Экономист Михаил Дмитриев стал широко известен после того, как предсказал волну политических протестов в России 2011–2012 годов. В 2018 году он с коллегами обратил внимание на перелом в запросах россиян. Они больше не хотят стабильности и готовы рисковать, констатировал эксперт. В середине сентября Дмитриев приехал в Калининградскую область, чтобы прочитать на форуме им. Франца Кафки и Джорджа Оруэлла лекцию о том, как радикально цифровизация поменяет наш жизненный уклад и почему он станет похож на первые общества на земле. «Новый Калининград» приводит основные тезисы выступления.
Последние изменения, связанные с цифровизацией, носят такой взрывообразный характер, что, по сути дела, подрывают основы экономической теории. Об этом не очень любят говорить сами экономисты. Они очень часто смотрят в прошлое, чтобы смоделировать будущее. Но они смотрят не совсем в то прошлое, в которое надо смотреть.
Сейчас растет кумулятивное накопление данных, и они растут по экспоненциальной кривой. Мы находимся накануне этого «взрыва». Многие экономисты до сих пор уверяют, что информация в этом виде — это не экономика, экономика — это про материальные активы, которые можно уронить себе на ногу. Жизнь показывает, что это не так.
Вложения в нематериальные активы начинают превосходить вложения в материальные. Все что касается материального потребления, капитала и взаимоотношений по поводу обмена материальными ценностями, внезапно уходит на второй план. Нематериальные активы сейчас по объему инвестиций существенно превышают материальные, но совсем недавно — в 1995 году, — они были ничтожны.
Появилось немного компаний — информационных лидеров. The Winner Takes It All (Победитель получает всё). В этой сфере небывалая концентрация капитала, ресурсов и активности. Наибольшие игроки концентрируют у себя наибольшую часть рынка, монополизируют его. По данным The Economist, доля капитализации 5 крупнейших хайтек-компаний в общей капитализации S&P500 сейчас превысила все исторические рекорды, в том числе бум доткомов. И это еще не конец. Скорее всего, концентрация пойдет дольше.
Цифровизация, от которой экономисты отмахивались еще 25 лет назад, начала менять ключевые понятия экономики, с которыми мы живем: работа, деньги, инвестиции, собственность, конкуренция, социальная защита, страхование и пространство.
Цифра вытесняет молоток
Экспоненциальное накопление знаний приводит к двум последствиям:
1. Дематериализация. Наибольшее количество транзакций начинает совершаться с нематериальными ценностями, да и не с ценностями вовсе: значительная часть информации не оценена в деньгах и, возможно, никогда не будет оценена в деньгах и не будет монетизироваться. Оттого эта деятельность без денег, она не перестает быть экономной.
2. Демонетизация. Сейчас делается все больше транзакций, которые по каким-либо причинам нерационально измерять в деньгах. Всеобщий эквивалент Адама Смита, который учил, что без денег не может быть рынка, уходит в прошлое по мере того как цифра заменяет молоток.
Доля стали и нефти в мировом ВВП — основы индустриальной экономики — уже к 2015 году упала до исторических минимумов за последние 50 лет. Скорее всего, это падение продолжится, и это к вопросу о том, сможет ли Россия дальше развиваться как нефтяная держава.
До недавнего времени доля денежных материальных потоков во внешней торговле (инвестиции, торговля товарами и монетизированными услугами) росла намного быстрее мирового ВВП. Потом случился кризис 2008 года и расти эта доля перестала. Перестало расти все, что видит старая экономическая статистика. McKinsey обнаружили увеличение перемещения людей (туризм, миграция, учеба и прочее) и бешеный рост трансграничных информационных потоков. Была оценена потенциальная денежная стоимость этих немонетизируемых потоков. В результате доля услуг в мировой торговле возросла более чем в 2 раза. Услуги из забитой падчерицы торговли превзошли долю торговли товарами.
Сейчас в мировой статистике идет пересчет вклада нематериальных активов. До сих пор затраты на нематериальные инвестиции учитывались как расходы, но не учитывались как капитал. Германия и большинство стран «Большой семерки» уже пересчитали свой ВВП. Россия — нет. Для того чтобы Россия стала пятой экономикой мира, обогнав Германию, не нужно делать ничего. Приоритетный национальный проект уже осуществлен, указ президента уже реализован. Достаточно пересчитать наш ВВП по методологии системы национальных счетов с учетом немонетизируемых цифровых потоков.
В чем ошибся Адам Смит
[Один из основоположников экономической теории] Адам Смит предполагал, что все отношения в первобытных обществах — это отношения спотового обмена. То есть люди не доверяют друг другу. Если у тебя есть овцы, а тебе нужно купить для них зерно, то ты можешь обменять одну овцу на зерно. Так происходит спотовая сделка. А что произойдет, если это «двойное совпадение» не будет работать и владельцу зерна нужна не овца, а топор? Тогда необходим сложный бартер или клиринг (Адам Смит исключал такого рода отношения). Либо же возникают деньги как всеобщий эквивалент. Получалось здорово: отдаешь две монеты владельцу зерна, получаешь зерно, а он за монеты покупает топор. Но потом появилась наука антропология, которая исследовала доаграрные общества охоты и собирательства, которыми оперировал Адам Смит, и она не подтвердила распространенность таких отношений. Они либо возникали как периферийные, либо не существовали.
Как показывают современные исследования, отношения в доаграрных обществах базировались на безденежной основе и не носили характера спотового обмена: овец не меняли на зерно. В большинстве доаграрных обществ существовала сложная система немонетизируемых обязательств. Если человеку была нужна овца, он приходил к соседу и говорил: «Дай мне овцу». Это подразумевало, что потом ты сможешь что-то взять взамен, например зерно, когда оно тебе понадобится, и тебе не смогут отказать. Безусловно, были шкалы эквивалентов и за стадо овец нельзя было платить одним топором, но все эти соотношения не были строгими с точностью до копейки. Эквивалентности были очень приблизительными.
По теории экономики деньги должны были появиться как минимум в ранних аграрных обществах. Но в ранних аграрных обществах Месопотамии была система виртуальных кредитных отношений. Обязательства носили характер аграрного года. Крестьянин в долг получал ресурсы, пока не собрал урожай, и потом этот урожай отдавал, рассчитываясь с долгами. Меры обязательств и стоимости записывались на глиняных табличках. Но денег в обороте не было. Серебро и золото использовались как средство накопления и в качестве предметов роскоши.
Если верить Карлу Марксу, то в международной торговле без денег нельзя было обойтись. Это не так. Большая часть торговли трейдеров глобального Средиземноморья — феникинян и Карфагена — базировалась на сложных кредитных отношениях. В каждом порту были клиринговые дома. Система расписок и обязательств действовала по всему Средиземноморью, и деньги практически не участвовали в обмене.
Деньги возникли в первых военизированных империях (империи Ашока в Индии, Афины и Рим) примерно в одно и то же время — 600 лет до нашей эры. Нужно было кормить армию, которая завоевывала новые территории. На новых территориях не было доверия и, соответственно, кредитных отношений. Поэтому нужно было найти что-то, чем военные могут расплатиться, чтобы кормить армию и получать необходимые ресурсы. Деньги же можно было собирать в качестве налогов и платить армии.
Все это продолжалось примерно до 600 года нашей эры, а потом закончилось. Раннее средневековье было эпохой виртуальных денег. В ирландских судебных книгах и книгах по налогообложению и сборам записи велись в древнеримской монете, которая тогда вообще не обращалась. Отношения между большинством производителей базировались на долговых расписках. Это были деревянные палочки, на которых делались нарезки со всех сторон, и потом палочка разбивалась пополам. Чтобы убедиться, что должник должен столько-то, а кредитор имеет право требовать эту сумму, нужно было просто совместить две части этой палочки. Эта система отлично работала вплоть до эпохи великих географических открытий. Деньги не играли никакой роли.
В индустриальную эпоху металлические деньги заменяются кредитными и становятся все более виртуальными. И вот мы приходим к эпохе цифровизации. Во многих цифровых транзакциях монетизация не нужна, она происходит в конце цепочки. Гораздо выгоднее осуществлять натурные сделки: ты получаешь услуги Google, а он собирает информацию с тебя, как-то ее использует и в каком-то виде монетизирует. Виды деятельности, связанные с немонетизируемыми транзакциями, растут. Это не значит, что деньги полностью уйдут. Они будут играть важную роль где-то на перифериях экономики.
В немонетизированной части цифровой экономики нет всеобщего эквивалента. Мы не знаем, какую выгоду получает Google, используя наши персональные данные, и мы не знаем, какую выгоду получаем мы, используя поисковик Google. Это очень грубые эквиваленты как в первобытных обществах — грубая шкала, а может даже вообще не шкала. Эквивалента нет, и это полностью подрывает основы экономики в представлении Адама Смита.
Работа уходит в прошлое
Сейчас меняется понятие работы. Работа по найму за деньги в нашем представлении — это главный источник дохода трудоспособного населения. Работа по найму как исторический феномен возникла на очень коротком промежутке времени, как раз когда Адам Смит начал сочинять свое «Богатство народов». В индустриальную и постиндустриальную эпоху она стала наиболее распространенным способом добычи средств к существованию. Похоже, что этот промежуток времени может закончиться.
Современные антропологические данные об обществах охоты и собирательства говорят, что если бы мы попытались объяснить человеку тогда, что такое работа, ему было бы это очень трудно понять. Тогда не было понятия работы. Охота и собирательство были возможны, когда большинство благ не были редкими: большой лес, бескрайнее море и фрукты, которые растут сами собой. Антропологи были шокированы, когда обнаружили, что те времена для людей были раем на земле. Рекорд поставило одно из обществ на тихоокеанском острове — там нужно было работать 2 часа в день, чтобы обеспечить безбедное существование общества.
В доаграрных обществах были признаки гораздо более высокого уровня здоровья основной массы населения. Меньше насилия и случаев гибели от него. Более качественное и разнообразное питание. Меньше работы. В аграрных обществах появляется больше насилия, недоедания и физической работы, которая вела к травмам. Общества охоты и собирательства кончились, потому что природа из-за роста численности населения не могла обеспечить всем необходимый уровень потребления.
Массовое распространение труда за деньги возникло очень поздно. До этого было крепостное право, где труд был не за деньги. Большая эпидемия чумы вызвала дефицит рабочей силы, и впервые стало нормой привлекать сотрудников повсюду за деньги. Эта нома превратилась во всеобщий источник дохода в индустриальную эпоху, но работа стала беспрецедентно специализированной.
В современную эпоху роботизировать специализированную работу вполне возможно. Антропологи и специалисты по цифровизации говорят, что до сих пор невозможно роботизировать работу, которую выполняли люди в обществах эпохи охоты и собирательства. Специализация была минимальна, а количество навыков, необходимых для выживания, — колоссально.
В эпоху цифровизации материальные ценности становятся менее значимой частью экономики. Они более доступны — все стоит дешево. Ломать горб, чтобы добыть себе еду, кров, основные мелкие вещи типа смартфонов, уже не нужно. Это стоит очень недорого в цифровой эпохе будущего.
Уже сейчас в России 10% самых бедных имеют 166 телевизоров на 100 семей, а 10% самых богатых — 209 телевизоров. 102 персональных компьютера у бедных и 143 — у богатых. Мобильных телефонов у бедных — 280 на 100 семей, а у богатых — 212.
Даже у самых бедных в России сейчас уровень потребления калорий превосходит научно обоснованную норму. Можно составить здоровую диету питания на 40% от прожиточного минимума.
Охота и собирательство в первобытную эпоху не воспринимались как работа. Охота — это азарт и интересная игра. Собирательство и сейчас развлечение. В наше время немногие зарабатывают на блогах сотни тысяч долларов, но большинство их ведет для своего удовольствия, чтобы стать знаменитыми.
Постепенно уходит непрерывный 8-часовой рабочий день, когда вы знаете, когда вы работаете, а когда отдыхаете. Работа перестает быть главным источником дохода, как это было на большей части человеческой истории.
В такой ситуации возникает возможность изменения социальной защиты. [В перспективе] реальностью становится безусловный базовых доход (UBI, unconditional basic income), когда все получают выплаты от государства или из общественных источников. Государство их изымает в виде налоговых трансфертов из монетизируемой части экономики у тех, у кого этих денег много. Я не говорю, что исчезнут деньги и работа, но зона немонетизируемой деятельности резко расширится.
Сейчас с UBI дела и не могут идти хорошо. Объемы ресурсов, которые сегодня нужны, чтобы раздать всем по 600 евро на человека, слишком велики. Это резкий скачок налогового бремени. Материальная часть производства все еще составляет слишком большую часть экономики. Об этом можно будет говорить, может быть, через 20-30 лет.
Идея 4-дневной рабочей недели в России сильно опережает свое время, как и то, что предлагал Карл Маркс. Со временем все будет решаться в более радикальных форматах. Сейчас же 2019 год — пик сжатия численности экономически активного населения в стране. В нынешней российской экономике сокращение рабочей недели ведет к непропорциональному торможению роста производительности. Сокращение рабочей недели еще больше снижает предложение труда. Это экономический коллапс и отрицательные темпы роста производительности. Сейчас это полный маразм и чистая рекламная акция.
Недоинвестированное будущее
Представим себе ситуацию, что какой-то бизнес закрывается. Если это Volkswagen с его заводами и оборудованием, то значительная часть капитала может быть кому-то продана. Значит, такие инвестиции могут быть объектом залога, а значит — возможно кредитное финансирование инвестиций.
Доля материальных активов в капитализации Microsoft — всего 1%. При разрушении компании практически ничего с ее нематериальными активами сделать невозможно. То же самое с более материализованными компаниями типа Starbucks. Starbucks — это бренд, у него нет материальных активов, и если компания закроется, то с нее в общем-то нечего взять. Система дистрибьюции и брендинга, скорее всего, пропадет.
Нематериальные активы нельзя финансировать на кредитной основе. Те страны, где не развиты другие источники финансирования (венчурный и акционерный капитал), сталкиваются с проблемой острого дефицита финансов. Россия — в первую очередь. Для нас кредитное финансирование очень важно. Для Европы тоже, там все зациклено на материальных активах.
Даже если вы нашли венчурный капитал в [цифровом] бизнесе работают другие эффекты. Победитель получает все. Чем больше однотипных услуг ты оказываешь, тем меньше затраты на единицу услуги. Поэтому на рынках побеждают крупнейшие компании. С 2007 года количество средних компаний в хайтеке не росло. Однако бизнес в целом растет бешеными темпами и концентрируется в верхней пятерке.
Почему не растут средние компании? Потому что рано или поздно бизнес уйдет нескольким игрокам, а венчурный или акционерный инвестор в 99% случаев потеряет деньги.
Идеи в этом бизнесе очень легко тиражировать. Как только идея появилась на рынке, она сразу начинает копироваться или распространяться. Вся китайская экономика на этом выросла, и ты ничего не можешь с этим сделать. Если у тебя фабрика, то на нее никто не придет и не начнет собирать Volkswagen. А идею можно взять, чуть подправить, и никакой патент это не защитит. Это проблема: ты вкладываешь деньги и обогреваешь Вселенную.
Все это ведет к тому, что частных источников инвестиций для полноценного развития этого рынка оказывается недостаточно. Он уже сейчас недоинвестирован и мог бы развиваться гораздо быстрее. Капитализм в понимании Адама Смита не может работать в такой экономике. Поэтому возникает ситуация с социализмом. Без участия государства в субсидировании инвестиций этот рынок будет недоинвестирован.
Выбор такой: оставить все на произвол доминирующих игроков с недоинвестированием рынка или увеличить финансирование за счет общественных ресурсов. Во втором случае мы не выиграем в эффективности вложения средств, но выиграем в скорости развития.
У Адама Смита собственность священна и неприкосновенна. Нам говорят, что нужно обеспечить защиту прав собственности, без этого не будет развиваться экономика. На самом деле будет. Материальные инвестиции составляют все меньшую долю экономики. Нематериальные активы очень сложно отнять: ты разрушаешь компанию, оттуда уходит команда, и остается у тебя скорлупа от выеденного яйца.
С другой стороны, если монополизируем все идеи, запретим их циркуляцию и создадим патенты, это будет страшнее для экономики, чем недоинвестирование.
Для решения этой проблемы нужна очень сложная система права, и очень мало стран ей обладают. У стран без такой системы права будет выбор: не защищать интересы инвесторов или забыть о потребителях и защищать интеллектуальную собственность грубыми методами.
Расширение пространства
Если у вас предприятие расположено в городе с численностью 10 тыс. человек и в шаговой доступности нет более крупного рынка, то оно будет в среднем на треть менее производительно, чем такое же предприятие, расположенное в городе-миллионнике. Рост городских агломераций автоматически ведет к росту производительности — снижаются фиксированные затраты, растут масштабы рынка, облегчается очное взаимодействие между участниками и транспортировка товаров.
Что происходит в цифровой экономике? Она резко снижает потребность в очном взаимодействии, и это может сильно изменить характер агломерационных эффектов. Если нам не нужно каждый день встречаться лично, то мы можем жить более распределенно — в сельской местности. Мы можем позволить себе больше времени тратить на поездки, если нам нужно ездить на встречи один раз в неделю, но все остальное время жить в более комфортной среде.
[Экономисты] Джонатан Хаскел и Стиан Уэстлейк приводят примеры, когда эти эффекты имеют сильно отложенный характер. Они говорят об истории изобретения паровоза и двигателя внутреннего сгорания. Это произошло в начале XIX века. Тогда казалось, что железный конь быстро заменит обычного коня. Этого пришлось ждать 100 лет. Реальный пик числа лошадей в экономике Европы и Северной Америки достиг наибольших величин, когда Генри Форд научился штамповать свои автомобили на конвейере, то есть в 1910-х. Паровозы и пароходы доставляли грузы в какие-то хабы, а потом требовалось еще больше лошадей, чтобы эти грузы развозить из хабов.
С цифровой экономикой, вероятно, будет происходить то же самое. Еще недавно крупнейшая агломерация была в Токио (30 млн человек) и считалось, что там уже эффекты масштаба перестают работать. Но китайцы построили высокоскоростные магистрали и фактически создали «ступу» в районе Пекинской агломерации и «спицы» от «колеса», связав крупнейшие агломерации настолько, что возникли кластеры городов численностью 110, 90 и 65 млн человек. Производительность там выше, чем в токийской агломерации.
Эффекты дистанционного взаимодействия пока не работают, но через какое-то время это сломается и пространство может быть организовано по-другому. Возможно, нам придется ждать этого довольно долго.
Записал — Вадим Хлебников, фото — Борис Регистер.Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024