Количество выявленных половых преступлений в отношении несовершеннолетних в России с каждым годом неумолимо растет, и Калининградская область — не исключение. И если раньше российские политики негативную статистику объясняли усилением работы правоохранительных органов в этом направлении, то сейчас вернулись к вопросу о необходимости ужесточения уголовного наказания для педофилов. Однако далеко не все подобные дела доходят до суда, а их расследования порой связаны с многочисленными сложностями — например, в виде отсутствия вещественных доказательств. О том, какие ошибки чаще всего совершают следователи, достаточно ли только показаний потерпевшего и почему дети порой придумывают домогательства, «Новый Калининград» поговорил со старшим научным сотрудником, профессором кафедры уголовного процесса и криминалистики БФУ им. Канта Еленой Холоповой.
— Можете назвать группу риска детей, в отношении которых чаще всего совершаются преступления в регионе? Правда, что в основном это дети из неблагополучных семей или сироты?
— Сейчас, я считаю, это может быть и в благополучных семьях. С точки зрения социального статуса я бы не делала упор именно на неблагополучные семьи. К группе наибольшего риска скорее нужно отнести семьи, где воспитывает ребенка отчим — причем не только девочку, но и мальчика. Мы же обычно считаем, что развратные действия могут совершаться только в отношении лиц противоположного пола, поэтому часто упускаем из виду мальчиков. Когда что-то такое происходит в семье, то первым делом под подозрение попадает приемный родитель.
И второй вариант опасной ситуации — это когда полностью приемная семья воспитывает ребенка. Потому что хоть и отбирают тщательно приемных родителей — тестируют, проводят беседы, — но мне кажется, что риск тоже есть.
А еще в зону риска попадает ребенок, который ходит на индивидуальные уроки к репетитору — в регионе были случаи, когда при таких обстоятельствах совершалось преступление. Например, девочка ходит на занятия в дом к молодому мужчине, который сам давно уже не работает в детском учреждении, но ведет частную педагогическую деятельность. Тоже надо задуматься: почему человек ушел из учебного заведения?
— По вашим наблюдениям, как чаще всего становится известно о таком преступлении?
— Нередко дети стали публиковать в социальных сетях признания о том, что стали жертвами. Был случай в области, когда девочка написала в «ВКонтакте»: «Скажите, как мне сейчас нужно поступить, когда отчим начинает меня склонять [к сексу]? К кому я могу обратиться?». Описала ситуацию. Нашелся неравнодушный человек, который просто отскриншотил эту страничку и сразу же обратился в органы прокуратуры и соцопеки. То есть бывает, что дети сами как-то рассказывают.
Еще очень часто замечает родитель или другие родственники, что изменился сам ребенок, его отношение к чему-то. Допустим, некоторые замечают, что девочка стала замкнутой, не желает оставаться дома одна, избегает оставаться с отчимом наедине, перестала общаться с подругами, стала закомплексованной. Очень часто сказывается это на успеваемости ребенка. Более того, у некоторых детей вообще начинает меняться мировоззрение. Вот случай был в регионе: девчонка стала ходить во всем черном и начала создавать сайты, связанные с темнотой, — делала рисованные мультики, связанные с какими-то странными животными, и так далее. Ребенок становится более депрессивным и очень замкнутым.
— Дети часто рассказывают родителям или родным о произошедшем с ними?
— Было исследование ЮНИСЕФ в 2017 году, в котором говорилось, что очень много в различных семьях с разным статусом происходит преступлений против детей и выявляется всего 1% из них по статистике. Зачастую о подобных происшествиях узнают, когда сама жертва уже выросла и пожелала открыться. В детстве же такими вещами с родственниками практически не делятся. Друзьям еще могут рассказать. Нередко именно подруга рассказывает о случившемся матери ребенка — тогда и начинается история с заявлениями в органы.
— Как проходят следственные действия и, в частности, допросы несовершеннолетних в таких случаях?
— Могу рассказать, как это было, когда я работала экспертом в Минюсте, и как в идеале это должно было бы быть. С какого возраста ребенок может выступать свидетелем, давать показания в суде? С того момента, когда ребенок начинает излагать мысли. Сколько я работала в регионе, столько и наблюдала картину: когда дела поступают на психологическую экспертизу, то к тому моменту уже столько допросов несовершеннолетних состоялось... Это уже, я считаю, издевательство следователя над ребенком, который по половым преступлениям ребенка начинает постоянно допрашивать, уточнять и так далее. Чтобы этого многократно делать не пришлось, для допроса должен быть составлен стопроцентный алгоритм, к допросу следователь должен быть готов заранее. Мало того, он еще должен это первичный допрос обязательно записать на видео. Потому что эксперт только в таком случае позже сможет адекватно оценить показания несовершеннолетнего — ему надо именно видеть, насколько искренне ребенок говорит.
Был один уникальный пример, который я до сих пор всегда привожу. Дело это где-то 12-15-летней давности, когда еще следствием занимались органы прокуратуры. Был случай в Центральном районе Калининграда. Бабушка, выходя из дома, выпустила вперед во двор дома четырехлетнюю внучку. Она спускается через 15 минут, а девочки нет во дворе. У бабушки паника — она два часа бегает вокруг дома, заходит к соседям, но девочки найти не может. Через три часа девочка появляется с игрушкой в руках и рассказывает, как ее дядя из соседнего дома завел туда-то, как он снимал с нее трусы, как он ей показывал «рыбку», как и куда он эту «рыбку» засовывал. Бабушка стоит в шоковом состоянии. Она берет внучку и бежит к дежурному прокурору. А прокурор оказалась очень большой умницей: она сразу же вызвала эксперта-криминалиста, и тот первичные показания девочки снял на видео. Плюс сразу же провели следственные действия, то есть проверку показаний на месте — пошли к этому человеку. Причем прокурор акцентировала внимание на том, что ребенок может путать цвета, время... Дети до 7 лет ведь не различают оттенки цветов. Поэтому на месте девочке тут же прокурор показывала эти брюки и уточняла их цвет. Было возбуждено уголовное дело, и мне надо было оценить показания несовершеннолетней — я была очень приятно поражена, что есть видео. Спросила у прокурора, где она училась — оказалось, что в Казахстане. Там им говорили, что если речь о половых преступлениях, то не только рассказы детей, но даже рассказы их родственников надо писать на видео. Потому что могут быть конфликтные отношения, и тогда люди начинают тогда наговаривать на кого-то, добавлять, приукрашивать и так далее. И у нее был четкий алгоритм допроса несовершеннолетних потерпевших: что спрашивать, какие вещи обязательно уточнять. И вот в итоге человека осудили, а свидетельствовала против него потерпевшая, которой было всего 4,5 года.
Вот что можно посоветовать родителям, когда обратился первый раз ребенок с проблемой: попытайтесь записать этот первый разговор. Если не видео, то хотя бы аудио на телефон. Потому что первое обращение ребенка всегда связано с какими-то эмоционально верными вещами. А потом то, что уже происходит дальше — начинается наслоение. В зависимости от того, как мы отреагируем: будет дальше ребенок рассказывать или вообще замкнется и не будет рассказывать.
— То есть видеозапись допроса ребенка — это одно из главных условий?
— Это обязательное условие. Потому что показания потерпевших могут меняться от допроса к допросу. Потому что следователь должен понимать, по каким признакам можно установить обстоятельства произошедшего, например время происшествия — домогательства могут длиться на протяжении нескольких лет, но предъявлять обвиняемому нужно конкретные эпизоды. Потому что со временем, когда уже ведутся допросы с адвокатом, например, то обстоятельства начинаются додумываться, ребенку начинают задавать наводящие вопросы, и он начинает просто кивать. А свободного рассказа дождаться очень тяжело, особенно в первые моменты — ребенок не готов об этой ситуации рассказывать, потому что перед ним сидит незнакомый человек.
— Кто, кстати, должен присутствовать на допросе несовершеннолетнего помимо следователя?
— Я считаю, что должен находиться человек, которому ребенок доверяет. Это не обязательно должен быть педагог — человека с педагогическим образованием можно посадить в другом месте и смотреть, нарушает ли следователь процедуру допроса и права несовершеннолетних. Иногда ребенок сам выбирает такого человека. Потому что когда к нам на психологическую экспертизу приходят дети, то иногда спрашиваешь: «Тебе удобно одному или с кем-то?». Некоторые говорят, что не хотят, чтобы были родители. Другие, наоборот, ищут поддержки, и им проще говорить, когда присутствует кто-то из близких. Хотя по уголовно-процессуальному кодексу участвовать должен специалист в допросе несовершеннолетних. Но тут же речь идет не только о расследовании дела, но параллельно должна оказываться психологическая помощь. И здесь следователь должен иметь опыт расследования таких дел. Потому что вы представляете, что это будет, если потерпевшая — девочка, а следователь — мужчина?
— Тут есть какие-то гендерные предпочтения?
— Тут всегда надо спрашивать у ребенка. Потому что, например, девочка проще расскажет что-то следователю-женщине. Был случай: девочке 14 лет, она из армянской семьи. И когда мама ее заявила о развратных действиях соседа, то девочка сразу сказала в Следственном комитете, что она не будет рассказывать мужчине. Она боялась отца, поэтому имела специфическое отношение к мужчинам.
— Роль родителя в расследовании какова? Чаще они мешают или наоборот?
— Есть такие мамы, которые действительно начинают мешать. Потому что они после каждого допроса начинают выяснять подробности и эту информацию еще и дополняют чем-то: «А ты, может быть, этого не сказала, то не упомянула?». Конечно, тут все зависит от психотипа мамы: излишне опекает, комментирует все... Я считаю, что есть такой тип родителей, которые, наоборот, лишний раз могут увести следствие не в тот ракурс. А есть родители, которые принимают позицию ребенка и в общем-то поддерживают его в этой ситуации, реально помогают в даче показаний. Бывают такие случаи, когда дети сами говорят: «Я не хочу, чтобы мама участвовала и знала, потому что она когда-то там не поверила мне». Здесь очень важна позиция самого ребенка по отношению к матери. Потому что некоторые девочки не хотят делиться с мамами.
— Какие чаще всего совершают следователи ошибки, когда берут показания у ребенка?
— Про самое главное мы уже сказали — отсутствие видеосъемки допроса. Еще одна ошибка — когда следователь не изучает личность несовершеннолетнего потерпевшего или свидетеля. Изучить личность, конечно, можно, пойдя в школу и опросив учителя, можно поговорить с мамой, а можно еще поговорить с друзьями ребенка и с другими близкими. То есть здесь нужен не формальный подход. Именно такой подход выводит нередко на некоторые особенности установления психологического контакта с ребенком. Потому что иногда есть девочки, которые бурно представляют себе, что в отношении них были совершены развратные действия, и даже это описывают. Они делятся этим со своими подружками, и эти девчонки говорят следователю: «Да она все это сочинила, потому что не хотела сдавать ЕГЭ, и у нее есть тетрадка, где она показывала, как она расписывает эти случаи». И поэтому здесь всегда надо изучить личность. Традиционно опрашивают учителей, а надо еще опрашивать людей, которые могут знать о ребенке гораздо больше и что-то подсказать. Сейчас можно посмотреть и соцсети.
— Есть ли у наших следователей столько возможностей — того же времени, — чтобы вот так не формально подходить к вопросу?
— Я считаю, что в таких делах по-другому нельзя. Не берите это дело тогда — отдайте другому следователю. Там и квалификация следователя должна быть совершенно другая, и отношение должно быть другое. Потому что были случаи, когда сначала следователь вообще отказал в возбуждении уголовного дела «за недостаточностью доказательств». Проходит год — девочка пишет в соцсети, что она ушла из семьи, потому что не может жить там. И потом уже начинается повторная проверка — но там уже тяжелее работать с ребенком. Она уже видит, что ей никто не доверяет, и она уже не хочет рассказывать обо всем, как это было раньше. И приходится работать в десять раз больше с ребенком, чтобы его разговорить, чтобы он стал раскрываться. Чтобы не пришло в итоге к тому, что девочка станет писать, что самоубийством жизнь покончит, потому что ей никто не верит. Поэтому я считаю, что здесь любой случай должен быть с максимальных позиций проанализирован, рассмотрен и проработан с привлечением большого количества людей.
— Следователь должен изначально вставать на сторону жертвы?
— Нет. Он должен вставать на сторону объективного подхода к получаемой информации. То есть он должен проверить все источники — проверять надо информацию, полученную и от мамы, и от ребенка, и от других людей.
— Как часто дети врут, когда речь идет о преступлениях? И по каким причинам?
— Да мы сами врем каждые десять минут. Мы все лжецы! Но иногда нам кажется, что дети врут, а они могут просто информацию не так передавать, неправильно ее поняв. И вот тут важно понять, действительно ли мы понимаем то, что они хотят донести. Или они просто склонны к фантазированию, внушению. Если речь о ребенке до десяти лет, то экспертам всегда ставится вопрос: склонен ли ребенок к фантазированию или к внушению. У нас же и взрослым сейчас внушают СМИ какую-то информацию и выдают за истину то, что вообще не так. Вот уже после десяти лет ложь становится осознанной.
— Так если у ребенка внушенное ощущение того, что с ним что-то совершили, то как же это распознать эксперту — ребенок-то сам верит в это, а значит не врет и рассказ его будет искренним.
— Была как-то конференция, когда делились впечатлениями эксперты, которые работают с такими детишками. Внушили им все это, показалось ли, было ли это с ними или не было — распознать очень сложно. Потому что иногда они настолько верят, что это могло быть, что эксперту тяжело бывает сделать вывод. Даже вплоть до того, что эксперты выходят на дом к детям, чтобы, задавая определенные вопросы, выяснить, действительно ли это может быть так. Года три или четыре назад был случай, когда девочка рассказывала, как будто что-то действительно произошло с ней, а оказалось, что ей просто-напросто брат внушил, что так оно могло быть, и она стала это выдавать за истину. Тут все зависит от индивидуальных психологических особенностей ребенка.
— Детей до 15 лет нельзя проверять на полиграфе, но взрослых подозреваемых или свидетелей можно. Как часто при расследовании подобных дел используется полиграф, и помогает ли это?
— Результаты исследования на детекторе лжи носят ориентирующий характер. На моей практике был только один случай, когда девочка проходила полиграф, потому что были подозрения на то, что она оговорила человека. Ей было уже 15 лет. Когда к нам на экспертизу пришли материалы дела, то там были и материалы проверки на полиграфе экспертом из МВД. И нам уже осталось исследовать психологические особенности. Тут наше мнение с полиграфологом тогда совпало — девочка выдумала все. Она очень хорошо фантазировала и писала. Я ей посоветовала пойти в журналистику.
— Помимо буйной фантазии и склонности к выдумыванию какие еще мотивы бывают у ребенка оговорить кого-то?
— Еще бывает негативное отношение к человеку по тем или иным причинам, чаще всего — к человеку, с которым он живет. Из ревности, например: когда любовь не распределяется правильно и ребенок понимает, что мама любит не его больше всех.
Кстати, этим же ощущением ребенка пользуются и сами насильники. Был у меня случай, когда отчим в течение шести лет совершал развратные действия в отношении падчерицы. Я у мамы спрашивала: «Неужели не было никаких признаков?». Оказалось, что она только сейчас поняла, что были признаки: когда девочка была маленькая, он то и дело покупал ей очень хорошие подарки (как потом выяснилось, после определенных действий). Вроде и бюджет семейный мал, и есть другие дети совместные, а именно этому ребенку могли купить шикарную дорогую куклу — и он не мог тогда объяснить, почему так поступил. А он задабривал ребенка. Плюс много времени проводил с девочкой и старался не оставлять ее наедине с мамой.
— Очные ставки потерпевшего несовершеннолетнего и подозреваемого в сексуальном насилии — это обязательная практика? И как они вообще должны проходить?
— Через окно с зеркальным стеклом, я считаю. Вообще, как говорят: очная ставка — это самое опасное следственное действие, которое может быть. И раньше, когда у нас не было специальных окон, тогда, конечно, к очной ставке и к опознанию приходилось ребенка серьезно готовить. Этим занимались следователи и психологи. Адвокаты обвиняемой стороны иногда настаивают на очной ставке. И здесь уже дело следователя принимать решение в зависимости от состояния ребенка — насколько он выдержит. Вот последнее дело, которое у меня было, — там девочка согласилась участвовать в очной ставке. Но она была старше 14 лет. Это больше работает с подростками. А для маленьких детей, я считаю, в очной ставке нет смысла. Потому что они совершенно по-другому воспринимают все. Это для них лишний стресс — они и так получают стресс, потому что их допрашивают по много раз. Ведь в таком случае следователь — убийца, потому что он убивает ребенка каждый раз, когда допрашивает.
Когда дело находится в СК, то у любого ребенка там уже в итоге такой багаж накопленных знаний по этому поводу появляется — его десять раз уже опрашивали и 15 раз еще там что-то делали. И тогда уже самому следователю непонятно, ребенок информацию излагает правильную или нет.
— Следователю приходится как-то давить на не желающего говорить ребенка, чтобы тот рассказал какие-то подробности, выдал имя насильника?
— Во время многократных допросов, когда ребенку неприятно говорить, у него возникнет дополнительная психологическая травма. Этого не понадобится, если в первый раз грамотно допросить несовершеннолетнего — записать на видео, оценить показания. После этого следователь должен принять для себя решение: будет ли он дальше проверять полученную информацию или он будет отказывать в возбуждении уголовного дела. Я обычно, когда читаю материалы уголовного дела, говорю: если четыре допроса ребенка, то следователя нужно увольнять. Потому что нужно было допросить только один раз — с соблюдением всех правил. Если после первого допроса следователь хорошо проанализировал информацию, то хорошо подготовился бы к следующему, выяснив скрываемые обстоятельства.
Несовершеннолетние — это те «подэкспертные», у которых на видео признаки лжи просто суперзаметны. Просто надо хорошему специалисту дать просмотреть видео, и он на 100% скажет, где имеют место быть скрываемые обстоятельства. И тогда к следующему допросу можно подготовить тактику и выявить все, что до этого ребенок скрывал.
— То есть универсального числа допросов не существует?
— Их должно быть как можно меньше. И еще не забывайте, что по каждому допросу проводится отдельная экспертиза на предмет проверки показаний несовершеннолетнего. Был случай, когда на экспертизу поступило слишком большое количество допросов 7-летнего ребенка, в отношении которого отчим совершал развратные действия. И все заключения экспертов содержали противоречивые выводы. И возникает вопрос: а что делать эксперту, а что делать следователю? Еще раз назначать допрос? А еще у нас в регионе была история, когда человек отсидел год в СИЗО, потому что велось следствие, а потом был освобожден за недоказанностью вины. Свидетелями были малолетние, которые вроде как видели, что он совершал развратные действия. А ведь мужчина, может быть, просто оказался в том месте, когда кто-то другой совершал развратные действия.
— Программа минимум какая должна быть у следователя, чтобы ребенок раскрылся? Как заручиться доверием ребенка?
— Во-первых, это обычные вещи, которые знают все следователи — это психологический контакт. Как следователь может понять, что такой контакт установлен? Ну, ребенок обычно начинает чем-то делиться. Для того чтобы вывезти ребенка на свободный рассказ о преступлении, он должен тебе сначала рассказать о чем-то своем. Если он рассказывает об этом, то, значит, может рассказать и о другом. Но у нас же как обычно следователь скажет: это не мое дело, я не психотерапевт и не собираюсь устанавливать психологический контакт.
— А чего следователь ни в коем случае делать не должен? Какие главные ошибки следователи в разговоре с несовершеннолетними потерпевшими совершают?
— Разговаривать на своем языке, а не на языке ребенка. А для этого важно иметь ролевую позицию — ему нужно стать другом ребенку и разговаривать на понятном ему языке. Это сделать очень сложно, потому что этой ролевой пластичности следователи не учатся.
Бывает, что поговорили и разошлись, а потом следователь записал формальный протокол допроса. Когда эксперт начинает читать протоколы, то обращает внимание на структурированность, казенный язык, и понимает, что так ребенок не говорит. В таких случаях мы обычно предполагаем, что следователь уже заранее составил протокол. Есть же еще психолингвистический анализ протокола допроса, который смотрит лингвист и отмечает, что не мог так ребенок говорить: другой тезаурус, другой понятийный аппарат.
У меня раньше были специальные книги — что-то вроде «Я взрослею» и тому подобное — где изображены половые органы человека. Я их использовала для допросов. Потому что маленькие дети не говорят «половой орган», «член» или «пенис». Они могут видеть, но не знать, что это. И вот в книге они могут показать, сказать, видели ли они когда-нибудь такой орган или предмет. Не думаю, что в Следственном комитете есть чемодан с такими альбомами для допроса малолетних.
— Ведь бывают сексуальные действия, которые не оставляют физических следов на теле ребенка. В таких случаях, чтобы доказать факт преступления, хватает ли только слов ребенка?
— Когда отсутствуют материальные следы преступления, то работа с идеальными следами (отпечатки события в сознании, памяти преступника, потерпевшего, свидетелей и других людей — прим. «Нового Калининграда») — это очень сложно. Ведь, по сути, все уголовное дело будет базироваться на вторичной информации — на показаниях свидетелей. И здесь должны применяться различные методы оценки криминалистически значимой информации.
— Есть немало историй, когда обвиняемые в преступлении уверяют, что их незаконно привлекли к уголовной ответственности: что единственное доказательство их вины — слова ребенка, который просто повторил за мамой, а той не понравилось, например, что учитель не взял на конкурс ее сына.
— И сидят в колониях такие люди. Моя подруга-полиграфолог участвовала в экспертизе одного дела, которое расследовалось несколько лет — человек сел в итоге. Но она до сих пор уверена, что он не совершал преступления. А психолог там по какому-то рисунку определил, что насильственные действия в отношении ребенка были.
— А если все необходимые экспертизы были проведены и эксперты сошлись во мнении, что ребенок не врет, то достаточно ли только его слов для того, чтобы дело передать в суд?
— А по-другому иногда и не бывает.
— Вы как эксперт с подозреваемыми работали?
— Да. Помню, был у меня очень интересный подозреваемый — капитан судна, который совершал развратные действия в отношении неблагополучных мальчиков. У него была своя семья. Но он возвращался из плавания, искал неблагополучных детей, снимал квартиру и туда их водил. А получилось так, что один мальчик оказался благополучным — то есть у него была нормальная семья, но он крутился в этой компании. Он пришел домой и рассказал родителям. Началось следствие. Кроме показаний несовершеннолетних против мужчины не было ничего.Меня попросили поговорить с ним — изучить его психологические особенности на предмет возможности дачи признательных показаний. Придя к нему в следственный изолятор, я поняла, что знаю меньше, чем он. Он мне назубок рассказал обо всех правах и свободах человека, отказался участвовать в экспертном исследовании и очень долго рассказывал про различные теории полового созревания — в общем-то был довольно подготовлен. Я не знаю, осудили и нет его в итоге, но во, всяком случае, мне достался насильник, который знал в совершенстве языки, теории психологии. Я оказалась бессильна с точки зрения проведения исследования. Я пришла к следователям и сказала: «Господа, вам придется доказывать преступление какими-то другими методами. Он никогда не сознается».
— Как часто в вашей практике случалось, что насильники признавались в содеянном?
— Практически никогда не признаются. На моей практике вообще все подозреваемые отрицали вину.
Беседовала: Екатерина Медведева. Фото: Виталий Невар / Новый КалининградНашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter
© 2003-2025