В современной России, по мнению заместителя главного редактора журнала «The New Times» Ивана Давыдова, рамки разрешенного социального и политического поведения для большинства граждан оказались предельно зарегламентированы. Единственным средством сохранить себя, продолжить отстаивать свою территорию смыслов, остались смех и ирония. Об этом Давыдов рассказал в конце прошлой недели в ходе третьего постинтеллектуального форума имени Франца Кафки и Джорджа Оруэлла на Балтийской косе. «Новый Калининград.Ru» публикует основные тезисы прозвучавшего выступления.
О «чёрном ящике» государства
Нам чем дальше, тем сложнее конкурировать с представителями государства в использовании иронии. Они в чистейшем виде используют этот литературный приём все чаще и чаще. Когда спикер Государственной Думы в феврале 2014 года оценивал работу тогда закрывшейся осенней сессии парламента шестого созыва, он сказал, что ему кажется, что законы, принятые парламентом в эту сессию, были уникальными. Более мощного иронического высказывания я не слышал. Или глава Центральной избирательной комиссии Владимир Чуров, оценивая в свое время последние выборы Президента Обамы сказал, что ему кажется, что выборы Президента США были организованы на крайне низком уровне. Это настоящее ироническое высказывание.
В текущей политической ситуации смех оказывается важным элементом политического действия, не скажу слова «борьбы», именно действия, поэтому нам необходимо так же быть немного смешными.
У меня есть гипотеза, которая мне кажется правильной, что в принципе не существует людей, которые представляют, как на самом деле Россия управляется. Когда я с подчиненными или с коллегами спорю о теме, касающейся не совсем конкретной вещи, не о репортаже из определенного места, не об описании события, а о серьезном идеологическом тексте на самую любимую всеми журналистами тему — что на самом деле думает Владимир Путин, то я им говорю: «Имейте в виду коллеги, мы эту правду написать не можем. Мы можем построить более или менее правдоподобную объяснительную модель. Если она будет выглядеть правдоподобна, это и будет на самом деле успех».
Наше государство — оно очень непрозрачное. Чем дальше, тем больше становится похоже на черный ящик, который в передаче «Что? Где? Когда?», выносят знатокам. Мы, как знатоки, сидим перед ним и гадаем, что нам из этого ящика прилетит. В принципе, единственная понятная гипотеза, что, скорее всего, что-нибудь нехорошее. Минус в том, что мы, как граждане, тоже часть этого государства. Мы, с одной стороны, извне смотрим на этот черный ящик, а с другой — изнутри, мы в нем же и находимся. С этой позиции пытаемся понять, что происходит с нами в стране.
Мне кажется, что схема, с которой мы все столкнулись, немного похожа ту, с которой я сталкивался, работая в юности своей в «Фонде эффективной политики». Дни его величия сошли на нет уже. Его руководитель, абсолютно великий человек, с которым я до сих пор дружу и уважаю его сильно, назовем для анонимности его Глебом Олеговичем, он реально в своем деле был гением, но он был чудовищным менеджером при этом. Он в принципе не знал, кто в организации за что отвечает. Управление организацией выглядело так. Ты идешь курить, натыкаешься на Глеба Олеговича. Он говорит: «А что у нас с отчетами по Череповцу?» Ты говоришь: «Через три минуты расскажу». Потому что спорить бесполезно, доказывать, что ты не знаешь, о чем вообще речь,что там с этими отчетами и почему он хочет это от тебя знать, нельзя. Поэтому ты начинаешь бегать по этажам, искать, кто знает. Поскольку ты представляешь, как примерно устроена структура организации, то ты рано или поздно находишь того, кто знает. Узнаешь, что там с отчетами по Череповцу и рассказываешь ему. При этом к тебе прибегает испуганный человек, выясняет у тебя: «Ты, кажется, занимался этим проектом? Теперь я за него отвечаю. Расскажи, что у нас с ним происходит».
У меня есть сильное ощущение, что последние года три Владимир Владимирович Путин так же управляет страной. Только у него вариативность гораздо меньше. Он, видимо, встречается с Патрушевым, Ивановым и, может быть, с Сергеем Лавровым и задает такие же неожиданные вопросы. Что происходит этажом ниже, он не знает. Они так же начинают бегать и выяснять. Шутки шутками, но это примерно так и устроено. Вы прекрасно знаете, что страна у нас довольно большая и загадочная, поэтому если попадается в администрации вполне хороший эксперт, как обстоят дела, например, в Калининградской области, то у них есть об этом представление. Если хороший эксперт по Московской области не попадается, тогда их знания о ситуации в Московской области ограничиваются тем, что они знают, что там губернатор Воробьев. Все, дальше туман. На всех уровнях устроено это примерно так. Мы это видели на нашем форуме, который неожиданно превратился в конгресс учителей истории, каждый из которых рассказывал про то, что заставляют у них или нет агитировать за Путина. Все дело в том, что кто-то там наверху поговорил о том, что надо, а кто-то нет.
Президент Путин также хочет вырваться из этого замкнутого круга. Его ведь привозят в ту же Калининградскую область и рассказывают, как прекрасный Дом КВН мы построили. Ладно, поеду в Москву, хоть в столице пойму, как на самом деле обстоят дела. Он приезжает к Сергею Собянину. Тот говорит: «Мы открываем самый большой в Европе аквариум, поехали смотреть».
Главное событие последней недели — это гастроль Вячеслава Володина. Он политик не публичный. Тут он выходит в паблик и начинает совершать серию действий. То он встречается с представителями совета по правам человека при Президенте и рассказывает, что выборы будут невероятно конкурентными, что оппозиция сама виновата, что их где-то снимают, что нужно было идти на муниципальные выборы и это бы решило многие их проблемы. Потом зачем-то везет журналистов на дачу, потом встречается с политологами. Причем подбирая максимально лояльных политологов, типа Дмитрия Орлова, и неожиданно говорит, что выборы будут конкурентными, что оппозиция сама виновата… Про это все пишут в газетах, все начинают думать, что делает Володин. Дальше он встречается с главными редакторами московских газет и говорит им, как вы думаете, о чем? Он говорит, что выборы будут очень конкурентными, что если бы оппозиция пошла на муниципальные выборы… Главные редактора уже читали статьи, которые журналисты написали сначала про встречу с СПЧ, а потом с политологами. Они вообще сидят в недоумении. По этой активности человека, который, по нашим представлениям о жизни, принимает решения, пытаемся понять, для чего он это делает, зачем ему это?
Классическая политологическая теория учит нас, что если непубличная персона выходит в «паблик», то, значит, у него нарушилась коммуникация с его начальником и он таким способом пытается дать ему какой-то сигнал. Допустим, что у Вячеслава Володина нарушилась коммуникация с Владимиром Путиным. Перечитываем тексты, при помощи которых он пытается дать этот сигнал, и пытаемся понять, что он хочет сообщить: что будут выборы в сентябре (думаю, он в курсе) или что живет такой Володин на свете. Но у него кабинет недалеко от Владимира Путина, и он его, в принципе, видел. Такой вот «черный ящик», мы на него смотрим, вроде бы непонятно.
В одной старой книжке было написано: «По делам узнаете их». Так что за всем этим хаосом, веселым безумием или невеселым безумием, которое они творят, выстраивается за последние годы какая-то целостная картина, стратегия. Картина эта напоминает особый вид сумасшествия, когда у человека есть очень четкий план и ясное представление об устройстве мира вообще. Как правило, эти представления — они параноидальные: там, в центре этого мира, находится угроза. Соответственно, мир необходимо устраивать так, чтобы в нем был идеальный порядок, от этой угрозы защищающий. Это очень серьезная вещь для человека, который этот мир изобретает. Здесь никакие усмешки не уместны, потому что о сущностных вещах, об онтологии, первичном устройстве мира идет речь. Знаете, по крайней мере, по художественным фильмам, что маньяки — всегда очень серьезные люди, они всегда очень серьезно относятся к собственной жизни и творчеству, а также нежны к славе и оценке их на публике.
О страхе власти после «снежной революции» 2011 года
Начиная с 2011 года, я в принципе могут описать общую стратегию, но не всегда могу анализировать смысл конкретных действий. Я примерно понимаю, что они делают. Я думаю, что это нелепая вещь, потому что я видел это изнутри и понимаю, что это было нестрашно. Думаю, что наши самые-самые верхи, те места, где бегает Путин, случайно натыкаясь на Иванова, выясняя что там в Череповце, их очень перетряхнуло то, что принято называть «снежной революцией». Это то, что в конце 2011 года — начале 2012 года происходило в Москве, позже, а также в других городах в меньшем масштабе. Они довольно быстро успокоились. Но первой реакцией был реальный страх. Помню меня потряс рассказ одного человека, который дружит с Владиславом Сурковым, которому тот рассказал следующую историю. 10 декабря, накануне митинга, ему позвонил перепуганный Владимир Колокольцев, тогда еще глава московской полиции, и спросил, может ли он применить на площади оружие и водометы. Сурков, тогда растерянный, — он был обижен на жизнь, его сослали из администрации президента в вице-премьеры, он вообще не ходил на работу и сидел у себя на даче — ответил, что это не его компетенция, он в правительстве курирует образование и инновации, поэтому он не знает, можно ли использовать оружие и водометы. «Позвоните министру МВД», — сказал Сурков. Колокольцев на это ответил, что он уже звонил министру и тот не знает. «Позвоните Шойгу», — сказал Сурков, чтобы отвязаться. Сергей Кожугетович тогда не был министром обороны, а отвечал за МЧС. Тогда Колокольцев сказал неожиданную вещь: «Я Шойгу уже звонил, тот рекомендовал позвонить Суркову».
Эта смешная история показывает степень необъяснимой паники, которая их охватила. Из этого вытекает, что делает Россия на Украине, в Крыму. Всё вытекает из этого короткого испуга, из этого ощущения, что они теряют контроль. Было взято направление на максимально жесткое контролирование любой общественной активности, подавление любой неконтролируемой общественной активности, любой, включая безвредную. На региональном уровне это тоже встречается на ура, без всяких распоряжений свыше поддерживается. Мы могли проявление этого наблюдать и вчера, во время провокации. Подобные истории я наблюдал на других мероприятиях. Это могли быть не обязательно печальные патриоты, которые впадают в истерику и спрашивают, кто у вас здесь висит. Это могли быть и грустные участковые полицейские. Они заходили в клуб, где намечено какое-либо невинное мероприятие, и, стыдясь того, что они делают, говорили хозяевам заведения: «Знаете, у вас проблемы будут. Скажите, что вы закрыты, что у вас канализация сломалась». Это происходит повсеместно.
Основной менеджерский курс взят на упрощение. Простые системы проще контролировать. Что такое «упрощение» с точки зрения работы с большим чуть-чуть прорвавшимся в постиндустриальный век обществом? Это называется одним словом — «одичание». Упрощение и одичание — это есть основная стратегия управления, которую предлагают сегодня власти. На это работает пугающее или веселящая нас Государственная Дума, силовые органы и т.д. Делается для того, чтобы выстроить этот безумный мир идеального порядка, который противостоит, понятно, внешней угрозе. Но при этом он весь такой прозрачный, четко выстроенный, упорядоченный.
У меня даже есть визуальная картинка того безумного мира, который я вам пытаюсь описать. Если вы бывали в Москве последних времен, то видели, как она хорошеет в центре под действием Сергея Семеновича Собянина. Там появляются пешеходные зоны, широкие проспекты и тротуары. Широкие тротуары выложены одинаковой плиткой. На этих широких тротуарах стоят похожие на египетские пирамиды средних размеров вазы и конструкции, из которых растут чахлые деревья. Рядом с ними неподъемные гранитные урны. Все это издалека видно. Все это симметрично расставлено, и все признаки жизни уничтожены, палатки, любые проявления городской жизни ликвидированы. Для проявления городской жизни есть Парк им. Горького, а теперь и ВДНХ, там можно что-то делать. Так, как выглядит хорошеющая Москва при Собянине, в этих лучших своих гранитных проявлениях, так весь мир общественной жизни, с их точки зрения, должен выглядеть.
Сфера политического, доступного для людей смещается в две таких контролируемых зоны. Восторга и праведного гнева. Это зоны восторга, где нам положено восхищаться достижениями наших вождей, тысячелетними победами, Крещением Руси, Великой Отечественной войной — в принципе, не важно. Восхищение — это серьезное действие. Есть зона праведного гнева: бомбардировками Хиросимы, зверствами украинской Хунты, тем, как вторая-третья святая нашей церкви княгиня Ольга, если сосредоточиться на слове «киевская», то можно негодовать, как она осуществила геноцид древлян. Это описано в «Повести временных лет». Не важно, чем. Хоть происками Обамы, который не знает о своих происках. К регламентированному восхищению и праведному гневу разрешенное политическое сейчас и сводится.
Вы можете испытывать праведный гнев по поводу коррупции чиновников. Но принципиально, чтобы вы это делали под присмотром в Общероссийском народном фронте. В ОНФ вам можно анализировать госзакупки и выяснять, кто и что заработал на неправильном тендере. Тогда вы, конечно, патриот и занимаетесь праведными делами. Если вы этим вне разрешенных структур занимаетесь, тогда вы, понятно, «пятая колонна», «американский агент» и разрушаете Россию. Замечу, что эти две зоны — восторга и гнева — это области предельной страшной серьезности. Обе смеха не предполагают.
Если говорить о ключевых словах, которые могли бы описать сферу политического, которая в данный момент выстраивается, я бы сконцентрировался на выражении «оскорбление чувств». Это такой ключевой для них концепт. Он предполагает всю ту же предельную серьезность, все те же отведенные для правильных гражданских чувств зоны, в которых любые попытки вести себя как-то неправильно оказываются уголовно наказуемы, оскорбляющим страшное количество людей, наши ценности, скрепы.
В этой связи стоило бы посмеяться и взглянуть отстраненно и объяснить маньяку, что на самом деле его мир — он не такой уж стройный, прозрачный и логичный, что он состоит из несоответствий, натяжек, глупостей, а иногда из страшных глупостей. Это объяснение становится важной формой противостояния, оказывается сильным политическим жестом. Этим объясняется успех Алексея Навального у определенной части публики и больше даже у тех, кто подвергается критике (ведь когда на тебя обижаются, когда преследуют те, с кем ты борешься, это и есть успех). Ведь он интересен не только тем, что делает качественные, а иногда и халтурные расследования, но из-за того, что он хороший публицист и довольно остроумно пишет свои заметки. Можно долго выкладывать справки о счетах в оффшорах, которые в лучшем случае большинство из нас пролистает, не будет докапываться до сути. Можно придумать какое-нибудь слово, например, «шубохранилище» и всё, все с ним будут ходить всю оставшуюся жизнь. Даже если его владелец будет доказывать, что это не «шубохранилище», а элеватор для обработки кукурузы, он не отделается. Этот прием действительно работает.
Скоро смех, если смотреть, куда двигается государственническая мысль, станет единственным способом дискуссии. В связи с этим не могу не упомянуть вышедшую на прошлой неделе великую статью Владимира Якунина о том, как мир устроен на самом деле. Это ведь миллиардер, не последний человек в государстве, близкий к Путину. Как вот дискутировать с его тезисами про чипизацию и трехсотлетний заговор олигархов? На это можно удивиться, пожать плечами, посмеяться, к «чипизации» придумать «дейлизацию».
На самом деле мы говорим о вполне страшных вещах, которые происходят с нами. Призываю, в том числе, и смеяться над ними. В этом можно увидеть противоречие. Но, по-моему, его нет. По настоящему смешно — это всегда страшно. Потому что если вы внимательно почитаете Откровение Иоанна Богослова и сконцентрируетесь на описании саранчи с лицом, как у человека, а волосами, как у женщины, Конце Света, это, в принципе, штука страшная, но это довольно смешно. Если вы будете разглядывать картину Босха, изображающую ад, всех этих демонов, терзающих грешников. Посмотрите внимательно, все эти персонажи довольно смешные.
О построении параллельной России
В стране происходит уничтожение смыслов, уничтожение осмысленных дискуссий. Мы вспоминали пример текста Якунина. Представьте любую передачу Киселёва, попробуйте воспроизвести по памяти последовательность сюжетов, аргументации. Теперь подумайте, что с ней нужно как-то поспорить. Нельзя поспорить с тем, в чем нет смысла.
Посмотрите, как легко люди начали воспроизводить язык госпропаганды образца 1970-х годов на самых разных уровнях. Это есть от новостей «Известий» до публикации спикера Государственной Думы Сергея Нарышкина в «Российской газете». Она начинается с таких слов: «Август. Это месяц отпусков. И в Европе люди любят летом уходить в отпуск. Но не уходят летом в отпуск провокаторы...». Ладно он жил в те годы и видел это в газете «Правда», но откуда берут эти слова молодые люди, которые пишут пресс-релизы в Министерстве иностранных дел? Пока это загадка, как воспроизводится эта передача. Главное здесь в другом — советский пропагандистский язык 1970-х годов — это была такая штука, которая уничтожала смыслы. Но в то время в Политбюро, ни рангом ниже, его члены верили, что решения 27 съезда партии претворятся в жизнь. Эти слова произносились, чтобы в итоге превратиться в ритуал. Сейчас это повторяется и пространство смыслов сужается. В итоге мы все-таки имеем дело со злом. Однако мы можем смеяться над ним и видеть, что оно и страшное, и не страшное.
Здесь есть другая опасность: мы можем перенять этот тон и дискурс смертельной серьезности, по-настоящему утратив способность видеть смешное в страшном. Когда тебе удается произвести хорошую шутку, ты сам становишься смешным. Нужно всегда не только в противнике увидеть смешное, но и в себе. Необходимо уметь со стороны взглянуть и на него, и на себя. Иначе люди вроде бы противостоят злу, но только в отведенных для этого злом структурах смертельной серьезности. Посмотрите на тот же случай с дурацкой выходкой в Манеже Энтео. Осуждающие ее люди с рвением, достойным того же Киселёва, кричат «давайте закатаем его в асфальт», «закроем его» и так далее. Энтео можно было бы заменить на Обаму, и ничего не изменится. Важно помнить, что мы тоже ужасно смешные, хоть и боремся с ужасным злом. Не боремся, а находимся с ним в одном политическом пространстве.
Смех — это не только средство противостояния злу, но и инструмент ментальной гигиены, который не позволяет превратиться в своего оппонента. Помните, как Сергей Довлатов размышлял о фразе Бродского «советский-антисоветский». Какая разница, ты ярый «запутинец» или «антипутинец», которые в приступе смертельной серьезности бегают с убийственными лозунгами и не видят ничего вокруг и не верят ни во что, кроме собственной правоты. Они ведь одинаковые. Поэтому абсолютной уверенности в собственной правоте нужно стараться избегать. Возможность с иронией отнестись к себе тоже помогает.
Ирония, хорошая шутка предполагают наличие такого качества, как отстраненность. Мне кажется, что в политической ситуации, в которой мы все оказались, отстраненность становится важным, ключевым словом. Все говорят, что плохо-плохо. Но что делать? В этом моменте начинаются споры: ходить на выборы или нет? При этом все боятся сказать финальные слова, произнесение которых карается статьёй Уголовного кодекса за призыв к экстремистским действиям. Людям мерещатся какие-то баррикады, вилы, факела или что-то там еще, что в американских мультфильмах обозначает народный бунт. Многим кажется, что это и есть настоящее противостояние.
Мне кажется, что не нужно ничего рушить и никого убивать. Мы и так долго и увлеченно все рушили и рушили. Сейчас государство тоже в эту сторону подумывает. Не надо ему в этом направлении помогать думать. Надо не ломать государство, а там, где это возможно, выстраивать другую Россию, правильную, настоящую, свою, вмешательство государства в которую было бы минимально. Это совсем не похоже на теорию малых дел. Это гораздо шире. Поход людей на выборы, которым нравится ходить на выборы, которым государство, вплоть до заведения уголовных дел показывает, что не надо ходить на выборы, дело интересное. Люди, находящиеся в рамках парадигмы отстраненности от наличного государства и выстраивания параллельных структур, они пытаются созидать, творить разные хорошие дела. Проводят такие интеллектуальные форумы, открывают хорошие кафе или частные музеи, или даже производят тот же российский сыр. Вроде бы поддерживая то, что делает государство, они по-настоящему выстраивают иную Россию. Со временем она выстроится и заменит эту, выросшую на наших глазах страшную смертельно серьезную и не допускающую над собой смеха, и обижающуюся на всякую ерунду. Люди в принципе хорошие и увидят там, где хорошо, и начнут там жить.
При этом часть людей в эту новую реальность включить не получится. Например, какова может быть содержательная дискуссия с Якуниным или с человеком, который накануне приходил в гости и бросался бутылками? Допустим, мы гасим его истерику и начинаем ему объяснять, что на плакате были запечатлены Франц Кафка, великий писатель, автор романов «Процесс», «Замок», рассказа «Превращение» и что дальше? Действительно, мы реально что-то потеряли. Звучат дискуссии о примирении, поиске общих точек. Мне кажется, это неправильно. С какими-то вещами нельзя мириться. С вещами, в которых принципиально отсутствует смысл, нельзя искать общие точки. Какие у нас общие точки с человеком, у которого есть шубохранилище и который рассуждает о чипизации населения Земли? Многие видят в том, что у нас не осталось с частью населения предметов для разговора, призывы к конфронтации, к уничтожению их. Не надо никого вешать на заборах. Пусть живут в своей стране. Конечно, надо им противостоять, но до определенного предела. Можно придумать какие-то критерии для диалога. Но мы все прекрасно понимаем, где нормальные люди, с которыми можно разговаривать и где люди, с которыми точно разговаривать нельзя. Но не потому, что они нерукопожатные и совершили поступки, не достойные советского офицера. Просто потому, что они уже слишком ушли на эту территорию лишенного смысла и планового зла, и в итоге там потерялись. Дальше начинается вкусовщина, споры, кто какой. Например, телеведущий Соловьев потерялся, а телеведущий Киселев — нет. Он перформансист и угорает от своих передач так же, как и мы. Минус в том, что с ним угорает еще какое-то количество населения страны и у них что-то ломается в мозгах. При этом я лично в том, что не со всеми можно договариваться и есть о чем разговаривать, трагедии не вижу.
Когда я говорю об отстранении, то имею в виду, прежде всего, отстранение над явным злом. Не о том, чтобы в одиночестве где-то застыть, принять правила игры и перестать быть социальным животным. Задача в том, чтобы перестать быть животным в тех разрешенных рамках социального, где мне можно испытывать либо восторг, либо праведный гнев, предписанные идеологическими структурами. Это отстранение от искусственно навязываемого социального, но не совсем за рамки общества. Это призыв создавать какие-то параллельные сообщества, действовать без государства там, где это возможно. Не пытаться все с ним согласовывать. Пытаться не брать у него денег. Хотя это тяжело, когда практически все принадлежит государству. У тех, кто пишет статьи, издает книги, есть такая возможность. Вот снять фильм, не беря деньги у государства — тяжело. Отойти от зла. Не помогать ему соучастием.
Юмор КВН стал совершенно сервильным. В нем ест два варианта шуток: про тещу и про невероятное лизоблюдство по поводу любых начальников. Но есть пример «Comedy Club», который стал такой же зоной, загончиком разрешенного смеха на фоне зоны разрешенного восторга и гнева. Юмор тоже есть и в действиях «нашистов». Последний пример — это плакат, где телеканалы РБК и «Дождь»* изображены в виде милых английских бульдогов. Есть этот юмор для своих. Но это второстепенно.
С идентичностью у нас все сложно. В России все нервно реагируют на термин «русский» с середины 19 века. Пытались его заменить на «Романовский», чтобы жителей империи не сорить по национальному признаку. Тем не менее, нас объединяет до сих пор русский язык. Он нас держит. Я много езжу по России. Даже отпуск люблю проводить на Родине. Пытаюсь понять, что происходит. Смотрю на людей, разговариваю с ними. Ничего не понимаю. Но на интуитивном уровне догадываюсь, что у нас больше общего, чем различия. Пока местные различия, это незначительные особенности в кухне, которая везде плохая, но в каждом регионе есть свои штучки, ими все хвастаются.
Насчет будущего у меня довольно пессимистичные прогнозы. Чтобы не попасть под действия статьи про покушение на территориальную целостность, отмечу, что честно мне литературно и эстетически нравится, что Россия такая монструозно большая. Мне важен этот гигантизм. Но она такая большая, если говорить серьезно, что не может эффективно управляться. Если в эпоху плохих коммуникаций это было нормально — ехал гонец от края до края год, и что?
Ну, узнают в Тобольске, что в Санкт-Петербурге царь сменился через два-три месяца. Не будет трагедии. Чем более стремительным становится мир, тем более важным становится не только качество управленческих решений, но и скорость. Существующая разница между регионами не позволяет выживать без всяких глобальных войн, и «происков Обамы». Это печальная неизбежность.
Текст подготовил Станислав ПАХОТИН, фото — Алексей МИЛОВАНОВ, «Новый Калининград.Ru»
* Общество с ограниченной ответственностью Телеканал Дождь — Организация внесена Минюстом в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента.
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2024