Светлана Сивкова: «Поддерживать Путина стало как-то немодно»

 — Да, мне поступило предложение сразу из многих мест — и из Москвы, и из Калининграда. Это не была моя инициатива. Рассказывать о том, кто именно пригласил, я не буду.

— Нет, я не сразу приняла решение, естественно. За мной стоит огромная работа огромного музея, а эта деятельность отвлечет меня от этой работы.

— Мои сотрудники, к счастью, — мои единомышленники. Поэтому, к сожалению, они мне сказали: «Надо взяться».

— По-разному. В основном, да, но они меня жалеют. Потому что они понимают, сколько сейчас на меня выльется грязи.

— Никогда.

— (после паузы) Вы знаете, я хочу понять, как можно разговаривать с властью. Хочу научиться строить диалог. Ведь мы не очень довольны властью на местном уровне. Мы порой не знаем, куда нам идти и что делать. И власть порой не слышит людей или не хочет слышать. Что нужно сделать для того, чтобы власть людей услышала? Необходим диалог.

Помните, раньше была организация — Народный контроль. Я вчера себя почувствовала сотрудником Народного контроля в советское время. К Народному контролю обращались простые граждане со своими жалобами. Сейчас все это положено делать через суд, но достучаться до них трудно. А куда в таком случае обращаться? В какую-то общественную организацию, которая имеет связь напрямую. Сейчас такой связью будет народный штаб. Это люди, которые имеют возможность сразу позвонить и сказать. Я вчера этой возможностью пользовалась. Я звонила. И руководители сразу поднимали трубку, и реагировали. Почему, спрашивала я, вы не можете в течение трех лет сделать канализационно-насосную станцию в Гвардейском районе?

Это административный ресурс, который у меня есть. Но я думаю, что этот народный штаб должен каким-то образом трансформироваться со временем.

— Я пока не знаю. Я, конечно, не собираюсь посвятить себя решению данных вопросов, не собираюсь идти в какие-то министры культуры. Я думаю, вы это знаете. Все нормальные люди, которые меня знают, это понимают. У меня есть классное дело, и я им занимаюсь с большой любовью.

Просто я решила, что надо попробовать, коль ко мне обратились, попросили, мне доверили и сказали: «Ну, слушай, ну давай». Ну давай! Я вообще этим никогда не занималась — надо попробовать. В жизни что-то надо попробовать. Я хотела бы быть полезной, потому что я действительно поддерживаю председателя правительства. Я понимаю, что у него масса проблем. Но я понимаю, что другого пути нет на сегодня. Пока.

Поэтому в данном случае я хочу помочь людям и самой себе понять, как решать эти проблемы. Мне, знаете, самой не нравится название — слово «штаб», оно ассоциируется с чем-то военным. Но я думаю, что такая организация, как народный штаб должна в перспективе остаться. Но у народного штаба должны трансформироваться функции.

— Да.

— Что значит «с властью проще»? И с народом сложно, и власть тяжело менять.

— Вообще каждый народ достоин того правителя, которого имеет. Какой народ, такая и власть.

— Ну почему они не могут разговаривать? У них тяжело идет разговор. Но они говорят. Возникают общественные палаты, общественные советы. Может быть, еще не все так хорошо работает, но это все ведь в последнее время возникло.

Буквально в последние 3 года стали возникать общественные организации, где люди стали доводить свое мнение. Ведь до этого, в 90-ые, вообще никого не слушали. Я не могла себе представить, что наши коллеги, занимающиеся вопросами морского наследия, могли организоваться так, что мы стали напрямую работать с правительством России. И мы свои проблемы в правительстве ре-ша-ем! А они их не видят, порой.

Ну, это такой огромный спектр проблем — не до всего доходят руки. Это не только касается нас, нашей страны. Это для всех, может быть, даже для других стран это еще в большей степени актуально. И возникает такой орган, в большей степени общественный, который помогает донести информацию от власти к народу и от народа к власти. Пытается внести какие-то изменения в законодательство. Потому что, на самом деле, законодательство барахлит, если что-то не срабатывает. Надо менять законодательство.

Например, я еще состою в такой организации как Союз музеев России. У нас тоже есть масса своих проблем, связанных с законодательством. И мы начинаем предложения вносить. Мы за последний год такое количество изменений и поправок внесли в законы, что теперь мы понимаем, что законы «читать» можно. Законы, которые касаются культуры, заповедников, уже есть. Мы уже имеем свой инструмент.

— А знаете, я думаю, что общенародный штаб — это инициатива и снизу, и сверху. Я не могу сказать, как он появился точно, но это не в полной мере инициатива Путина. Это еще инициатива Говорухина. А Говорухин — это еще и простой человек. Я — простой человек, я — директор музея. Говорухин — кинорежиссер.

Мне кажется, это было встречное движение. Вы знаете, я могу сказать честно: ко мне обратились — я размышляла, думала, взвешивала. Я понимала, насколько я загружена своей работой, а время отводится сжатое. Что можно сделать за это сжатое время? Я понимала, что мне не нравятся нечестные выборы, и я хочу что-то сделать в этом плане. Меня тоже волновал этот вопрос очень сильно.

— Я считаю, что все выборы проходят не очень честно. Вообще, как и все, что мы делаем с вами, к сожалению, если брать это в целом, конечно. Я думаю, что и выборы, которые проходили тогда, когда мы были молодые, тоже проходили не очень честно. Тогда все как один голосовали 99,9%.

Вы знаете, сейчас, к сожалению, я видела, что нечестными были выборы не только со стороны одной партии. Они были нечестными со многих сторон.

— Да, конечно, естественно. Я вообще считаю, что это позорно. Я вообще не приемлю лжи, вранья, а уж тем более такой.

И, конечно, это плохо. И, конечно, к власти повышенные требования — это тоже понятно. Понятно и то, что нет маленькой лжи и большой лжи. Есть ложь, которая допускается и теми, и другими. Это отвратительно. Я понимаю, что она будет. Как сейчас говорят — какими бы выборы не были, все равно скажут, что они были нечестные. Кто бы ни выиграл — все равно будут говорить, что выборы нечестные. Но если можно что-то изменить, надо это менять. Может быть, я идеалист.

И по поводу ваших слов о том, что штаб общественного доверия нам «спустили» сверху, я хочу сказать следующее. Если со мной разговаривали, и я думала—советовалась, то очень многие те люди, которым я предложила (не все, кто вошел в народный штаб, были предложены мной, кого-то рекомендовали и предложили мне), большинство людей, которым я звонила, согласились сразу.

— Да. Называть их, наверное, не стоит. Но они есть — те, которые нам сказали «нет». И вы знаете, я не настаивала. Потому что я не люблю ломать мировоззрение. Причем я думаю, что эти люди, наверное, будут голосовать, в конце концов, за Владимира Владимировича Путина.

Кроме того, сегодня поддерживать Владимира Владимировича Путина стало как-то немодно. Сейчас модно быть «против».

Вы знаете, «Акела промахнулся», и вот все сразу сжали челюсти и сказали: «Ага!». У нас вообще в стране любят, если кто-то делает ошибки. А наш председатель правительства, конечно, может делать ошибки. Так же, как и наш президент. Это просто человеческий фактор. Могут делать ошибки его сторонники или окружение.

Но мы эти ситуации любим. Заметьте, даже в обычной жизни! Стоит кому-то промахнуться, и я точно знаю — потрут ладони со словам «Да! Ну вот, а говорили — хороший».

Ко мне пришла однажды АТИ (Административно-техническая инспекция — прим. «Нового Калининграда.Ru»). Года 4 назад. И они утром у меня, возле забора музея, обнаружили три пустых бутылки пива и окурки. Мусор. Машина, видимо, подъехала возле лодки, они выпили пиво, выкинули окурки — отдохнули ребята. И утром, в 9 — у нас огромная территория — мой дворник еще не дошел до этих ворот. Они приехали и составили акт. И один из чиновников меня тогда спросил: «Ну что, Сивкова? Умница ты у нас такая, тебя тут все превозносят — чистота у тебя и порядок. Ах-ах-ах! Вот, голубушка, вот теперь будешь отвечать».

И он получил такое удовольствие, зная, сколько сил я трачу, здоровья на то, чтобы содержать эту территорию в чистоте за смешные зарплаты сотрудников и уборщиц.

И я думаю, есть у нас что-то такое злорадное. Да, есть ошибки и у нашего председателя правительств, он их допустил. И я о них вам даже рассказывать не буду. Вы их знаете, эти ошибки, которые произошли — ошибки публичного плана.

— Вы знаете, мы живем в этой политике. У нас проблемы с экономикой, у нас безумная коррупция, и с этим надо бороться. Об этом говорят на всех уровнях, включая генпрокурора. Говорят, что нам надо бороться с коррупцией, что 94-ФЗ самый взяткоемкий закон, который связывает нас по рукам и ногам. А в крови у россиян — чувство справедливости. Это очень важное чувство, на которое мы остро реагируем.

— И по отношению к выборному процессу, и вообще. Мы видим коррупцию. Видим, что люди при власти все свое состояние показывают открыто. Понимаете, они гордятся тем, что они богаты. Они не стесняются выставлять напоказ предметы роскоши. Им это просто доставляет удовольствие. А вообще это должно быть стыдно в сегодняшнем мире. Вы знаете, скромность должна присутствовать. Но когда мы перешагиваем барьер скромности… В цивилизованной Европе выставлять свой высокий уровень благосостояния напоказ — дурной тон. Это не нравится людям, это вызывает отторжение.

— Что касается вот этих митингов — прежде всего, толчок, конечно, дали выборы. Это была критическая точка. И посмотрите, митинги-то прошли очень спокойно. Я считаю, что митинги — это вообще нормальное выражение гражданского общества.

Да, конечно. Мы выросли. Мы сказали свое слово. Далеко не все выступавшие на сцене у меня вызывают уважение, порой даже наоборот. Но то, как прошли эти митинги, вызывает уважение. Это понимание того, что народ вырос из коротких штанишек и хочет говорить с властью.

Другое дело, митинговость должна иметь границы. И граница очень тонкая между «миром» и «войной». У меня внук растет. Он такой настоящий мальчик. И я представляю, что был бы он побольше, конечно, туда бы пошел. Митинги — опасное явление. Надо вспомнить митинги, которые проходят в Европе. Это просто ужас! Вот эти битые витрины, люди, машины, дети, подростки. А намерения были хорошие.

— Вы знаете, я еще раз повторю, что я политикой не занимаюсь, поэтому я могу в этом плане что-нибудь сказать неправильно. Но мое такое мнение, что Калининград — город аполитичный. Сейчас я не могу сказать, что митинги такие, какие были в Москве, прошли по всей стране. Мы, Калининград, наверное, ничем особо не отличились. Питер, Москва — да. Две столицы. Большей частью на митинги вышла интеллигенция.

— Понимаете, в 2010 году у нас были другие митинги.

— Так вот там был транспортный налог — это повод. Сегодня повод — честные выборы, он уже прокатился по Москве и Петербургу. Люди заметили, что уже об этом требовании громко сказали. Я думаю, у нас иное общество, политическая культура другая, наверное, в нашем регионе. Запросы у нас другие. На митинг за налог ведь вышли?

— А вот за честные выборы — слабенько. Наверное, понадеялись на Москву и Санкт-Петербург.

— Я вас не поняла. То есть, вы имеете в виду, что если 52%, то стоит ли что-то делать и зачем?..

— То есть вы считаете, что 52% есть — и достаточно? Во-первых, в нашем городе за Владимира Путина голосуют меньше. И это странно. Человек, который для нашего города сделал столько… Он просто бился за Калининград. Когда было празднование 750-летия, только он мог настоять на том, что оно будет. А посмотрите — какой это был толчок развитию нашего города. И Путин всегда уделяет нам много внимания.

— Конечно, конечно. И при том, что он уделяет нам столько внимания, я езжу по стране и мне знакомые говорят: «Ты из Калининграда? Да у вас там просто рай земной». И в стране очень много сделано.

Сейчас Дальний Восток — просто диву даешься. В 80-е-90-е годы, когда я там была,  —  у нас корабль «Витязь» оттуда —  казалось, что просто смерть там наступила. Казалось, что никогда, никогда там ничего не будет. Утрировано говоря, мне казалось, что туда просто надо запустить китайцев — и только они там что-то смогут сделать. У нас до туда руки не дойдут. И сейчас мы видим, как они развиваются.

И как раз то, что наш Калининград так странно голосует, мне кажется даже несколько обидным. Но я-то для себя другую задачу ставлю: надо научить народ и власть слушать друг друга.

— Я? Ну, во-первых, на выборах административный ресурс нельзя использовать. В каком плане я могу его использовать?

— Течет?

— Да.

— Ну, вы считаете, что я использовала свой административный ресурс? Я использовала свой авторитет!

— Конечно.

— То есть, если бы вы, к примеру, возглавляли не штаб Владимира Путина, а штаб, скажем, Зюганова...

— Я бы точно также поступала — использовала свой авторитет.

— Я не знаю, мне так кажется. У меня был вчера пример. Гвардейск. Я узнала, кто глава Гвардейска, я набрала его номер и сказала, что я начальник штаба, Светлана Сивкова. Он мне: «Светлана Геннадьевна? Конечно, я вас знаю». «А у меня к вам большой вопрос», — продолжила я. Я использовала свой авторитет. Это не административный ресурс.

— Вы знаете, на самом деле очень много всяких инструментов в данной ситуации. Что касается замораживания цен — вы слышали выступление председателя правительства. Слышали его отношение к тому, что происходит, как повышаются цены, что делают на местах. Поэтому это было просто прямое указание.

Мне вообще кажется, что как было раньше, мы не сможем уже жить. Фраза о том, что в декабре мы проснулись в другой стране — это правда. Все-таки народ очень долго молчал. Народ как бы все проглатывал. Ему поднимали цены — он молчал. Да, были маленькие митинги, еще что-то, кто-то, писали, звонили, на них не реагировали, но то, что народ вышел и сказал, что мы имеем голос — это показало, что народ проснулся.

И Владимир Путин понял очень многое. Понял то, чего раньше он, может быть, не слышал, может быть, что-то до него не доводили. Ведь президент тоже живет в своем окружении.

Да что там говорить? Это человек, который заставил уважать нашу страну. Ведь нас же не уважали. Мы сами себя не уважали. Вы помните предыдущее все? Все предыдущее: как нам было стыдно, когда мы включали телевизоры, как мы себя не уважали.

— Да, да! Но это уже не та ситуация. Обратной дороги нет, и, мне кажется, что Путин как раз понимает всю сложность ситуации. Будучи премьер-министром, мне кажется, он увидел всю страну и то, в каком состоянии все это находится. Менять коней на переправе нельзя.

И потом, вы знаете, я не понимаю, когда некоторые кандидаты говорят: «4 года — и я уйду». Я не могу понять, что можно сделать за четыре года. Можно только, извините за выражение, наворовать. 4 года — и все. Я ушел. После меня — хоть потоп. Меня нет.

И это, между прочим, самое больное место в нашей стране. Я не успею только с кем-то познакомиться — бац! — его уже и нету.

Может быть, я кому-то как директор тоже надоела. Но я сижу на этом месте. Я пришла на это место вот такой же девочкой, как вы. Я не знаю, сколько вам лет, но я была тоже очень молодая. Я закончила университет — и практически сразу стала заниматься только этим. Но мне кажется, что я еще столько не умею. Столько надо сделать еще. Зато теперь знаю, что вот это нужно так, так и так. Это опыт, который приходит. Это лучший опыт.

Да, Путин сегодня уважаем, и мы уважаем свою страну. Кто сегодня может это сделать из тех, кто придет?

— Мы не знаем? Думаю, мы знаем. Знаем. Я сейчас не будут против кого-то говорить. Я хочу сказать, что основные оппоненты уже прошли в Думу. Они уже у власти. Они могут работать.

— У них сил уже достаточно. Они могут объединяться. Они могут и предлагать.

— Они обладают большим весом сегодня. Так работайте теперь все вместе. Работайте теперь во власти. Можно говорить только об одном оппоненте — о Прохорове. Он не в Думе.

— Я думаю, так как сейчас выходит закон, и будет принят закон о политических партиях, который уменьшает процентный, численный состав, то появятся и они. Но если человек не может организовать партию, значит, он не сможет работать и организовать страну. Если человек за две недели может развалить партию, то за сколько недель он развалит страну? Если вы собираетесь заниматься серьезными вопросам, значит, вы должны иметь определенную силу.

Поэтому я сижу здесь. Я не могу и не хочу организовывать партию. Моя партия — это Мировой океан.

— Да, я была членом компартии. Работала секретарем комитета комсомола университета два года. У меня были конфликты на этой почве. Моих студентов заставляли нести на демонстрации портреты членов политбюро, а я говорила: «Давайте понесем лозунги за чистоту Преголи». Она у нас была тогда очень грязная. А мне звонили: «Что это вы, Светлана Геннадьевна? Это нехорошо. Вы не понимаете политику партии и правительства».

Но у меня были и другие, более серьезные конфликты с партией. Я вступала в конфликты с родственниками тогдашнего главы ЦК Азербайджана  Алиева. Один такой студент был у меня — Алиев, который должен был распределяться в прокуратуру Москвы. А я почему-то как член комиссии университета по распределению сказала, что я категорически против. Он троечник. Потом мне объявили выговор за «плохую работу с комсомольцами». А я настаивала на том, что я против. Ко мне приезжала его мама. А я билась за это честно — мол, так нельзя, у нас есть лучшие студенты, которые могут пойти на эту работу.

Потом я просто сказала, что не могу работать в комсомоле. Много раз просила взять меня на работу в музей. Меня долго не брали в музей. Потом взяли, и это было счастье. Я сказала себе: «Я никогда, никогда больше не буду заниматься партийной и комсомольской работой».

Я была в партии. Но я честно была в партии. Я верила в коммунистическую партию. Но я видела все, что в ней происходило в последние годы. Поэтому сейчас я не вступаю в партию. У нас, какую партию не создай…

— Нет, не может. Хотя я считаю, наверняка, возникнет в ближайшее время какая-то партия правая.

— Я думаю, что… смотря какая правая. У нас уже была правая партия.

— У меня свои взгляды. Я хочу жить в этой стране. Я хочу, чтобы она была красивая, я хочу, чтобы мои дети жили в этой стране и у них не было желания уехать.