На следующей неделе в столице выйдет новая книга Евгения Гришковца “Реки”. Этот разговор состоялся назавтра после его “Дредноутов” на сцене нашего театра и за полчаса до того, как он вышел к норильчанам, чтобы впервые прочитать главы из своей повести о Сибири.
На “Дредноутах” так же перехватывало горло, как и на прошлогодних норильских показах Гришковца — знаменитых “Как я съел собаку” и “ОдноврЕмЕнно”. Театр Гришковца, где он един во всех лицах, — это то, в чем современный человек нуждается больше всего. Перечислять те главные вещи, без которых задыхается даже с виду самый благополучный из нас, не стоит. Своих эмоций, пережитых на спектаклях (можно ли их так называть?) Гришковца, я описать не в силах. Просто встречаешь родную душу, которая всё про тебя знает, сила непонятного духовного ветра разгоняет кровь, кажется, что рождаешься снова — для лучшей, настоящей жизни... После “Дредноутов” меня застала в таком состоянии одна знакомая — славная женщина, она очень переживала — ну что вы в этом Гришковце находите. Она ничего не почувствовала, и я не знала, как поделиться с ней своим счастьем. Гришковец позднее сказал мне, что на сцену он выходит, чтобы получить свою долю счастья и любви.
– Евгений Валерьевич, публика везде разная, и вы от всех ждете понимания?
– Публика в основном вся одинаковая, редко бывает, что человек так реагирует на спектакль. Есть люди, которые очень обижаются на то, что я делаю. Гневаются, например, что в спектакле “Как я съел собаку” рассказываю от их имени какие–то сокровенные вещи. Например, вдова Григория Горина терпеть не может то, что я делаю, она говорит об этом с гневом. Но мне не очень интересно, когда кто–то гневается, выяснить природу этого гнева. Я же в очень высокой степени уверен в том, что делаю. Я встречаюсь с этим, поскольку всё время обращаюсь к жизненной норме в себе, и также меня интересует человеческая жизненная норма, но нормальность возникает в очень редких людях...
– Наверное, вам всё же неприятно было бы узнать, что один из учителей истории поставил бы вам за спектакль “Дредноуты” двойку с минусом...
– Я не люблю учителей в школе... Нет, у меня были прекрасные учителя, только не в школе, я там не был счастлив. Я понимаю, что эта профессия нужна, она необходима, как профессия офицера или милиционера, но школа ужасна тем, что там маленький человек впервые встречается с государством в лице учителя. И самые любимые слова — “у меня 26 детей в классе, я не могу вашего ребенка занимать отдельно” — это самые страшные слова, эти слова — уже политика. Я могу об этом говорить смело: мой дед был директором школы, бабушка — учительницей, я знаю, о чем говорю. Счастье во мне было не благодаря школе, а только вопреки. Институт школы — это первый государственный институт, с которым ты встречаешься в своем детстве. И дети начинают лгать, изворачиваться, начинают вести себя так, как любой человек начинает вести себя с государством. Ведь мы все ощущаем государство как что–то внешнее, как снег, нелётную погоду. Я удивился тому, что наши государственные деятели, которые сами пишут законы, относятся к государству, как к чему–то стороннему и не находящемуся у них внутри, и нарушают те же самые законы, которые сами пишут. Конечно, необходимы некие правила в жизни государства, которые я сам соблюдаю, я вполне гражданин своей страны.
– По вашему герою, особенно в “Дредноутах”, ощущаешь, что как–то неуютно современному мужчине в семье...
– Мне самому не очень симпатичен этот герой, особенно когда так говорит о семье. У него не всё там благополучно. Но нет, это не норма. Персонаж спектакля может как угодно далеко уходить от нормы и быть вообще ненормальным человеком, но в спектакле должна содержаться норма, которую я ставлю. Есть огромное количество современных произведений, в которых норма человеческих отношений полностью отсутствует, всё ненормально в тексте произведения. А для меня важна именно норма, и если человек отклоняется, то чувствуется мучительное отклонение от этой нормы, и то, что для него это мучительно — то, что у него так в семье...
– А что для вас дом, семья?
– Это моя крепость, необходимость. Если бы не было жены, дома, детей — для чего мне тогда трудиться, зарабатывать деньги и вообще делать что–то? Нет, в этом нет жертвы, есть фактический смысл. Можно сильно запутаться в собственных мотивациях поступков, очень сильно устать, но наличие детей, семьи, жены и всего, что я люблю, — то бесспорное, ради чего надо что–то делать. Конечно, я эгоист, и мне всё это необходимо — и эти спектакли, и успех, и творчество изнурительное. Но всё равно в итоге — вот есть семья — и всё очень просто и прекрасно.
– Вы назвали “Дредноуты” пьесой для женщин... Женщина, та, что навсегда, — она существует, какой она должна быть?
– Точно непонятно — какой она должна быть. Уж сколько раз я убеждался... Есть у меня друзья, которых можно назвать ловеласами, я очень хорошо знаю тип женщин, который нравится моему товарищу, но всегда он влюбляется совершенно не в таких.
– У вас новый контракт на пятьдесят спектаклей в Париже. Вы для иностранцев как–то иначе играете?
– Играю так же, другое дело, что с переводом. Для меня фигура переводчика крайне важна. Я понимаю, что они слышат не меня, а моего переводчика Арно или Штефана... Найти хорошего переводчика — это всегда счастливый случай. Человек должен быть такой, чтобы понимал и любил этот текст, был больше, чем переводчик, просто персонаж спектакля...
– Вы часто читаете свои вещи публике?
– Нет, я воспользовался случаем. Символично, что этот текст впервые прозвучит в Норильске — абсолютно экстремальном, тяжелом городе для жизни. И то, что я буду говорить, будет присутствовать здесь в жизни в виде квинтэссенции. Я тоже родился и вырос в Сибири, в суровом промышленном Кемерово, но там хоть деревья растут... Я уже читал “Реки” друзьям на дне рождения, после “Дредноутов” это стало традицией — сообщить то, что я сделал за прошедший год и чего еще не знает публика.
– Знаете, на сцене вы абсолютно родной человек. С вами обновляешься. А так с глазу на глаз всё гораздо труднее. Мне достаточно того, что вы делаете на сцене, хорошо вас чувствую там. Наверное, все эти разговоры совсем не обязательны...
– Я вообще уверен, что интервью — вещь не обязательная. Это лишь комментарии частного человека. Моё мнение о жизни ничем не ценнее мнения тех людей, которые приходят на мои спектакли. Общения на сцене, действительно, всегда достаточно. Просто есть формы вежливости — общения с миром в виде интервью, передач и прочего, хотя это такие же странные формы вежливости, как то, что принято держать нож в правой руке, а вилку — в левой... Их надо соблюдать, чтобы оставаться приличным и не закрытым для общения. А закрытым мне быть не нравится. Конечно, в идеале должно быть достаточно книжки или спектакля. Это правда. И встреча с публикой, когда люди приходят в гримерную, — излишняя, её не должно быть. Я понимаю, что человек, приходя ко мне в гримерную сказать, какой я молодец, тут же лишается впечатления от спектакля.
– Интересно, вы в дороге пишете?
– Для этого мне надо быть дома, в идеальных условиях, уважаю тот труд, которым занимаюсь, и выделяю для этого специальное время. Я два месяца в этом году не играл ни одного спектакля, был выключен телефон, я занимался написанием повести.
– А что это за пьеса “...по По”?
– У нас с Максимом Сухановым в конце мая выйдет довольно светский и элегантный спектакль по мотивам Эдгара По. Но вряд ли мы покажем его у вас, потому что Максим не летает на самолете. Хотелось бы в Норильск привезти “Планету”, в которой я играю с актрисой Анной Дубровской, это спектакль о любви...
– Да у вас всё о любви... Вы когда в “Дредноутах” сигнальными флажками замахали — я окончательно всё про вас поняла...
– Я в этот момент сам почти всегда плачу, потому что особенно сильно чувствую, как мне жалко этих моряков. И это такое прекрасное, удивительное ощущение. Или когда я стою перед огромным залом, заканчиваю спектакль “Одновременно” и держу эту бумажную звездочку в руках, чтобы загадать желание. И я же вижу этих солидных людей в галстуках, лысых мужиков... О, как все смотрят на эту маленькую бумажку, и какие они прекрасные! Я вообще не мистический человек, не верю в эти энергии и энергетики, но в этот момент я чувствую, как люди прекрасны, они абсолютно бескорыстно загадывают какие–то желания. Это момент единения, и зал производит на меня прекрасное впечатление оттого, что пришли такие прекрасные люди...
– Вы сами что тогда загадываете?
– Нельзя говорить. А вслух говорятся те желания, которые человек воспринимает как несбыточные — “как бы я хотел иметь один авиабилет на все самолеты, много денег...”. И когда он это говорит, он понимает, что этого никогда не будет...
– В небо часто смотрите?
– О, да! Я в Калининграде, где сейчас живу, сделал мансардную квартиру — там большие окна от пола до потолка, у меня сплошное небо. В Калининграде из–за близости моря очень много кучевых облаков, и они всё время в движении, я на небо смотрю часами. Я вообще без неба не могу...
А ПОТОМ ГРИШКОВЕЦ читал нам со сцены Центра культуры главы из своих “Рек”. Читал больше, чем планировал, потому что мы хорошо понимали друг друга. Это было про всех нас, про Сибирь, страну, Север, про то, как мы одиноки и как хотим тепла, любви и понимания.
Ирина ДАНИЛЕНКО. Фото автора.
P.S. Большое человеческое спасибо Фонду культурных инициатив за то, что Евгений Гришковец стал другом нашего города.
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024