Любопытство с милосердием: Гудрун Шмидт-Кернер о гуманитарной помощи

Профессор Гудрун Шмидт-Кернер, гражданка Германии, в 1990 году стала одной из первых, кто стал оказывать помощь социальным и образовательным учреждениям Калининградской области. На протяжении двадцати пяти лет Гудрун привозила в Калининград гуманитарную помощь для школ, детских домов и домов престарелых, организовывала программы профессиональной практики для молодых калининградцев в Любеке и не только. В 2011 году Гудрун была награждена медалью «За заслуги перед Калининградской областью», последние годы принимает активное участие в проекте «Шанс», направленном на помощь в социальной адаптации выпускникам детских домов. «Новый Калининград.Ru» поговорил с Гудрун о гуманитарной помощи, желании помогать другим без политического подтекста и многом другом.

— Гудрун, сейчас многие калининградцы в социальных сетях и личных разговорах (возможно, это происходит в силу экономической ситуации в стране) вспоминают о том, как сталкивались с гуманитарной помощью в 90-е годы: для кого-то слова «гуманитарная помощь» связаны с банками с сухим молоком, для кого-то с соевыми батончиками, для кого-то с одеждой. А как вам пришла идея заниматься гуманитарной помощью?

 — Почему ко мне пришла эта идея? Я сама не знаю (смеется). Это просто вошло в мою жизнь. Мы все живем незавидно и находимся под влиянием внешних факторов. Начало моей деятельности совпало с общей атмосферой начала 90-х: с падением Берлинской стены в Германии, с перестройкой в России и падением «железного занавеса», с открытием пути на Восток. Это было время небывалого подъема энтузиазма среди немецких граждан — нам хотелось помогать всем, не только жителям бывшей ГДР, но и жителям Прибалтики, Белоруссии, России.

Играло свою роль и то, что многие жители бывшей Восточной Пруссии осели в Северной Германии: с одной стороны, они хотели еще раз вернуться на родину, посмотреть, как здесь теперь, а с другой стороны — они хотели помочь. У меня не было семейных связей с Восточной Пруссией, но я, как и многие люди тогда, испытывала эту смесь чувств — любопытство пополам с милосердием.

Я дочь людей, которые жили при нацистском режиме, и когда ты переживаешь эту историю, то чувствуешь и личную ответственность за мир. Мое поколение выросло с пониманием того, что нам всем нужен мир.

А я на тот момент жила в Любеке, преподавала музыкальное воспитание в техникуме социальной педагогики. Мне попалась на глаза маленькая статья в газете «Любекские новости»: там говорилось о том, что наш город получал уголь из Архангельска, и между Любеком и Архангельском по морю ходил углевоз, из нашего порта он выходил пустым и шел через Калининград. Пароходство Любека выступило с идеей — передать какие-то вещи калининградцам на этом углевозе. И я решила что-то собрать, при помощи своих студентов, естественно. Так все и началось.

Но мне было важно понимать, для кого конкретно мы собираем эту гуманитарную помощь. На тот момент в Калининграде уже существовало общество немецко-русской дружбы, и представители этого общества спросили у калининградцев: кому нужна помощь, кто готов ее принять? И Лазарь Моисеевич Фуксон, который на тот момент был директором школы № 23, сказал: «Нам нужна».

Я считаю, что тогда Лазарь Моисеевич совершил поступок, который требовал определенного мужества. Директор еще недавно советской школы не постеснялся сказать, что его учащиеся нуждаются в помощи…. И мы стали собирать вещи. Собрали и привезли в Калининград 31 декабря 1990 года.

— Что это были за вещи?

 — Абсолютно всё: одежда, игрушки, канцелярские товары, еда, — то, что могло понадобиться любому школьнику в возрасте от восьми до восемнадцати лет. И мои учащиеся с энтузиазмом собирали все эти вещи, покупали и привозили ко мне. Знаете, у меня до сих пор мурашки по коже, когда я вспоминаю то, как все это происходило, на каком невероятном подъеме.

Я чувствовала личную ответственность за собранное, и мне было важно своими глазами увидеть, что все эти вещи переданы по назначению. И я поплыла на этом углевозе в Россию. Одна.

Со мной никто больше не согласился поехать. Я ехала и, если честно, не знала, как буду возвращаться обратно в Германию.

— А как вы ехали?

 — Да нормально. Я ведь очень любопытная, и мне казалось, что все это очень интересно. Я спускалась в столовую и обедала с командой — они все были очень доброжелательные люди. Некоторые из них даже немного говорили по-английски.

В калининградский порт мы пришли 31 декабря, под Новый год, и никто из рабочих порта не захотел разгружать углевоз. Но я на судне, а Лазарь Моисеевич на суше добились того, что все в этот же день было разгружено и вещи отправились в школу.

Здесь я встретила Новый год, побывала на концерте и вернулась на корабле обратно.

— А как ваша семья отнеслась к этой поездке?

 — Знаете, с пониманием. Мои дети были довольно взрослыми к этому моменту. Старший сын поехал вместе со мной в посольство в Гамбург, чтобы я могла получить визу.

— Что было потом?

 — За те три дня, которые я провела в Калининграде, за время общения с семьей Лазаря Моисеевича, я поняла, что у калининградцев очень странное представление о Западе. Например, им всем казалось, что ГДР — это супер-развитая и высокотехнологичная республика, в которой нет безработицы. А про жителей западной Германии думали, что они бедняки, и вообще мучаются от капитализма. Я решила, что нельзя останавливаться на гуманитарной помощи, и уже в 1992 году мы придумали программу, она называлась «Профессиональная практика для молодых калининградцев» на предприятиях города Любека. С 1992 года эту практику прошли 120 человек: они жили в немецких семьях, с восьми утра до пяти вечера проходили практику по своему профильному образованию, плюс ко всему была культурная программа.

— Как сложилась дальнейшая жизнь этих калининградцев?

 — О, очень хорошо! Многие потом добились успехов в Калининграде, кто-то уехал в Москву, кто-то решил остаться в Германии. Среди наших практикантов были и Елена Селезнева, которая сейчас работает в Немецко-русском доме, и Артем Рыжков, и многие другие. Могу сказать, что это была первая практика для калининградцев за рубежом, университеты стали предлагать свои программы позднее.

Но если продолжать говорить о гуманитарной помощи, то сложно было ведь не только с одеждой, но и с едой. Мы помогали детскому дому в Зеленоградске, на момент нашего сотрудничества там было 120 детей, и директор детского дома присылала список необходимых продуктов. И мы везли все: сахар, сухое молоко… И возили все это на протяжении десяти лет. Параллельно помогали домам престарелых в Багратионовске, Советске и в Пионерском. Тот дом престарелых в Пионерском, рядом с резиденцией президента, сейчас, конечно, изменился в лучшую сторону. А тогда...

— А вам не приходилось сталкиваться с таким стереотипным отношением, что немец — враг, что принимать помощь от немцев — это как-то недостойно?

 — Лично мне нет, не приходилось. Кроме того, я знаю, что ребята из 23-й школы раздали часть той первой партии гуманитарной помощи нуждающимся пенсионерам: взяли адреса и разнесли посылки по квартирам. Когда нужда людей велика, когда люди находятся на грани бедности, перестает иметь значение, кто помогает.

Конечно, у нас бывали проблемы.

Как-то мы часами стояли на границе, когда везли сухое молоко: потому что наши немецкие сертификаты не признавала российская таможня, и нам приходилось доходить до самых верхов калининградской власти.

И нам помогали. Тогда русская сторона делала все для того, чтобы гуманитарная помощь прошла. Но тем не менее официальные структуры лет десять приглядывались к нам. Никто почему-то не верил, что за мной стоит нормальная немецкая общественная организация, состоящая из простых граждан, которые просто хотят помочь людям, которые оказались в беде. И в их желании помочь нет никакого политического подтекста.

Параллельно с историей помощи детскому дому в Зеленоградске случались и другие истории: мы познакомились с семьей фермеров и стали помогать им. Привозили технику, в период с 1997-го до 1999-го организовали «Зимнюю школу» для калининградских фермеров. Если мы видели людей, которым нужна помощь, и понимали, что можем этим людям помочь, то начинали искать партнеров, и все партнеры, которых мы находили для каждого нового проекта, были очень хорошими. За все годы работы у нас не было ни одного провального проекта.

— Но наверняка есть случаи, когда жители Германии или других европейских стран пытались реализовать в России тот или иной гуманитарный проект и в результате получали негативный опыт?

 — Конечно, и я знаю о таких случаях. Я считаю, что главная ошибка тех людей, у которых не получился проект, заключается в том, что они не смогли договориться с российскими партнерами на равных, глаза в глаза. А важно, чтобы все в данной ситуации были на равных. Когда мы начинали проект «Шанс» (проект постинтернатной адаптации выпускников детских домов Калининградской области — прим.«Нового Калининграда.Ru»), мы не говорили калининградским партнерам: «Делайте вот так». Мы собрали команду и повезли ее в Германию, где показали, как сами у себя работаем с выпускниками детских домов. И калининградские партнеры должны были уже адаптировать полученный опыт к российским условиям. И это, можно сказать, получилось. Когда партнер на равных задействован в проекте, он чувствует свою ответственность за происходящее. И мне важно выходить из проекта и знать, что он продолжает существовать и работать без тебя. 

За двадцать пять лет работы в России я многому научилась и могу ответить на вопрос, почему в России с гуманитарной помощью работают так, а мы в Европе работаем иначе.

— Почему?

 — Если углубляться, то у вашей истории совсем другие корни. У вас много лет была диктатура: царь, Сталин и так далее. У вас сотни лет не развивалось гражданское общество, которое начало развиваться в Европе пятьсот лет назад. В Европе шла постоянная борьба за свободу, и в первую очередь за свободу личности. Граждане чувствовали ответственность за себя и за своих соседей.

Перестройка была тяжелым опытом для россиян, но на примере того же Калининграда я вижу, как на протяжении двадцати пяти лет многое меняется. Если в самом начале я говорила о необходимости организованной помощи выпускникам детских домов и не находила понимания от депутатов калининградской Думы, то сейчас уже вижу отклики.

Позиция, что государство мне должно, а все остальное меня не касается — в корне неверная.

— В 2014 году мы с коллегой делали серию материалов о «Шансе», точнее о проекте «Помоги себе сам» внутри «Шанса», когда выпускникам помогали адаптироваться к обычной жизни, к быту: например сварить себе нормальный суп или приготовить рыбу. Выпускники относились к происходящему по-разному: готовить хотели немногие, а закреплять полученные знания и вовсе единицы. После того как проект закончился, я узнала, что один из выпускников пошел стажироваться на кухню в один городской ресторан — случай, как кажется, единичный, но показательный.

 — Да, это замечательная история. Но, к сожалению, многие выпускники детских домов оказываются не приспособленными к реальной жизни, они не знают много бытовых вещей, они получают все готовым, и многие думают, что все готовое они будут продолжать получать и в самостоятельной жизни.

— Позволю себе, возможно, не очень корректное сравнение, но мне кажется, что в начале постсоветские люди оказались в положении вот этих выпускников детского дома, о которых мы говорим. Люди знали и были уверены, что еще завтра и послезавтра будет Советский Союз, что «государство позаботится», даст то и это. Но просыпались они уже в совершенно другой стране, которая уже не собиралась или не могла в полной мере «заботиться» о своих гражданах, в том смысле, в котором они привыкли понимать слово «забота».

 — Я абсолютно согласна с этим замечанием. Но для всего нужно время. И понемногу все меняется. Хотите спросить что-то еще?

— Да, вы знаете, мы с вам разговариваем, и я все же не могу до конца понять, как вы решились на всю эту историю. Неужели вам никогда не было страшно?

 — Мне тогда было пятьдесят лет, я была взрослой женщиной, и, сколько себя помню, я ничего никогда не боялась. К тому же мне всегда было интересно поездить по России, меня всегда восхищала эта страна, мы дома пели эту песню: «Славное море, священный Байкал» (напевает). Мой отец был матросом в первом походе «Крузенштерна». Так что желание узнавать мир и людей у меня в крови.

Я сейчас пытаюсь вспомнить, было ли мне хоть раз за эти двадцать пять лет страшно… Нет, я не помню таких случаев. У меня очень хорошие воспоминания.

Помню, как в 90-х одна немецкая семья попросила передать небольшую сумму денег армянской семье, которая жила где-то под Гвардейском. И вот мы искали, искали эту семью, наконец нашли: стоят два контейнера, и там живут эти армяне. Мы отдали им деньги и поехали дальше, а на обратном пути снова заехали к ним — они очень просили об этом. И представляете, мы заходим в один контейнер, а там для нас накрыт стол: стол маленький, и блюда на нем составлены «лесенкой», одно на другом, и на этих блюдах угощение для нас — какие-то соления, какая-то консервация, в общем, все лучшее, что у них было. И эта семья, помню, дала нам в дорогу курицу запечённую. Вот эта какая-то особенная черта в России — отдать гостю лучшее, что есть. Помню ещё, что я со своими студентами в апреле 1991 года приехала в Зеленоградский детский дом, нас принимала дирекция: накрыли стол, чай, кофе и маленькие бутерброды с красной икрой. Мои студенты недоумевали: как такое возможно? Мы приехали помогать, а здесь едят красную икру. И приходилось объяснять, что это такое русское гостеприимство: где-то у кого-то достали икру для гостей.

Текст — Александра Артамонова, фото — Денис Туголуков

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter