикует, просто недопоняли того, что вы сделали?

Е.Г.: Статьи же, в которых ругают, бывают разными, часто авторы этих статей не разбираются в самом художественном смысле спектакля, чаще всего берут некую тенденцию и пытаются к ней меня привязать. Или говорят: «Он не такой хороший, как был предыдущий» и всегда сравнивают меня с тем, который был, там, образца 98-го года. Это глупо и неплодотворно.

«П.»: Вы как-то сказали, что вы уже немодный писатель. Это как-то вас задевает?

Е.Г.: Нет, я уже просто прошел период «модности». Сейчас я уже просто часть театрального истеблишмента и театрального контекста, часть общего культурного контекста. Я в нем нахожусь, и все. А мода — это другое, то,что весьма быстро появляется и весьма быстро исчезает.

На фестивале радиоспектаклей в Вене германская постановка пьесы «Как я съел собаку» получила три первые премии: лучшая пьеса; лучший исполнитель; лучший перевод.

«П.»: Вы заняли свое место в этом театральном истеблишменте. Вы популярны, вами восхищаются, вас цитируют, вас критикуют. Как вы относитесь к своим фанатам?

Е.Г.: Фанаты есть. К ним отношение сложное. А к той публике, которой я нравлюсь, к людям, которым нравится то, что я пишу, к тем, которые покупают билеты на мои спектакли, кто покупает книги и читает их, я отношусь с огромным уважением, почтением, вниманием и очень ответственно.

«П.»: А именно?

Е.Г.: Я не снимаюсь в дурацких сериалах, не участвую в идиотских ток-шоу, в каких-то таких мероприятиях, в которых можно было бы поучаствовать за деньги или просто из любопытства. Я очень опасаюсь принять участие в чем-то неблаговидном, в том, что нанесло бы удар по доверию ко мне вот тех самых людей, которые любят то, что я делаю. А фанаты — это другая история. Это немножко неадекватное что-то, истеричное, к чему мне относиться сложно. И я опасаюсь фанатов.

«П.»: Артисты часто участвуют в избирательных кампаниях. Для вас это возможно?

Е.Г.: Я не артист. Я не исполняю чужих текстов, я не исполняю чужих ролей, я не исполняю задач, которые передо мной ставят. И еще: я не участвую в чужих инициативах. Все, что я делаю, я делаю по собственной инициативе. Я снимался в паре фильмов и очень хотел бы играть в кино, но только не предлагают тех самых сценариев, в которых я хотел бы участвовать. А у артистов совсем другая история. Они все время участвуют в чьих-то инициативах. Они вообще безынициативные люди. Артисту какая разница: то ли он участвует в политическом каком-то процессе, то ли он играет в каком-то кино — он все равно исполняет роль. А я ролей не исполняю.

«П.»: А для вас как для личности допустимо ли участие в выборах в пользу какой-то партии?

Е.Г.: Вряд ли. Я не вижу пока такой возможности. Другое дело, что политическая ситуация в стране может настолько измениться, что та самая моя гражданская позиция потребует каких-то более решительных действий. Вернее, так: мое гражданское мнение может стать более активным. Но я не буду примыкать к какому-то политическому движению.

«П.»: Что должно было бы произойти в стране, чтобы вы активизировали свою гражданскую позицию?

Е.Г.: Это очень сложно. Понимаете, в каком случае я могу говорить? Когда меня спрашивают. Но вот меня спрашивают или то, что я отвечаю в виде интервью, это не публикуют или не показывают по телевизору.

«П.»: Почему?

Е.Г.: Потому что это не проходит цензуру. Сейчас еще кроме цензуры включилась самоцензура разных главных редакторов, которые руководят своими СМИ. Но это такая… неприятная тема.

«П.»: Вы сказали, что хотели бы сняться в каком-то фильме, который будет вам интересен? А что это за фильм?

Е.Г.: Кто ж знает-то? Просто какое-то кино, которое еще не снято. Какой-то такой сценарий, который я прочту и пойму, что хочу в этом участвовать. К тому же предложение должно исходить от того режиссера, которому я доверяю. Вот я снимался в фильме Алексея Учителя «Прогулка» и совершенно об этом не жалею.

«П.»: А у этого сценария есть какие-то параметры?

Е.Г.: Нет. Даже трудно себе представить. Но точно — не сериал.

«П.»: Ваш герой вспоминает, как его будили в школу по утрам, как тяжело было вставать, как приятно было думать о том, чтобы не идти в школу. А вы, просыпаясь утром, думаете о чем-то приятном? Мечтаете о чем-то?

Е.Г.: А вы можете ответить на этот вопрос? Я — нет, я не могу. О том, о чем человек на самом деле мечтает, он никогда не говорит. Причем человек чаще всего мечтает о том, чтобы получить ту или иную работу, чтобы ему дали гражданство в той или иной стране или еще о каких-то таких простых вещах: чтобы повысили зарплату, чтобы удалось добиться той или иной женщины. Но об этом он говорить не станет, потому что это находится, во-первых, в области сокровенного, во-вторых — в области возможного. Если это находится в области возможного, то он об этом говорить не станет. Если это невозможно, то тогда… К примеру, я хотел бы совершить кругосветное путешествие или еще чего-нибудь.

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter